Москва и не москвичи

Обозначив такое название для моего предстоящего эссе, я вынужден сказать несколько слов вместо предисловия.
Любой грамотный человек заметит несуразность такого сочетания, особенно, если есть ассоциация с противоположным сочетанием Гиляровского «Москва и Москвичи».
И естественно, что здесь, в противовес упомянутому, не будут описаны московские переулки, истории, связанные с ними и истории отдельных москвичей.
Такое нескладное и саркастическое название этого произведения придется по  душе и  заинтригует тех, которые прожили этот унизительный период жизни - жили в Москве, не будучи Москвичами, то есть, не имея московской прописки.
В 70-е годы ходила такая поговорка: Москвич-это не национальность, а специальность. 
Жить в Москве и не быть москвичом, значит испытать  тяжелое состояние души, когда ежесекундно в тебе происходит борьба противоречий. С одной стороны, ты созерцаешь красоту этого города, его огромную силу притяжения и мощи. С другой стороны, тебя не покидает стыдливое чувство сиротства и бездомности, когда любой алкоголик с опухшим лицом тебя может упрекнуть, типа «понаехали тут всякие…».
Каким великим снисхождением надо владеть, чтобы не озлобиться и сохранять позитивный потенциал души, по достоинству оценить все преимущества и Москвы, и Москвичей.
В своем повествовании я постараюсь изложить реальные события моей жизни, связанные с самым большим и высоким городом СССР (гражданами которой были мы: москвичи и подобные мне не москвичи).
Я часто слышал признания любви коренных москвичей к своему родному городу. С великим удивлением слушал восторженное описание красоты переулков старого Арбата, про знаменитые Булгаковские Патриаршие пруды и Чистопрудный Бульвар.
Меня всегда раздражало ханжество, выраженное чрезмерным увлечением тем, чем вообще нельзя увлекаться? Чем может быть настоль прекрасен, предположим, бульвар или какой - то старый переулок со старыми домами и ветхими строениями?
Зачем путать свои детские воспоминания первой любви, первого поцелуя, первого свидания или чего – либо другого, возбуждающего воспоминания счастливых минут, пережитых на определённом месте, с понятием общей красоты?
Почему определенный кусочек обычной улицы, покрытый булыжниками, должен волновать до слез молодого армянина, прожившего всю свою жизнь в Ереване и который считает, что ничего не может сравниться с городом, который перед собой имеет двуглавую красавицу-Гору АРАРАТ!

***
В 1973 году я стал не москвичом. Это особый статус человека, проживающего в Москве с временной пропиской на определенный срок.
Такой чести я был удостоен потому, что поступил в целевую аспирантуру в один из престижных НИИ Москвы.
Кто в этот период жил в Москве при аналогичных обстоятельствах меня поймет, какое это постоянно присутствующее унизительное чувство существовать в статусе homo sapiens-а третьего сорта.
Именно в это время находящийся в полном маразме генсек провозгласил, что Советский народ строит Социализм «с человеческим лицом».
Эти засранцы, даже не догадывались, какие выводы можно сделать из всего этого. Они  негласно признались, что с 1917 по 1973 годы Советский народ строил Социализм с уродливым лицом  (что еще хуже-нечеловеческим лицом. Признаться,  моей фантазии не хватает представить такое лицо!)!
На что способны бездарные коммунисты и их прихвостни - комсомольцы, думаю, нет смысла рассуждать. Эту тему раскрывали многие гениальные творцы (Пастернак, Солженицын, Рыбаков и другие достойные личности). Достаточно рассмотреть искореженные судьбы Пастернака, Мандельштама, Ахматовой и Цветаевой, представить развалины взорванного Храма Христа Спасителя, чтобы все «достижения» коммунистов на костях своего народа улетучились и меркли.
Как не процитировать великого Достоевского, который устами Алеши Карамазова изрек пожалуй один из самых гуманных афоризмов современности: «Ни одна  революция не стоит единой слезинки ребенка».
Вот в такой стране с таким преступным и гнилым строем я начал свою творческую деятельность.
История не терпит сослагательного наклонения, поэтому будем повествовать то, что было. Поэтому, не будем рассуждать, что было бы,  если бы коммунисты построили «Хороший, человечный» социализм, ну скажем с 1921 года, когда вокруг себе собрали «Братские» республики…
Или что было бы, если бы самый безнравственный человек за весь период  человеческой истории Володя Ульянов не продался бы за Кайзеровское золото и не совершил бы коммунистический переворот…
Первое мое впечатление от Москвы можно охарактеризовать, как самое мрачное и безрадостное.
Как доехать до искомого НИИ, где, в последствии, я должен был обучаться высокой науке (если пройду все вступительные испытания), мне ориентировочно описывал в Ереване один химик, который 5 лет назад  был там в командировке.
Было известно, что это рядом с Курским вокзалом.
В период Соцреализма Курский вокзал для кавказских республик был знаковым местом, несущим смысловую нагрузку большую, чем скажем Большой театр.
Что значит московскими мерками «рядом», знают все потерпевшие, которые имели неосторожность наводить справку у коренного москвича как доехать (на моем примере) с Курского вокзала до улицы Обуха (это адрес интересующего меня НИИ).
Расстояние менее одного километра я первый раз одолел кругами за три часа.
Заведующая отделом аспирантуры Садовская Галина Николаевна, встретила меня не совсем дружелюбно, несмотря на то, что я не претендовал на чужое место. На это место должен был принят или я, или никто. В этом суть целевой аспирантуры. Меня готовили для Армении.
Сейчас, по истечении времени, я понимаю озлобленность этой женщины. Во время учебы я узнал, что ее муж ушел к молодой аспирантке, а у нее уже климакс на носу. Вроде бы надо  наказать мужа изменой, но этого не очень то хотелось. А самое главное, какой мужик  пойдет на такой подвиг?
Вот в таком душевном состоянии эта, так сказать, женщина меня сразу же обвинила в нечестных сделках при получении диплома с отличием (красного диплома).
Мне тогда было 21 год. У меня были  пышные длинные кучерявые бакенбарды (пышнее, чем у Пушкина), длинные волосы, брюки с широкими полами, как тогда назывались Holiday.
Что я думал, когда в таком виде  отправился в Москву?
Она не хотела меня отправлять к будущему руководителю диссертации (шефу) мотивируя тем, что здесь солидное учреждение, храм науки, а тут отправляют каких - то младенцев со школьной скамьи.
Я пытался возразить, что у меня диплом с отличием государственного университета. А когда я потребовал дать мне программу вступительного экзамена по специальности, сказав, что завтра утром я сдам экзамены, она пришла в бешенство.
Я был обвинен в том, что купил этот красный диплом. И вообще, она сообщила, что  прекрасно осведомлена, что там у нас, за кавказскими горами происходит.
Я все же настоял на том, чтбы она мне пустила на собеседование сразу к двум профессорам: к Гильпштейну Самуилу Яковлевичу (направление гетерогенный катализ) и Кронгаузу Валерию Айзиковичу (направление фотохромия органических соединений).
Как мне потом стало известно, отправив меня на собеседование, вслед за мной Садовская сразу же позвонила  этим профессорам, предупредив, что отправляет для собеседования одного придурка из Армении. Рекомендовала, чтобы в Армении не шумели о потере места, для формы провести собеседование и вежливо отказать…
 Когда я вернулся к Садовской и сказал, что и Кронгауз, и Гильпштейн  согласны меня брать, и я должен переговорить с Ереваном, чтобы  утром дать ответ, к кому я пойду, эта мадам потеряла дар речи.
 Такая же реакция была у нее спустя три года, когда среди 33 аспирантов со всего конца СССР, сдающих кандидатский минимум по квантовой химии и спектроскопии, только я получил отличную оценку.
-  Чем же ты их покупаешь,- ехидно съязвила она.
- Конечно армянским коньяком, Галина Николаевна. Потом пою песни, и это кончается страстной лезгинкой (в данном случае я не сильно рисковал, так как они все думали, что на Кавказе все танцуют только лезгинку). Вот так и получаю пятерки!

***
В нашем НИИ ежемесячно организовывались концерты. Достаточно лишь перечислить фамилии артистов, чтобы составить представление о них: Жанна Бычевская, Золотухин, Сергей и Татьяна Никитины, Гафт, Магомаев, Высоцкий…
Концертный зал находился   этажом выше, прямо над нашей лабораторией.
Одна из организаторов этих встреч, как мне казалось, симпатизировала мне и по всякому поводу искала контакта со мной. Поэтому, без исключения она меня всегда приглашала на очередное мероприятие.
Оценивая взрослым взглядом те события, я поражаюсь, как эта особа меня терпела, после того, как я игнорировал концерт Магомаева, Золотухина и многих знаменитостей и популярных артистов того времени.
До сих пор поражаюсь своему молодому легкомыслию и безответственности. Стыдно даже признаться, но это факт моей биографии, который характеризует меня как человека, как личность.
В день концерта Высоцкого с утра у меня шел напряженный эксперимент. После месячных мытарств и мучений я наконец - то запустил газо-жидкостной хроматограф, набил подходящую колонку и накануне убедился, что она (колонка) очень хорошо делит мои смеси.  Классная статья в журнале АН СССР «Химия высоких энергий» была в кармане.
Пока я настраивал и налаживал условия для запуска установки, наступил конец рабочего дня. Надо было принимать решение. Или бросаю все и иду к Высоцкому, или продолжаю работу, ибо чувствовал, что кураж и спортивный интерес не давал мне покоя и был уверен, что спать не удастся в ожидании рассвета.
Я принял компромиссное решение. Запустил эксперимент, стал делать «уколы», и в промежутках, пока шло хроматографическое разделение  пиков, я поднимался наверх и с открытой двери созерцал живого, очень простого и общительного Владимира Семеновича Высоцкого.
Неужели стоили эти мои «научные достижения» того, чтобы  пропускать больше половины встречи с Высоцким. Каким надо быть немудрым и недальновидным, чтобы такое себе позволить?
Однако, я в этом мог бы не признаться и не поставить себя в такое глупое положение. Значит, не такой уж я  безнадежный «ботаник»…


***
Мне пригласили на новогоднюю елку, организованную комсомольскими активистами нашего НИИ.
В  Ереване я всегда избегал шумных новогодних елочных мероприятий, хотя, честно признаться,  у нас особого ажиотажа и суеты по этому поводу я не помню. Лично я никогда этот праздник  бурно не отмечал. Новый год это семейный праздник, а посиделки в предприятиях носили лишь ритуальный характер.
Вообще в  Армении публичные мероприятия и праздничные торжества проходили в сдержанной атмосфере.
Вернемся в Москву. Предстоящий новый год мы встретили  в молодежной компании шумно и широко. Я естественно со стороны выглядел очень странным: сдержанный, чуточку испуганный и слишком удивленный. Но я зря боялся и думал, как я выгляжу, так как на меня никто не обращал внимания…
На следующее утро ко мне подошла милая девушка Ольга, лаборант соседней лаборатории и с уставшим и бессонным видом спросила:
- Слушай, ты не помнишь вчера с кем я ушла домой?
- Честно, не помню, - хотя все равно не признался бы. Мужская солидарность. Мало ли что там у них…
- Так было здорово! Мне так понравилось. Но не помню, кто был. С удовольствием продолжала бы с ним…

****
 За три года Галина Николаевна три раза сделала попытку отчислить меня из аспирантуры.
В период процветания «Социализма с человеческим лицом» в Москве (не берусь утверждать только ли?) была порочная практика отправлять сотрудников НИИ в колхоз, на стройку, субботники в качестве чернорабочих для выполнения неквалифицированной работы.
Анализируя историю СССР, поражаюсь, как же в таком глобальном и масштабном бардаке, у этой страны все же были какие то достижения. Надо полагать, что работников секретных ящиков в колхоз не брали.
Когда в лаборатории составляли график отработки сотрудников для «колхоза», я старался призывать к совести заместителя заведующего лаборатории Юры Кирюхина (какая фамилия!), мотивируя, что у меня срок органичен и через три года или кладу диссертацию на стол, или прощай Москва. Меня выселят из общежития и отправят обратно.
Все логические доводы были тщетны, хотя Юра сам понимал как это парадоксально (потом, спустя много лет, когда я уже был доктором наук, профессором, а он так и остался таким, каким он был, он мне признался). Однако отвечал сухо:  - Ты комсомолец? Значит должен отработать, как и остальные твои друзья комсомольцы…
Сбор был назначен на строительной площадке в районе Очаково, где строился новый корпус нашего НИИ.
Надо было вручную, лопатами прорыть траншею метров 100-150 для прокладки высоковольтного кабеля.
Кроме меня на этот « патриотический подвиг» были отправлены и кандидаты наук, и аспиранты соседних лабораторий.
Я, естественно, стал выискивать обходные пути и вскоре договорился с водителем малогабаритного экскаватора, чтобы тот за пару бутылок водки выкопал эту траншею.
Какое у меня было удивление, когда мой призыв скидываться для приобретения двух бутылок, не нашло должной поддержки. Здесь я впервые серьезно задумался над тем, что одинаковые физиологические параметры у живых существ отнюдь не означает одинаковое восприятие и тем более реакцию к явлениям окружающей их среды.
Самый поразительный довод против использования техники высказал ЯМР-щик из соседней лаборатории Владимир Ильич Муромцев (когда я узнал  его инициалы, мне стало плохо).
- Ну, ведь положено, чтобы мы ее капали вручную. Нас не поймут.
Все отказались участвовать в моей авантюре. А мне надо было в 12:00 успеть в Ленинскую библиотеку забрать заранее заказанные материалы для диссертации.
Я оплатил водителю бульдозера, как и договорились,  он быстро прорыл эту траншею. Я быстро исчез из арены и бегом в библиотеку. Мои коллеги, тем не менее, продолжали оставаться, дожидаясь ответственного проверяющего-представителя нашего НИИ.
Этот инцидент был первым поводом для рассмотрения моего дела на комсомольском собрании, где мне объявили выговор, за поведение, недостойное комсомольца.
Садовская тут же воспользовалась ситуацией и пригрозила:
-Смотри, вылетишь из комсомола, аспирантуры тебе не видать…
Секретарь комсомольской ячейки нашего отдела предложил мне, чтобы «окупить вину» и снять с себя выговор записаться в кружок ДНД (добровольная народная дружина).

***
… Я до сих пор  не могу забыть горький осадок и чувство стыда за совершенный подлый поступок.
Дежурство было назначено на птичьем рынке. Я никогда не был в таких местах, поэтому начинал дежурство с некоторой восторженностью.
Как и во все времена, нам нужна была отчетность, дабы показать, как активно и добросовестно мы выполняли свое дежурство. Значит, надо было ловить и воспитать какого - то нарушителя общественного порядка.
…Попался мальчишка, который продавал какую то птицу (не помню какую). Ему вменяли в вину то, что он был несовершеннолетним.
Как этот бедный умолял нас отпустить его, обещал, что больше не будет…
Нам надо было отчитаться.
Отвели его в милицию, где его взяли на учет, записали его координаты, «обещали» сообщить в школу.
Как этот голубоглазый и кучерявый мальчик, с внешностью молодого Есенина плакал. Видимо он был хорошим малым и неплохо учился…
С тех пор прошло более полвека. Мне часто приходит облик этого невинного мальчика, который решил продавать свою птицу, чтобы себе купить что - то нужное.
Как сказались на его судьбе наши действия, трудно сказать. Но я продолжаю себя считать виноватым за свое молчаливое согласие и участие в этой печальной истории…
За активную работу в рядах ДНД мне даже какую - ту награду вручили. Казалось бы, притаись, сдержи внутри себя свои эмоции, пережди два года, защищай диссертацию, а потом выскажешь что хочешь…
На очередном комсомольском собрании я устроил полный разгром, выступая с критикой о формализме в руководстве комсомольской ячейки НИИ, о привилегированности руководящих деятелей  и отсутствии дифференциации в подходах к отдельным комсомольцам, рассмотрев проблему на моем примере. Как ни странно, никто из моих друзей – «целевиков», которым тоже изрядно надоело все это, не заступились за меня. А меня сильно критиковали за самовольность, за неподчинение решению большинства, и как приговор «за не соблюдение принципов демократического централизма» влепили очередной выговор!
В это время  на общем собрании аспирантов  в аспирантской общежитии, где проживали аспиранты всех НИИ и КБ министерства химической промышленности СССР, меня избрали председателем аспирантского Совета.
Это решение Садовская опротестовала, ссылаясь на мои выговоры по комсомольской линии, но   я так и не понял, каким образом все же дирекция НИИ дало добро, и я начал свою бурную креативную деятельность с целью превращения общежития в место для полноценного отдыха и плодотворного творчества аспирантов.

***
Для проведения исследований мне ежемесячно выделяли пять литров  этилового спирта. Я разработал уникальный химический способ очистки спирта. Высшее качество «моего» спирта было подтверждено натурными исследованиями. Комиссия из стеклодувов и мастеров из КИПиА, во главе с Саше Стратоновым, который заверял, что лучше всех чует посторонние запахи и привкусы в спирте, дала «продукции» высшую оценку.
Я комиссией был признан гением современной химии, ибо «еще никто не смог достичь таких показателей по качеству спирта».
Отчеты по расходу спирта я оформлял так грамотно и мудро, что ежемесячно по три-четыре литра оставалось в избытке.
Рабочий день стеклодувы и электрики начинали в моем кабинете. Надо отметить, что они пили не разбавленный спирт, для чего требуются особые навыки.
Излишне сказать, что все мои заказы выполнялись молниеносно. Этот факт, естественно, вызывал зависть моих коллег и даже друзей, и скоро пошли слухи о том, что я чуть ли не срываю государственный заказ, заставляя все службы обслуживать меня.
Тучи сгущались над моей головой.
Однако, к тому времени я успел завоевывать несколько призов и наград за лучшую работу среды аспирантов и молодых ученых  как в масштабах Москвы, так и СССР. Поэтому, дирекция и мои руководители каждый раз на очередные нападки Садовской, отмахивались, строго указывая ей оставить меня в покое.

***
Один из наших аспирантов подружился с девушкой из Румынии, которая снабжала его модной одеждой и дисками популярных ансамблей. Мы ужасно завидовали этому парню, который хвастался наличием у него даблдисков (двойные) таких групп, как Rolling Stone,  Lead Zeppelin, Bleak Sabbath, Pink Floyd  и другие.
У этого парня была и отличная  (по тем временам) аппаратура. Он обещал за определенную сумму обслужить мою дискотеку музыкой (кстати, мы где-то ему сочувствовали, так как его подруга, хоть и одевалась клево, но внешность ее отпугивало так, что пропадало любое желание думать об интиме…).

Я объявил о проведении платной дискотеки. Повесил афишу на входе в корпус и стал готовиться. Закупил кофе в зернах, сока манго, дешевое вино Рислинг и Алиготе. Притащил с работы пару литров спирта.
Во время дискотеки, которая собрала два раза  больше народа, чем я рассчитывал, я работал барменом. Готовил коктейли из сока, спирта и вина. Из хорошо обжаренного и очень мелко молотого кофе арабика я делал кофе такого качества, которое ни один из присутствующих в своей жизни не мог вообразить. Отдельно давал мороженное. Для гурманов кофе глясе с коктейлем «Арарат», с трубочкой и апельсиновыми ломтиками разрезанными на краю стакана.
Изощрялся, как хотел. И мне это доставляло удовольствие.
Народ визжал от удовольствия. Я стал непререкаемым авторитетом среди аспирантов…
Когда свел дебет с кредитом, рассчитался за музыку и аппаратуру, вычел все расходы и оказался, что я поимел неплохой доход от этого мероприятия.
Конечно, часть дохода потратил на свои нужды, но львиную долю я потратил для приобретения новогодних подарков для аспирантов. Купил себе костюм Деда Мороза и на новый год ходил по всем комнатам, вручал подарки с новогодними поздравлениями и напутствиями счастья и успехов…

За свою предпринимательскую деятельность (было это в 1975 году) я опять оказался на грани вылета из аспирантуры.
Конечно в роле шакалов, по инициативе Садовской, выступали обиженные мной комсомольцы. Типичная картинка, описанная Киплингом, типа «позор джунглям…».
Вспоминая это глазами современного человека иначе, как мракобесие нельзя характеризовать те события. Меня «шакалы-комсомольцы» спрашивали:
-Как позволила вам ваша комсомольская совесть брать деньги у бедных аспирантов?
Или:
- Откуда у вас, у простого советского парня, комсомольца, столько гнилого и буржуазно-капиталистического, что вы посмели организовать платную дискотеку, а сами стояли у прилавка и занимались торговлей?
Все мои возражения о том, что я никого насильно не тащил, и что все это было приобретено в кредит за мою жалкую аспирантскую стипендию (моя стипендия составляла 72 рубля в месяц. Вот так высоко оценивала страна свою творческую молодежь, которая 10-12 часов в день самозабвенно тратила себя ради развития Советской науки!), не имели никакого воздействия.
Я с трудом уговорил их вынести это обсуждение на общее аспирантское собрание, чтобы мои «сознательные коллеги-комсомольцы» смогли высказать свое призрение в мой адрес. И тогда  я собираю свои вещи.
Я понял, что мне не устоять такой махине комсомольского давления. Все равно они  не дадут мне защитить кандидатскую диссертацию.
С другой стороны, в душе я обласкивал надежду, что вдруг у этих людей, комсомольцев все же осталось капелька совести. Но я же старался разукрасить их серые и скверные будни. Они все в своих комнатах или в карты играли, или глушили лабораторный спирт (не я один умел грамотно отчитываться за расход спирта).
Общее собрание, спонтанно,  перешло в стихийный митинг и завершился бунтом.
Участники требовали прямо на собрании подготовить обращение к директору нашего НИИ и секретарю парткома с предложением поощрить меня за отличную работу в качестве председателя аспирантского совета. Нашлись смелые аспиранты, в основном девочки, которые поставили ультиматум, в случае репрессии по отношению ко мне, все аспиранты объявляют забастовку.
Какая бы не была Садовская  урра, но она правильно оценила ситуацию и  уступила, в ожидании очередного  моего «промаха».

В те времена в Москве были признаны 2 крупных междугородных переговорных пунктов. Главпочтамт (метро Кировская –Тургеневская. Сейчас Чистые пруды.) и К-9 в начале проспекта Горького (ныне Тверской Бульвар. Как тут не вспомнить Есенина: «Я московский озорной гуляка.  По всему тверскому околотку. В переулках каждая собака Знает мою легкую походку». Представляете, если бы тогда Тверской бульвар при Есенине назывался бы проспектом Горького. И по аналогии получится «По всему горьковскому околотку». Просто не было бы этих строчек, Есенин придумал бы что – либо другое. Русская поэзия потеряла бы многое…).
Телефонная связь в те времена осуществлялось только в переговорных пунктах, которые я посещал как   места паломничества.
Из-за моей нищеты я мог  себе позволить позвонить в Ереван не чаще, чем один раз в месяц. Этого дня (обычно в выходные дни) я ожидал и готовился,  как к большому событию.
Заходишь в зал ожидания, а там, возле Ереванских (армянских) кабин на длинной скамейке в сплошном ряду сидят твои соотечественники, общение с которыми компенсировал  информационный голод.
Даже длительные, томительные ожидания при громадных очередях, пока тебе пригласят (со свойственным голосом телефонистки Ереван, Ереван, 398622, седьмая кабина) на разговор, пролетали не заметно в горячих обсуждениях и разговорах с соотечественниками.
Ко второму году обучения я практически всех постоянных посетителей знал и  беседовал с ними как со старыми знакомыми. Особенно я завидовал тем, которые признавались, что с Ереваном они разговаривают еженедельно, а иногда и через день.
Посещение именно в этого переговорного пункта имело еще одно неоспоримое преимущество. Прямо напротив почты находился знаменитый магазин чая и кофе. Архитектура магазина и внутреннее оформление были сделаны в китайском стиле. Находясь внутри, я ощущал неописуемый прилив чистоты. Я опускался в особую ауру, и душа моя соприкасалась с чем – то естественным, природным, чистым и очень красивым…
Такое я ощущал в Армении, когда находился внутри церкви Гегарт (пещерный монастырь). Дух пещеры придает какую – то уверенность в том, что ты изолирован от всякой грязи, лжи, лицемерия, предательства, лизоблюдства, ханжества и снобизма…

Наш НИИ находился по соседству с посольством Индии. Наши территории были разделены одним забором. Может поэтому, на вечерах, организованных активистами, практически всегда присутствовали индусы.
Не помню, что меня побудило, а может меня принудили к этому,  я оказался на встрече молодых ученых Москвы со студентами из Индии.
Это надо же быть таким армянином со своей армянской судьбой, чтобы там встретить армянина-индуса.
Кажется, он сам меня отыскал, узнав, что меня зовут Арарат. Он представился как Рао Ашотош.
Он рассказал на ломанном русском, что все члены его семьи  знают, что они этнические армяне, хотя живут и общаются с индусами как свои. Ашотош имя преобразованное от имени Ашот.
То ли много было выпито или обоюдная ностальгия задушила нас, но мы с Ашотом поздно ночью оказались у нас в общежитии.
Я бегал по комнатам моих армянских друзей и объявил тревогу со сбором у меня в течении 5 минут.
Скоро 6-7 сонливых и растерянных армян стояли у моего порога и вопросительно смотрели на мое победоносное лицо в обнимку с индусом. Во внешности Ашота проглядывалось индийское начало. Но при внимательном осмотре можно было в нем различить армянина.
Вскоре стол был переполнен армянскими яствами, коньяки разных видов и количеств звезд.
Пошли в ход фотографии и альбомы. Потом армянские песни и истории про Армению…
Утром мы все провожали испуганного Ашота, загруженного всякими армянскими сувенирами, книгами и др…
Ашот  не сомневался, что его точно накажут. У них было строго в общежитии. Но чтобы нас не расстроить, на прощанье улыбнулся со смешенной армянско-индийской улыбкой и сказал:
- Не расстраивайтесь, мои дорогие. Если даже меня отчислят из института (он был студентом института дружбы народов имени  Патриса Лумумбы), я ни на секунду не сомневаюсь, что я поступил правильно…
На следующий день он позвонил и сказал, что у него большие неприятности, и что его вопрос еще будет вынесен на обсуждение. Обещал позвонить…
Я больше ничего не знаю про Ашота. В памяти осталась только его грустная улыбка, какая бывает у армян. Когда губы улыбаются, а глаза плачут…

***
На третьем году обучения в аспирантуре, когда оформлялись последние статьи для печати и вырисовывались силуэты диссертации, как гром небесный прогремела новость о том, что мой научный руководитель Валерий Айзикович Кронгауз уезжает на постоянное жительство в Израиль.
-Скажи, дрогой! Это очень страшно, когда вокруг одни армяне?- спросил он, когда пригласил меня к себе для беседы и обсуждения проблемы, как дальше быть?
- Не понял вопроса. Имеете в виду, как живется в Армении, где живут одни армяне?
- Понимаешь, я здесь жил среди русских и всегда чувствовал, что я еврей и во мне всегда бодрствовало чувство бдительности и тревоги. Это сидит во мне на уровне инстинкта. Когда поеду в Израиль, где одни евреи, как я буду с этими инстинктами?
- Утешьтесь тем, что  Вы не  первый и не последний. Все через это прошли и Вы пройдете. Вы же умный человек...
В беседе он меня просил стараться внешне избегать общения с ним для моей же пользы…
Я  каждый день старался с ним напоказ ходить по территории, прогуливаться, сходить в столовую. Ходил к ним домой, помогал упаковывать книги, складывать чемоданы. А в день вылета провожал их до самолета и долго стоял и смотрел,  как самолет исчезает из поля зрения.
Я этому человеку был обязан тем, что он во мне открыл исследователя и внушил мне уверенность в себе.
Я часто вспоминаю моего любимого Учителя  и молюсь за его здоровье…
После прощания с Кронгаузом у меня начались кошмарные дни.
Я остался без шефа, а защита на носу. Пишу автореферат, кого поставит руководителем, если известно, что руководитель должен иметь с аспирантом совместные публикации.
Заведовал лабораторией действительный член АН СССР, знаменитый во всем мире Багдасарьян Христофор Степанович. Родился он в армянской семье в Париже. В 1918 году с семьей репатриировал в СССР. Он был очень холодным и сдержанным человеком. Мне сотрудники говорили, что его отца репрессировали и он вырос с унизительным ярмом на шее и с тяжелым грузом на душе как сын врага народа.
Никогда с его стороны никто не видел какого - то проявления активности или проявления сердоболья или отзывчивости. Он славился у нас как умный робот. Он занимался только наукой.
Меня поражала его фантастическая скромность.
Когда кипели страсти вокруг меня, он по внутреннему телефону позвонил мне и сказал:
-Арарат Александрович, если Вы не очень заняты, пожалуйста, зайдите ко мне.
Надо ли описать мое состояние и восторг, когда светила мировой науки, академик, обращается ко мне на Вы, по имени и отчеству, интересуется, не очень ли я занят, чтобы зайти  к нему?
 
***
В беседе  он мне обещал, что постарается мне помочь, и чтобы я не думал об этом.
Казалось, что беседа закончена, и я собирался уходить.
- Вы можете еще немного задержаться, - робко спросил он, и в его голосе я почувствовал тональность человека, признавшего свою вину.
- Вы знаете, когда Вы поступали к нам в аспирантуру, в беседе с  Кронгаузом я высказался против Вашей кандидатуры. Посмотрите состав Вашей лаборатории. Прохода Александр Леонидович, Ваш микрошеф – украинский еврей, Кронгауз, сами понимаете, Кудеярова Лоретта Вардгесовна, девичья фамилия Абраамян, Кардаш Надежда- еврейка, Шехтман Роман – еврей, Пашаян Арарат Александрович - армянин, заведующий лаборатории  Багдасарьян – армянин.  Вся моя жизнь отравлена постоянным ощущением надвигающегося страха или беды. Моя молодость отравлена клеймом «сын врага народа». У меня в жизни не было радостных минут. Я жил в постоянном атмосфере страха. А тут мне спрашивают, а где же у Вас в лаборатории русские? Это было прямо, перед Вашим поступлением. А на следующий день мне Кронгауз сообщает, что берет к себе  в аспирантуру армянина.
-Вы должны меня понять. Я тогда был испуган и раздражён.
После тяжелой паузы он продолжил.
-Молодец Кронгауз, что стоял на своем. Вы достойный человек. Особенно я высоко оценил Ваш призыв к неповиновению и Ваше выражение своей свободы, когда мы все остерегались Кронгауза и публично  избегали встречи с ним, а Вы гордо с ним прогуливались назло всем…
-Сколько можно жить рабом? Мне уже ничего нестрашно. Я хочу быть свободным человеком. И я пойду до конца, но не дам Вас в обиду…
Потом я узнал,  что на приеме у директора он перешел на крик (беспрецедентное поведение Х.С.), требуя решить мой вопрос, назначив его моим руководителем.
-Чем виноват этот парень, что его шеф, еврей по национальности, к 50-и годом понял, что не может больше жить на чужбине и переехал на родину в Израиль?
Узнав о том, что он станет моим формальным руководителем, я напросился на прием и предложил ему стать моим соавтором в последней статье, которую я специально наспех сделал, обобщив в целом всю работу.
- Дорогой мой. За всю свою жизнь я ни разу не присваивал чужие результаты. Я понимаю ваши мотивы и побуждения, но я  не соглашусь. Вам достаточно, что там фигурирует моя фамилия. Все будет в порядке. Я Вас знаю как умного человека и надеюсь, что оправдаете мое доверие…

***
Спустя 25 лет, после описанных моих событий я, перед защитой докторской диссертации зашел в наш родной НИИ, чтобы обсудить некоторые вопросы.
У проходных ворот, вижу, с помощью трости, шатаясь и слегка хромая, медленно ко мне двигается Галина Николаевна Садовская.
Говорят, время лечит. Я искренно обрадовался этой встречи и инстинктивно двинулся к ней.
Она сразу узнала меня, и по ее лицу видно было, что тоже искренно рада встречи.
Мы обнялись, и она долго держалась так в моих объятиях.
Когда она отошла от меня, я заметил, что она плачет…
- Как я рада тебе мой дорогой. Знаешь, у меня таких, как ты, много было. Но я тебя часто вспоминаю. Все же хочу признаться тебе, хотя это сейчас не имеет никакого значения. Ты был один из лучших, кого я помню,- не закончив фразу, она всплакнула и стала доставать платочек,  чтобы вытереть слезы.
- Уверяю Вас, дорогая Галина Николаевна, Ваши слова сейчас для меня как раз те, в которых я очень нуждаюсь…
Прощаясь с ней, я подумал:
- Я обязательно напишу про всё это. И про неё тоже. А ведь это будет у неё единственный шанс оставаться в истории…
Вот бы создать такой калейдоскоп, который человек вращает, а там красочными и яркими цветами показано то, что будет потом…


 
Апрель-май 2012 год.
Брянск