О Татьяне Бек

ТАТЬЯНА БЕК. Нищая сила. — “Знамя”, 1994, № 9.
    Поэтическая книга в журнале — явление уже привычное. Хотя, конечно, не
    совсем естественное: ритм, задаваемый журналом, позволяет прочитать
    три-четыре стихотворения, выхватить строфы, строки. И отложить. С честной
    надеждой вернуться, если позволит время, чтобы прочитать так, как этого
    требует поэзия, — с вниманием исключительным и всепоглощающим.
    Новая публикация Татьяны Бек не предвещала ничего неожиданного. В ряду
    расчисленных светил у нее давно свое место. Для книги в журнале это самый
    трудный случай: найти новое в старом мы обычно уже не надеемся.
    Пробегая ее стихи в журнальном ритме, глаз отметил какие-то
    “неправильности”, что-то не совпадающее с привычным “имиджем”. Насторожило
    уже первое стихотворение — каким-то рыдающим ритмом, чем-то
    незащищенно-женским, бабьим. Дальше — больше.
    ...настигшее время,
    непонятными флагами рея,
    только в нем говорит — не во мне,
    в звероватой блажной воркотне.
    Действительно, ощущение для Татьяны Бек непривычное: центр тяжести времени
    оказался смещенным настолько, что она впервые ощутила себя вне его, — не
    бегущей по волнам снисходительно-улыбчивой покорительницей стихии, но — увы!
    — рядовой купальщицей, застигнутой штормом и увлекаемой ко дну вдруг
    осатаневшим житейским морем. “Жизнь заплутала, и дух изнемог” — это
    признание в ее устах дорогого стоит. Натура гордая, брезгующая жалостью — и
    собственной, и к себе, тем не менее все же не выдерживает — “притворяться
    еще стыдней”.
    В этой жизни, где грохот металла
    Воцарился, траву не любя, —
    Я лгала, и следы заметала,
    И годами таила себя.
    И, старея от этих усилий,
    Надевала личину с утра.
    ...Все равно вы меня раскусили,
    Потому что я ваша сестра.
    
    Обретение родства с миром — неприлично-обнажающего, мучительно-стыдного, но
    все же спасительного родства (пусть погибель, но вместе!) — вот содержание
    новой книги Т. Бек. Именно в этом родстве и таится “нищая сила”, которая
    приходит, как второе дыхание.
    Любовь-страдание — это, конечно, тоже для сильных, отважно бросающихся в
    пучину и все же выплывающих к берегу.

    О, любовь
    меня
    сделала
    выше:
    Опрокинула, смяла, простерла,
    Разорила (читай — одарила),
    Укротила (читай — укрепила)...
    
    Иногда кажется, что Т. Бек заложница своей силы. Истоки ее сегодняшних
    побед-поражений — в прошлом, которое ни замолчать, ни выговорить до конца.
    “Отец беспризорник в четырнадцать лет, а маму растили в детдоме”. “Родители!
    — бедные дети мои”, — этим восклицанием, где материнство словно повернуто
    вспять и замыкается обреченно на родителях, о времени сказано больше, чем в
    ином романе. Любая утечка любви долго аукается в поколениях. А за всем этим
    сиротством и безлюбовьем — родина, “страна порош, страна параш”, “узорчатая,
    как змея, и смертоносная, и злая”.
    “Нищая сила” — в сущности, пьеса из двадцати двух стихотворений-монологов,
    продиктованных чувством, вольно выплеснутых и прочно отлитых. Время и Россия
    — действующие в ней лица. Трагедия личности резонирует с трагедией страны.
    Да, “мираж надолго”, но не навеки. Страна так же поднимется, как и героиня,
    — “смертельную хворь одолев”.
    “Выше, резче, в небосвод,
    Прочь от мира нуворишей —
    Рощею отговорившей
    Или тающим над крышей
    Дымом!” Но — сжимаю рот:
    — Я не лишний, я не бывший,
    Я действительный народ!
    
    Возвращенные в историю, мы окунаемся в сегодняшнее время, как в мощный
    проявитель: оно способствует воплощению уже вызревшей сути.

Новый мир,1995, 6