Живи, счастливчик, живи

Поле пестрое: лютик и василек, сажа и черный дым.
От двух  бегущих лучей  поперек, так, что травы  седы,
рванул всей тяжестью под  откос поезд, ломая  путь...
Увереный ритм и стук  колес прервался, как пульс. Как ртуть
плыло железо. Слепой наркоз, секундный...  Только моргнуть...

Спасались, спасали, несли на свет из окон, проломов крыш...
Тряпичный кокон иль  маков цвет  - в пеленках мокрых малыш
целехонький: мимо смертей и бед, как солнце светел и рыж.
Для каких свершений, каких побед, какое чудо спасло...
Только жизнь, от волнения сглотнув комок, приняла его под крыло.

Живи, счастливчик!

И  будто бы кто соломку стелил под ноги:
вокруг горело или мело,  гром или молний сполохи, -
художником  вырос, с полотен жизнь светилась, как с алтаря,
обещала, манила, звала вершить, как после грозы земля.

А потом как-то сразу из "все хорошо" и даже из "все возможно"
двадцать третьего в среду - телевизор: шок... новости... ядом... подкожно...
Ночи без сна,  глаза  родных.
- Да у нас на двоих... Да лучше... Это не слезы, просто лицо в  осенней грязи колючей... 

Улыбался реже,  любил собак, маялся,  как в изгнании.
Шел в церковь, случайно попал в кабак,  игра: 
в четыре касания четыре угла обойти в темноте.
Прошел, как эквилибрист,
но жизнь не просилась больше на  холст:  банален, жесток, ершист
раскинулся  мир, и сложилось  крыло,  сузив обзор пространства,
серыми красками  - серое зло,
мир не хотел быть разным.

И билось бабочкой сердце в груди, но от этой его тоски
дорожали  картины, а прошлое... ничто не могло спасти.

Говорили: оттуда возврата нет...
Но он - живучий,
снял, как рубашку.
Все.
Вышел на свет
и хвост отсек.

Улыбнуться б красиво, вживаясь в роль: счастье ж не только в любви.
Кривляются скулы  и ...
Ничего...
Живи, счастливчик, живи!