Преподобный Амвросий Оптинский

Люди шли к старцу Амвросию не только с покаянием во грехе. «Сколько невидимых сердечных страданий, от которых невидимо задыхаются с виду, для постороннего взгляда, счастливые люди.
Сколько невыносимых запутанных житейских положений, беспросветных, безвыходных, отчаянных.
Кому довериться, к кому идти, пред кем выплакать душу, кто сымет с человека это каменное оцепенение долговременного безысходного страдания?
Вот с какими людьми и с какими житейскими положениями имел дело старец.
- Я гибну от нищеты.
- Я потерял все, что мне было дорого в жизни. Мне незачем жить
- Я задыхаюсь в одиночестве. С душой, горящей сочувствием к людям, я всем чужой, и жизнь для меня невыносимая тягость.
- Неизлечимая болезнь меня терзает. Я не могу не роптать.
- Мои дети, в которых я вложил жизнь и душу, стали мне врагами.
- Я потерял веру, я не вижу благости Божией. На моем языке одни проклятия.
С таким душевным состоянием, с такими стонами, выжатыми целыми годами ужасных неутолимых мук, приходили к преподобному Амвросию люди из «мира». И все они приходили к нему, как к последнему пристанищу, молча прося хоть капли утешения, хоть мига отрады.
И как самому не пасть духом пред этим бесконечным калейдоскопом людского горя? Как не утратить бодрость пред этим беспощадным обнажением всех язв души человеческой?
И между тем, с сердцем радостным, ясен и мирен стоял преподобный Амвросий среди этих стремнин бедствия, греха, печали и отчаяния.
В чем же была тайна этой сверхъестественной силы, этого невероятного самообладания в человеке бесконечно нежном, сострадательном и любящем?
А тайна была только в том, что между людским страданием и Богом видел он крест Христов, и этот крест разгадал для него все великие загадки жизни, загладил ее великие несправедливости, примирил ее великие противоречия.
Он не впадал в отчаяние, слыша признание в неимоверном грехе, казавшемся клеветою на человечество, потому что для него не было греха, превышающего милосердие;  не было греха, который бы не мог быть покрыт бесконечною ценою креста Христова.
И все страдания мира, как бы ни были они сильны, жестоки, изощрены, не могли привести его в уныние, потому все они были менее того страдания, которое некогда совершилось на Голгофе, и в лучах которого, если только оно хочет к Голгофе приблизиться, тает и исчезает всякое людское страдание» (игумен Андроник (Трубачев)).