Секстина II

Когда звездою осветилось небо
Июльское, суля рожденье чуда,
Родился он; и видя в нем поэта,
Искристые померкли все светила,
Обход свой совершая вкруг младенца,
Невянущей увенчанного ветвью.

Он рода славного явился ветвью.
И хоть его отлично было небо
От неба Вифлеемского Младенца,
Не обошлось и в этот раз без чуда;
Не обошли священные светила
Своим вниманьем нового поэта.

Нередко в детстве за грехи поэта
Березовой наказывали ветвью;
И тусклым блеском вдалеке светила
Одна звезда, хоть ими полно небо:
Он ожидал неявленного чуда,
Как ждет его всегда душа младенца.

Умом высок, душой нежней младенца,
Стал сочинять – и всякого поэта
Затмил. Никто не ждал такого чуда,
Ведь многие, как бы от мухи ветвью,
Отмахивались от него; но Небо
Расположило все к нему светила.

Как Вифлеемская звезда светила
Над колыбелью Божьего Младенца,
Так, освещая северное небо,
Блистала Муза нашего поэта,–       
И посох расцветал зеленой ветвью
Под чарами ниспосланного чуда.

Не век нам быть свидетелями чуда,
Не век благие светят нам светила,–
И вот, лавровою увенчан ветвью,
Ушел он в царство вечного Младенца...
«Onorate l'altissimo poeta!» –
Раздался голос, и разверзлось небо...

И тщетно, в небо глядя, ждем мы чуда.
Душа поэта – там же, где светила,
В руках младенца расцветает ветвью.