На Итаку срывается с неба сапфирная синь...

На Итаку срывается с неба сапфирная синь.
Море пьёт синеву, морю хочется небо обнять.
Ну а я? Кто я есть? За душой только память... И сын...
Да и тот как-то странно сегодня смотрел на меня.
Взобралась бы сейчас на скалу, словно юркий зверёк,
Да глядела бы вдаль, ожидая твои корабли...
Только годы не те, и тревога за сердце берёт,
Тянет вниз... Не взлететь... Не парить, не касаясь земли.
Тяжелеет походка, тускнеет скучающий взгляд,
В непокорных кудрях - преждевременный блеск седины.
Располнела. Служанки судачат, блудницей чернят,
Да плетут, что Гермеса видали у южной стены.
В гинекее не стало житья: пересуды, враньё.
Кто нашепчет чего - Антиклея волчицей глядит.
Мне б, гордячке, ей дочерью стать, успокоить её...
Не хватило ума... Да за Летой не помнят обид.
Ходят слухи, мол, ты у Калипсо, она родила.
Итакийцы при мне притворяются, будто скорбят.
А меня словно молнией Зевса та сплетня ожгла:
Я ведь даже к холодной Афине ревную тебя.
Где ты, благочестивый обманщик, честнейший хитрец?
Кто даёт тебе кров и вино, проникая в твой быт?
Чьим орудием стал ты? Неужто  Кровавый Арес
Наблюдает за нитью твоей прихотливой судьбы?
Беды ходят толпой: утопаем в недобрых вестях.
Свёкор болен, беспомощно-стар... Тут ещё женихи...
Всяк себя уже мнит басилеем, геройствуют, льстят,
Угрожают: "Не выйдешь - ославлю! Найдутся грехи!".
Индюки! Что вы можете, кроме напыщенных слов?
Где вы станете, дурни, мои пригрешенья искать?
Я всё больше молчу, тку Лаэрту Аидов покров,
Бесконечный, как дни без тебя, как немая тоска.
Но, когда я свершаю ночами привычную ложь,
Об одном распускаемой ткани кричит белизна:
Вдруг и ты среди них, каждым жестом себя выдаёшь,
А душа моя спит и тебя не сумеет узнать?
Телемах незнакомого старца приветил на днях:
Странник странником, худ, измождён, но какие глаза!
Прожигают насквозь, обвиняя, клянясь и кляня...
Что со мной? Не могу их забыть, не умею назвать.
Да, не стоило мне уповать на молчанье рабынь:
Женихи за обман с покрывалом готовы сожрать.
Завтра - пир, разделяющий мир мой на небыль и быль.
Что мне делать, скажи! Может, взять и сбежать до утра?
Я трусиха, ты знаешь, мне страшно решать за двоих.
Знать бы наверняка, что ты жив, что не зря я тяну...
Может, всё-таки, нужно мне выбрать кого-то из них?
Может, доля моя - из вдовы превратиться в жену?..
Но вчера приходила Паллада, сказала, смеясь
(И, признаться, меня ужаснула улыбка её):
"Возвращаю тебе Одиссея. Натешилась всласть.
А теперь он измучен, устал. Пусть побудет с семьёй".
Да она ж тебя любит! Такая глубокая боль
Расплескалась в очах её, светлых, как водная гладь.
Обняла её, - веришь? - прикрыв, как подругу, собой.
Пожалела, земная, богиню. Смешно и сказать.
Почему-то я верю ей, мудрой, живой, без прикрас...
Да и что мне терять, даже если тебя уже нет?
Всё равно Олимпийским владыкам любовь не украсть:
Твоё море - во мне; твои сны и дороги - во мне.
На Итаку спускается ночь в золотых кружевах.
Время думать, решать и решаться: бежать или гнать.
Я ищу тебя в памяти... Голос... Рука... Тетива...
Я зову тебя, всё ещё веря, что я не одна.