География с биографией

География с биографией.

«Для иных людей действие тем недоступнее, чем сильнее охватившее их желание.»
/Г. Флобер, “Воспитание чувств”, ч. вторая, гл. III/

Елизавета Алтуфьевна, будучи учительницей нестрогой, всегда стеснялась своей мягкости к детям. Может быть тяжёлая учёба в институте, когда приехавшей из Кургана девушке приходилось ютиться в прожжённом клопами институтском общежитии, настолько общем, что его даже сделали общим с артиллерийско-транспотным техникумом, может быть, до сих пор неустроенная личная жизнь, отсутствие жилплощади, недостаточная для женщины под тридцать зарплата – может быть всё это отложило на Елизавете Алтуфьевне отпечаток застенчивости, какой-то первобытной скромности и, что для уроженки зауралья совсем несвойственно – даже интеллигентности… Но выглядела она хорошо. Это была большая женщина, с красивыми скулами, бюстом, бёдрами, высокая, несмотря на всю внешнюю мужеподобность - с долгим нежным взглядом, полным влажным голосом, всё ещё ухоженная для своих лет, и, никогда не забывавшая об изюминке в своих нарядах – будь то низкая талия джинсов на её широких бёдрах, глубокое декольте блузки или высокий разрез на строгой в обтяжку юбке. Пётр Свиридович, историк и директор школы, рассеянный балагур и бородач, всё время посвящал Елизавете Алтуфьевне на учительских посиделках какие-нибудь гитарные куплеты или застольные сонеты. Коллеги уже было начали подозревать у них роман, но время шло, а дальше куплетов и сонетов дело не сдвинулось. Елизавета Алтуфьевна также одиноко приезжала и уезжала на трамвае из своего отдалённого микрорайона, где снимала угол у пенсионерки тёти Паши, спавшей на кухне в своей коммерческой однокомнатной, а Пётр Свиридович, когда не был занят походами со старшеклассниками или поездками в комитет по образованию, пропадал целыми вечерами у консерватории, где, как гласили доподлинные слухи, у него и было всё серьёзно с завкафедрой хорового отделения.
Сегодня Елизавете Алтуфьевне предстояло провести контрольную в 6 «б». Её предмет – география – был какой-то посторонний, необязательный в школе предмет. Нет, все понимали важность и необходимость знаний о странах, горах и океанах, но, как-то всем также было понятно, что телевизор, газеты, интернет – дают эти знания ровно в том объёме, какой и пригодится в жизни, а что, пусть и выверенные, и научные, и красноречиво (как Елизавета Алтуфьевна, кстати, очень умела) поданные цифры, координаты, диаграммы с уроков географии – что-то совсем уж лишнее и ненужное. Даже в учительской при всей любви к себе коллег и покровительстве Петра Свиридовича, Елизавета Алтуфьевна чувствовала, что отнимает своими уроками время у литературы, математики, русского языка, английского языка, физики, даже физкультуры. Недаром она дружила, если можно так назвать ежедневное обеденное усаживание в учительском буфете втроём с такими же одиночками - учительницами пения и рисования – Анной Ангеловной и Диной Бертрусовной. Поэтому контрольная в 6 «б» была прежде всего испытанием для самой Елизаветы Алтуфьевны, для её учительского достоинства и престижа географии как науки. Необходимо было как следует настроиться, быть с детьми если не строгой, то хотя бы исчерпывающе лаконичной и остроумной. На юмор всегда можно было сделать ставку, если крики и угрозы не действовали, а они у Елизаветы Алтуфьевны как раз и отсутствовали по природе. Но юмор, особенно с подростками – это акробатика, это лёгкость, быстрота и подвижность мышления, а голова у учительницы географии распухла до невозможности. И причина была отнюдь не в многоэтажных стопках проверяемых всю ночь как у математички тетрадей, и не в количестве употреблённого шампанского, которым постоянно испытывала себя литераторша, искавшая эмоции, смыслы и вдохновение в своей такой же беспросветно одинокой жизни школьной учительши, дело в том, что, в отличие от обычного утра, сегодня, чтобы окончательно проснуться и выйти из дома Елизавете Алтуфьевне оказалось мало поставить два будильника, выпить полторы чашки кофе и один раз помастурбировать в ванной. Сегодня она мастурбировала и в кровати, между первым и вторым будильником, и в душе, впрочем, как обычно, и, что удивительно – в прихожей, когда одевала туфли, перед самым выходом на улицу, даже не испугавшись, что тётя Паша за каким-то лешим может в любой момент слезть со своей кухонной лежанки и отправиться в дозор по квартире. Чтобы три раза и за одно утро – такое с Елизаветой Алтуфьевной случалось редко. Где-то раз в месяц. Обычно это бывало в выходной и проходило совершено безобидно, превращая этот выходной в настоящий, если и не праздник, то очень хороший и славный денёк, который, обычно заканчивался походом в кинотеатр ближайшего торгового центра или задушевнывми разговорами с тётей Пашей под бутылочку. Но, когда такое случалось перед уроками, Елизавета Алтуфьевна очень боялась по рассеянности сделать какую-нибудь глупость, навредить карьере и просто банально проспать. Настроение, конечно, от всего случившегося у неё было превосходное, воротничок её блузки как никогда красиво распустился ей на плечи, позволяя ей свободно и широко дышать утренним весенним ветром, на подходе к школе ей было легко, беззаботно, но беззаботно уж как-то чересчур, настолько, что она почти ничего не соображала, и, сколько бы ни пыталась собраться с мыслями, голова только надувалась большим, жирным, бездумным пузырём… Не хотелось ничего – ни контрольную проводить, ни в учительской опять видеть эти уставшие самоутверждаться на школьниках лица, ни даже идти никуда не хотелось. Хотелось только закрыть глаза и…. Чтобы ветер понёс куда-то, куда-то далеко, и чтоб не нужно было ничего спрашивать, ни на что отвечать….
– Елизавета Алтуфьевна! Вы идёте как звезда – после Вас на небе борозда! Хэ-хэ-хэ-хэ! – чёрная лопата бороды Петра Свиридовича с удовольствием смеялась собственному каламбуру. Улыбался и Михаил Фокеевич, трудовик, который с директором был сегодня в дежурных. Пётр Свиридович слыл молодым педагогом-новатором, за что и получил от комитета директорство, а ежедневное шефское дежурство учителей по школе – было одним из его новаторских и подвижнических изобретений. Однако, на самом деле, Михаилу Фокеевичу было не до смеха. Из-за этого дежурства ему пришлось спать ровно на один час меньше, да к тому же, вместо того, чтобы разогревать канифоль для урока по электрике у восьмиклассников, надо было мёрзнуть тут на улице, на этом жидком апрельском солнце, давая по-новаторски крепкие подзатыльники опоздавшим на нулевой урок или забывшим сменную обувь. Кроме того, Михаил Фокеевич всё время норовил как-нибудь незаметно залезть к себе под свой форменный халат, расстегнуть ширинку и поправить член, застрявший под резинкой трусов и царапавшийся о брюки. Но тут от трамвайной остановки прибыла очередная порция засранцев с ранцами, за которыми, раздвигая воздух великанскими грудями и ягодицами по-царственному гордо и неуклюже вышагивала эта дылда – географичка. Михаил Фокеевич с досады изо всей силы воткнул себе руки в боки и, по- своему, по-трудящецки присоединился к шутке директора,:
– Был бы я уфологом – сгребал бы звёзды волоком!
– Ой, извините, мне мамаша сегодня опять забыла сменку положить! – Елизавета Алтуфьевна была как в тумане, оттого и стала кривляться, вяло изображая подростка, – Мать на трёх работах работает, ей конечно, всего не успеть, нас у неё семеро, меня наказывайте, только ей не говорите!
– Елизавета Алтуфьевна, - директора смутила перед родителями младшеклассников фамильярность трудовика, он поправил свой солидный галстук и набрался официальности, - Доброе утро, помните, что сегодня у нас небольшой педсовет в обеденную перемену?
– Доброе утро, спасибо, помню. Так я пройду без сменки?
– Дневник только оставьте, - в знак приветствия Михаил Фокеевич кивнул и, изобразив на лице гримасу озабоченности, направился к двум десятиклассникам, которые по своему модному обычаю, конечно же были без сменной обуви, не считая себя ровней малышам.
Елизавета Алтуфьевна поднялась на крыльцо школы, помахала подругам, Анне Ангеловне и Дине Бертрусовне, которые выходили из машины мужа Анны Ангеловны, и, вспомнив ещё и об этом никому не нужном педсовете, из-за которого, скорее всего придётся остаться без обеда, зашла в школу. Там она пару раз стукнулась в полузабытьи о двери вестибюля, споткнулась на лестнице, но благополучно добралась до гардеробной в учительской, где, упав в кресло, чуть не заснула. Потом кто-то предложил ей горячего крепкого чаю и проводил до класса.
Анна Ангеловна и Дина Бертрусовна жили рядом и почти всегда приезжали вместе. Анна Ангеловна была единственной замужней учительницей в педагогическом коллективе, да ещё и в очень удачном браке. Все знали, что у них не только машина, пятикомнатная квартира в центре, дача, но что муж её очень любит, уважает, во всём старается ей угодить и очень хочет детей. Детей заводить Анна Ангеловна не торопилась, её далеко не устраивала перспектива навсегда остаться учительницей никому не нужного в школе пения, поэтому она всячески старалась сбивать сексуальные порывы мужа, применяя для этого различные ухищрения и способы. Например, сегодня утром вместо завтрака ей пришлось минут пятнадцать делать ему минет, отчего у неё до сих пор сводило челюсть и не было никакого желания ни с кем разговаривать. Она кое-как улыбнулась директору и трудовику и потащила Дину Бертрусовну в учительскую, чтобы перед уроками хоть успеть попить чаю, который, может быть, всё-таки смыл бы вкус мужниной спермы, что не удалось жвачке и желейной конфете, и расслабил бы затёкшие челюстные мышцы. На мужа она даже не имела сил оглянуться, изобразив ему в виде «до свиданья» что-то кокетливое виляющим задом. Однако Дина Бертрусовна решила задержаться на улице. Её, как художницу не могло не взволновать солнечное утро, роса на прошлогодней траве, на стенах и окнах школы, просыпающийся в тумане город, заспанные лица мальчишек, тащивших свои портфели как каторжные цепи, аккуратных девочек, почему-то, в отличие от мальчишек, уже выглядящих бодро и свежо. Дина Бертрусовна завернула за угол двора школы и достала сигареты. Здесь же тайком курили ещё несколько старшеклассников, но с ними у Дины Бертрусовны давно установился молчаливый договор взаимного незамечания. Прохладный утренний ветер приятно покрывал мурашками всю кожу после тёплой машины соседей. Особенно на ягодицах и между ляжек под юбкой. Дина Бертрусовна не носила нижнего белья. В этой маленькой учительнице рисования, по национальности эвенк, можно было подозревать всё что угодно. Да к тому же ещё, она, художница, творческая личность, и так отличалась какими-то особенными взглядами, манерами, поведением. Некоторых она этим пугала, кому-то, с ней было тяжело и не о чем говорить, кто-то с удовольствием наслаждался её экзотическим обществом. Но, чтобы считать её женщиной – этого не случалось никому. Однако не это было причиной отсутствия нижнего белья у Дины Бертрусовны, не оголтелый поиск хоть кого-то, хоть как-то, не романтические запоздалые фантазии, не склонность к остроте ощущений. Просто так сложилось. Сила привычки была такова, что даже не оставляла возможности осознать – правильно ли это, удобно ли, хорошо ли, гигиенично ли. Когда-то, ещё в детстве, бабушка запрещала маленькой Дине прикасаться к своим гениталиям и даже думать о них. Трусики, хочешь-не хочешь, тёрлись бы о промежность, давили на клитор, также как и колготки или узкие брюки, которые по бабушкиной науке были тоже запрещены. Длинные свободные юбки с подъюбниками, рейтузы, зимние шаровары, вот и всё, что знала Дина, так и не дождавшись за всю свою жизнь мужских ласк, о которых, видимо, тоже никогда не думала, если вообще что-то знала про них.
Курить утром хочется неторопливо, как и запах улицы, свежесть утреннего ветра, прохладу, сигарету надо прочувствовать, спокойно и внимательно перебрать все те оттенки ощущений, которые медленно наполняют лёгкие, рот, нос, мысли, разглядеть воздух в кольцах дыма от каждой затяжки, переоценить каждую деталь, каждую мелочь, каждое изменение…
Но школьный звонок, есть школьный звонок. Двор школы опустел, на крыльцо взлетали последние взмыленные опоздавшие уже на первый урок, которым Михаил Фокеевич с удовольствием бы подставил свой огромный круглый педагогический кулак, но не позволял себе этого, по весьма разумным, законопослушным и нравственным соображениям. На улице остался один Пётр Свиридович, он уже несколько минут по телефону выяснял у внезапно заболевшего учителя информатики обстоятельства и опасность его скоропостижного недуга. Наконец, диагностировав, что смертельной угрозы нет, что уже дня через три, если доктора позволят, можно будет закрывать внезапно открытый больничный, что по срокам удивительным образом совпадало с обычной продолжительностью запоев у бывшего программиста и хакера, директор сбросил звонок, и, продолжая смотреть на экран телефона, стал лихорадочно просматривать смс в поисках нового послания из консерватории. Вчера у них был первый раз анальный секс, но это было уже так поздно, что они оба сразу уснули, утром сборы на работу, заботы… Пётр Свиридович очень волновался, не вышло б из этого чего не так, не испортилось бы чего… Но смс всё не было. Обычно, даже после их первых свиданий, его завкафедрой хорового отделения всегда на следующий день присылала ему смс-ки с благодарностями, делилась радостными впечатлениями, чувствами, будто выставляла оценки, рейтинговала. Когда начались поцелуи, секс, когда он стал ночевать у неё, а на утро они расставались, уходя каждый на свою работу, они начинали возбуждённо скучать и эти смс-ки превратились из обмена кокетливых нежностей в разновидность сексуальных отношений с откровениями и интригами. Но сейчас почему-то Пётр Свиридович не решался ничего написать, ему казалось, что первой что-то должна ответить она, и у него были нехорошие предчувствия… «Динь-дон», - звякнул его смартфон и на экране высветилось уведомление о долгожданной смс-ке. Пётр Свиридович предусмотрительно оглянулся вокруг, нет ли кого рядом, и открыл сообщение: «Ты не забыл помыть моего зайчёнка?» - прочёл он, улыбаясь, пряча телефон в пиджак и, словно на крыльях, вбегая в вестибюль школы, вспоминая, что, конечно, забыл, что даже что-то утром такое у него чесалось, но какое это могло иметь значение по сравнению с тем, что женщина, которую он так долго искал, ждал, добивался, не просто понимает его, чувствует, любит с ним одно и тоже, но заботится о нём, и даже о его…
6 «б» в полном составе явился на контрольную по географии. Какое бы место география ни занимала в экзаменационных и аттестатных листах, в школьном расписании, какою бы ненужностью, скукой ни грозила, дети любили Елизавету Алтуфьевну и её уроки. Им нравилась эта безвредная, весёлая, крупная женщина, в чём-то простая и прямая, а в чём-то упрямая и дотошная. Какая-то она была по-хорошему правильная и нормальная. Да и уроки её отличались большим разнообразием. Пётр Свиридович старался во всех учителях своего педагогического курятника насаждать и развивать новаторские идеи. Вот и к этой контрольной Елизавета Алтуфьевна приготовила в качестве заданий пачку фотографий, на которые потратилась из своей зарплаты, распечатав их из интернета, с написанными фломастером на обороте вопросами. Вите Карнизову досталось изображение какой-то реки или канала. Надо было определить – что это – Суэцкий канал, река Амазонка или Баб-эль-Мандебский пролив. И дать краткую характеристику.  Витя вспомнил урок, когда они проходили этот Баб-эль-Мандебский пролив. Весь класс долго хохотал и пошлил над названием, пока не узнал, как оно переводится, и сколько моряков попадают в плен к сомалийским бандитам ежегодно в этом проливе. Воспоминания о шуточках и непристойностях про Баб, про Баб-эль, и про Эль-Манде привели к тому, что у Вити встал член. С этой проблемой было совершенно непонятно, что делать. В смысле, прямо на уроке. Хуже этого бывало только в транспорте. Почему-то, если Витя заходил в трамвай или в троллейбус с задней площадки, у него, ещё не доезжая до следующей остановки, возникала эрекция. То ли от того, что зад транспорта как-то по-особенному укачивало, то ли ещё от чего, но точно не потому, что там были красивые девушки. Витя даже начал подумывать здоров ли он, и, на всякий случай, избегать общественных средств передвижения. Но здесь причина была в названии этого дурацкого пролива и связанных с ним ассоциациях. Как ни странно, благодаря этим ассоциациям, тот урок очень хорошо запомнился Виктору и, если он и мог что-то написать по предложенным вариантам, то именно про этот самый Баб-эль-Мандебский пролив. Подумав, что за, может и неверную, но сделанную работу, двойки точно не будет, Витя так и сделал, начал описывать всё, что вспоминалось о проливе, на всякий случай перечитывая написанное, боясь, что напишет что-то не совсем то. Эта самоцензура оказалась штукой привязчивой, витино внимание сконцентрировалось на контрольной настолько, что через какое-то время организм его испытал облегчение. Чтобы окончательно отвлечься и не возвращаться к предательским мыслям, Витя как следует пнул ногой стул перед своей партой, где сидела Эмилия Зорькина.
– Карнизов!!! – на весь класс заорала безбашенная Зорькина. Ещё в гардеробе они поцапались из-за того, чья куртка должна висеть сверху, она получила тогда хороший пендаль от Вити, а он от неё – рюкзаком по голове. На самом деле, куртки были вовсе не при чём, в другой бы день Эмилия начихала бы, кому, что, на кого вешать сверху, но сегодня с самого утра она была зла как собака и могла перегрызть горло любому. Сегодня у неё опять начались месячные. Мать, дура, до сих пор запрещала Эмили пользоваться духами, и, сколько бы Эмилия не мылась в свои критические дни, сколько бы не меняла белья и прокладок, ей всё время казалось, что от неё пахнет чем-то не тем, точнее, тем самым. Поэтому она была хуже бешеного быка.
– Эмилия, я не раздавала карточки с Карнизовым, - примирительно вступила в конфликт Елизавета Алтуфьевна, –  Ты ошиблась, поищи там что-нибудь другое, варианты на обратной стороне. А ты, Карнизов, как я вижу, уже справился с заданием?
– Елизавета Алтуфьевна, вы же знаете, что Зорькина – психопатка, она давно влюблена в меня и не может сдержаться. Это припадок. Такое случается с ней редко, но неожиданно. Она ничего с собой поделать не может. Поймите и простите её. А свою работу я вам сейчас принесу….
Это были последние слова Виктора Карнизова, больше, в этот день, его никто не видел. После того, как он их произнёс, раздался такой дикий вопль, что перескочить три парты с одноклассниками до двери из класса для долговязого Вити не составило труда. То, что ринулось вслед за ним, переворачивая эти самые парты и стулья вместе с учениками, назвать Эмилией Зорькиной было затруднительно, но, всё же, это была она. Через мгновение их удаляющегося галопа не было слышно и в коридоре. Не удивительно, что очередной урок Елизаветы Алтуфьевны оказался весёлым и интересным.
А сама Елизавета Алтуфьевна, после окончания урока и уборки поломанной мебели, успела заскочить к физику – Александру Гереевичу, который, она знала, в шкафчике для лабораторных экспонатов хранит коньячок. Там она выпила несколько глотков, чтобы успокоить свои нервы и даже начав что-то напевать, вернулась продолжать уроки. Александр Гереевич же, у которого в классе уже две недели как шёл ремонт и, который вместо занятий большей частью был занят методической работой – т.е. сидел и тупо копировал из министерских формуляров программу своих авторских и тоже новаторских учебных часов, был рад, что географичка напомнила ему о заначке. Он, как и информатик был импотентом, но не спился только потому, что его жена, в отличие от жены информатика, не ходила налево, а целиком посвящала себя воспитанию детей -  сыночка Уйгура и дочурки Акмаль и занималась тантрической йогой в самом популярном городском клубе восточной культуры «Харибо», куда круглый год приезжали по обмену делегации монахов-отшельников из Тибета…

старик Либидо, Петроград, 2013 г.