Эмоция двенадцатая. Серый траур

(Финмор Вильварин 518г. П.Э. Где-то между Тангодримом и Гондолином.)

 Там, где смыкаются мои глаза, между светлой полоской пламени и темным покрывалом ночи, я снова встречу тебя, князь мой. Черны твои глаза, и почему так непреклонно насуплены брови? Мне не нужно видеть решетки моей тюрьмы - сквозь неплотно закрытые веки смотрю я на тебя из-за частокола ресниц, и мне не пробраться к тебе. Что ты видишь во мне такого, что нет на твоих устах прежней улыбки, и руки сложены на груди, защищая твою душу? Я помню, как видел тебя наяву в последний раз - помню равномерный и холодный блеск черного металла, пламя горящих глаз, кровь на твоем рукаве. Там, в самой гуще битвы, в темную, звенящую сталью полночь, ты застыл в заколдованном круге моего сердца, как обреченное на вечность насекомое в золоте янтаря. Какое бы время года сейчас не правило бы в Белерианде, ты пленник конца весны и апрельского хитросплетения густых малахитовых трав.
    Я научился летать так, как не летали еще дети Эру - стоит только оттолкнуться от холодной громады боли, прыгнуть и раскинуть руки, как я проплываю по волнам своей памяти сквозь время и пространство, и вижу то, чего не могут уже увидеть мои глаза. За всю свою недолгую жизнь, князь, я не покидал пределов Гондолина далее, чем шли мы с тобой. Город был единственным моим бытие и сознанием, и я оторван от него, слеп и наг на наковальнях Тангодрима, и неотвратимый молот Черного Врага дробит мои кости, мое сознание, мою душу. Что останется от меня на этом берегу земли, когда дух покинет плоть, и мы с тобой встретимся в чертогах Мандоса? Сможем ли мы найти утешение в глазах вечной, милостивой и милосердной Ниэнны Плакальщицы? Серыми ее одеждами, добрыми глазами, тихим голосом, открытой предначертанностью судьбы нашей - обретем ли мы покой?
    Что сейчас происходит в Сокрытом Городе, Ласточка, любовь моя? Лето ли, и звенят ли мониста на твоей тонкой шее, дрожит ли в танце лазурная брошь? Там, в венке из сумеречной синей горечавки увидел я тебя впервые, и стали слова мои легче опадающих листьев, и душа моя уже не могла покинуть тебя, ходила поодаль стреноженным конем, смотрела неотрывно в лазоревые глаза. В Городе перед дождем так тяжело, что открываются окна, все замерли в тишине перед ударом, и в молчании ждут первого раската грома. Но не мы ли бежали из душных комнат, оставляя за спиной ожидание и трепет, и радостно смеялись, стоя на высоких ступенях Радужной Башни, когда глухо и грозно зарычала разбуженная гроза, и хлестала тонкими плетями белые жаркие камни? Молнии видел я в твоих глазах, любовь моя, огоньки непокорности и страсти горели в них, темным золотом стало легкое золото волос, тронутое дождем. И не мы ли возвращались в свежей ночной прохладе, и пили большими глотками густой влажный воздух, горное вино, терпкую послегрозовую кровь Города? Нет, любовь моя, там меня не было. Я мертв много веков, похоронен под каменными развалами Эред Энгрин, и нет спасения тому, кого ты звала Финмором Вильварином. Когда для меня уже не будет существовать счета годам и боли, темным мотыльком прилечу я к тебе, увижу твои белые одежды, и сгорю в пламени свечей твоих, моя милая.
    Мой Гондолин осенью горит, неистовый и ярый, в пламени старых кленов и тополей. На зеркальную гладь каналов опускаются осколку пламени, плывут и сбиваются в платины, в которых застревают мои берестяные кораблики. Там я сижу на мосту с отцом своим, и прекрасен меч на его поясе. Я вижу на ножнах переплетение молодого хмеля, тугие пурпурно-фиолетовые цветы ириса, легкую вязь рун, вплетенную в зеленые побеги. Семь самоцветов горят на темной коже поясной портупеи, и блики их играют на темной осенней воде. Осень в воздухе разлита томная нега умирания, когда живущее готовится к покою достойно и благостно, легко и без боли оставляя грядущее. А потом мой кораблик пересекает запруду из листьев, кренится и падает на бок.
   - Время идти домой, Финмор, солнце уже уходит к Западу, - говорит мой отец, и его ладонь так горяча.
   - А почему мы не пойдем за солнцем? - разочаровано спрашиваю я.
   - Потому что на Западе нас никто не ждет, - тихо говорит сам себе мой отец.
    Но все чаще, когда я остаюсь один, без людей и боли, которые ходят рука об руку, я думаю о нашем последнем бое, князь Маэглин. О том, как подобно слаженной машине из самых искусных кузниц Ногрода летели тяжелые двойные секиры, как с темного железа капала темная орочья кровь, как легки были руки воинов дома Крота, когда они приносили быструю смерть. Я вспоминаю, как встал в отлаженный круг, и как не смог стать бесценным винтиком совершенного механизма убийства. С болью думаю я о том, как, подставившись под удар и потеряв равновесие, нарушил черную неприступную стену эльдар, и как по мне, как по мосту, входил вражеский отряд в прорванный круг. Злую судьбу сыграл этот мост в истории Гондолина, ибо из-за меня город лишился величайшего мастера шахт и металлов, князя Маэглина. Я перестаю терзаться душевной мукой, лишь, когда приходит боль физическая. Лучше этой вечной закольцованной пытки не мог придумать верный и неотступный враг мой, Хозяин Железной Твердыни, Моргот Бауглир.