Из книги. Израильские истории

Кейсария
 
Мои сандалии полны песка.
Дворцовых стен крошащиеся зубы
с голодной жадностью больного старика
грызут луну, идущую на убыль.
Рассветный бриз ощупал мне лицо,
прохладною ладонью тронул брови.
Узнал слепец. За поколенья до
я здесь жила из плоти и из  крови.
Любимому дарила голубей,
варила суп из требухи с фасолью,
и на исходе влажных жарких дней
вино с водой носила к изголовью.
Разбит стакан, давно разрушен порт, 
не славят Рим и Цезаря потомки…

Ты подарил  мне "римское стекло" - 
стакана драгоценные осколки.
*****

Голаны
   
Эти горы дворняжечьей
серо-коричневой масти.
Боками поджарыми  дыбятся,
скалятся  каменной пастью,
стонут  счастливо,
от долгого  бега осенью остывая.
В холке подрагивают. 
Дождавшись дождя, шумно лакают.
Слюни ручьями опалово
по мордам  собачьим прочерчены.
Oни хоть ничьи и бездомные,
но могут быть
ласковы и доверчивы.
*****

Набатея
 
Ты не забыл?
Пески цветут зимой.
Там красный цвет с пустынных анемонов
срывает знойный ветер.
Утомлённо бредёт пастух,
за ним баранья вонь
халата, куфии и перемётных сум,
висящих на крестце у дромедара.
Их силуэт дрожит в февральском жаре,
шипящей эфой ветер, белый шум.

Ты помнишь?
Так колышется вода.
Тяжелая, в бордовых отраженьях
окрестных гор, сковавшая движенье
твоей руки, коснувшейся меня,
скользнувшей ниже... в  шелк воды и кожи.
Тождественны  на ощупь,  но несхожи -
ведь я жива, давно мертва вода.

Я в Набатее, помнишь?
Навсегда...