Anima

А ты по-прежнему желаешь им быть счастливыми, всем этим песочного цвета тесемочкам на хрупких запястьях. Ты знаешь, каково это, — ты сама из них. Из птиц, с крыльев у которых брызжет малиновая, с отсветами, роса. Из клана гнилых досок, на деле оказывающихся податливыми и мягкими существами. Танцующе легкими, игриво душистыми, приятно шелковистыми, мило шероховатыми и живыми, дерзко покорными в изгибе нахальных бровей, поднятых кверху блаженностью взгляда.
Когда короли отворачиваются затем, чтобы бросить унижение шаха мыловарам, мы слепыми бабочками беспомощно бьемся у перегоревших лампочек, не ведая о смерти света в нашем хрустале. Водою растекается зеленый камень, ядом наливается целебный цветок, волна за волной решают нарушить неколебимость береговой охранной линии.
Кажется, что город прошел, растворился, но это ощущение — мираж. Чужой мираж. Однако в равнодушии прозреть криком ходящую его основу — недурное мастерство.
Пиры ликующей черни! Ослепленные клоуны-скрипачи, заводящие смехотворный хоровод мыслей и дел... Преувеличенно громкое и задорное чоканье праздничной посуды сливается с тошнотворно сладким звоном бубна, что извлекают умелые акушерские руки в мир, где никто никого не спасет. Мы гуляем по воздуху, не зная, дышим ли еще или чудящийся вокруг шум щелчков — метроном минуты молчания по нам? Как световые мушки, мы гурьбой вываливаемся в пространства, с которыми играть не научились.
Переборы пальцев, жилистые руки, моря глаз и реки вен... Мы желаем в вас проникнуть, совлечь земное, переменить «рядом» на «внутри», мы считаем часы дождя и силимся забыть о зиме, невольно призывая осень.
Тут скоро зацветет брусника.
Три грации, рожденные мудростью, отбивая голыми пятками проницающий все, неизбежный ритм, заваривают чай на королевской кухне.