Глава 13 Сплав науки и отваги

Последняя капля

- Рота!!! Слева по одному-у… в столовую бегооо-ом… Отставить!
Двести сорок пропотевших тел колыхнулись назад.
- Рота!
Строй опять верноподданно наклонился. Кулаки сжаты, руки согнуты… Ничего. Только жара. Случайно услышал - сержанты говорили, что сорок градусов, никогда такого пекла не было…
- Бегоо-ом….
Строй опять завис под немыслимым углом в предупадническом состоянии. Уже раз десять, или пятьдесят, не знаю, не помню – эти «рота бегом – отставить! бегом – отставить»! Перед самой столовой! На фига это? Сюрреализм хренов. Обед, навеянный полетом фантазии старшего сержанта за миг до падения роты. Так, что ли?
Период полуотпада, щиколотки треснут же!
- бегооо-оом…
Ничего, херня это: ты, старший сержант, орешь и сил тратишь больше, чем мы. Фиг ли нам наклониться вперед? Ооо!
- бегооо-оом…
Только жара! Только жара эта! Печет так… Даже не сверху, это ладно: солнце – оно большое, но далеко... А вот с асфальта - квадратный кусок этой черной жгучей пустыни липнет к сапогам, насквозь пропекает стертые подошвы… Жизнь прожить – не плац перейти!
- бегооо-оом…
О, черт, сколько  же можно! Ничего, дыхалка уже восстановилась. Просто шли мы сюда, к столовой, очень долго, очень тяжело. Строились медленно, вот и разозлили нашего сержанта. Так он нас посадил:
- Равняйсь, смирна, в полуприседе, шагоо-оом..  марш!

И две с половиной сотни, переваливаясь по-утиному, и, разве что, не крякая, потрусили в столовую. Сороконожка геморройная!
А сержант, он резкий, как лимонад:
- Рота, запе-вай!
«Сплав науки и отваги – инженерные войска! Аа-а! Сплав науки-ии-ии отваги…»
- Не слышу, военные!
«…инже-нервные-еееее… вайскаааааа!
- Не слышу!!!
«…вайскаааааа! Аа-а!»
Это наш гимн. Мы – саперы. Учебная рота отдельного саперного батальона. Отдельного от жратвы, наверное – потому что кормят совсем хреново. Четыре взвода – собственно саперы, электрики, понтонщики и всякие мотористы-дизелисты. Кроме нашей роты в батальоне есть кадрированная – с сотней солдат и сотней офицеров, которая в случае войны и развернется в полновесный саперный…

- бегооо-оом…
Уу, ну сколько можно – икры свело уже! Давай свое чертово «отставить!»
- В столовую - МАРШ!
Ротная коробка заполошно засучила ногами на месте, а слева цепочкой, один за другим - мои друзья по минному счастью рванули в столовку.
- Рота… САДИСЬ! К приему пищи – приступить!
Не важно. Какой-то суп. Какая разница. Все равно – три минуты.
На завтрак было два вареных яйца. Это значит – воскресенье. Борхес отдыхает. А на обед – суп. Суп ссудного дня. Плохо только, что – кипяток.
Потому что – три минуты.
И вчера – тоже кипяток. Только – щи.
Щи, хоть *уй полощи, сказал Вовка, мой новый дружбан с верхней койки. Вовка, он такой, он крученный. Его послали в садик подшефный, поработать за краску для ротного, а он там и зацепился. Конечно, с капитанского согласия. Теперь после развода – шмыг через забор! А его там оладиками гражданскими кормят! Вот он и шутки шутит, сытая морда!
Очень горячий этот кипяток! Сосед напротив, долговязый детинушка с облезлыми от солнечных ожогов ушами, не поднимая головы, стремительно машет ложкой. Капли пота усердно покрывают выпуклый девственный лобешник.
 
У нас три минуты. Сержанты едят позже, спокойно и - только мясо. Этот кипяток они не хлебают – западло.
Хлеб, хлеб, если бы было побольше времени, можно натолкаться житным хлебушком. Он как пластилин – тяжелый и липкий, но сытность дурноватую дает. Потом, правда, от него страшная изжога.
Сколько еще осталось?
Лицо у соседа уже полностью мокрое. Капли пота, безуспешно цепляясь за кончик носа, одна за другой ляпаются в безостановочно загребаемый ложкой супчик.
Еще капельку времени, капельку бы, подумал я.
Ведь другой еды не будет.
- Рота  - ВСТАТЬ! Закончить прием пищи!
Сосед наклонил посудину и, вставая, черпанул последнюю ложку варева. Огромная капля сорвалась с носа и звонко шлепнулась в пустую железную миску.
Вот высокий, чертяка!


Успехи в учебке

- Вот чему здесь мгновенно учишься, так это жрать быстро, - подумал я, отложив ручку.
Устройство ротора-статора с плаката я перерисовал быстро. И закон Ома про сопротивление этого тока тоже списал с доски ловко. Что тут сложного?
А вот третий вопрос: «Чему ты научился в *** отдельном учебном инженерно-саперном батальоне 92-й гвардейской мотострелковой Криворожской дивизии? Ответь своими словами, используя выражения Устава и наставления командования ВС СССР» - заставил меня задуматься – почему секретно закрашен только номер нашего батальона?

Вот такой у нас экзамен. Типа - все один билет вытащили. Ведь эта воинская часть - учебка, и мы типа учимся. Я, например, на командира электротехнического расчета. Ток стране давать – с таких вот штучек, с передвижных дизельков: от самых маленьких, заплечных десантных, на один киловатт, до прицепных камазовских, на целых сто. Их, как нам рассказывали, на границе используют как передвижные заградсредства – к колючке подключили и – все! Враг не пройдет!
Конечно, никто нас ничему эти пять месяцев ни учил. Мы пахали, как папы Карло, все время пахали: грузили вагоны, копали траншеи, носили кирпичи. Красили заборы, белили бордюры, пилили дрова. Строили дачи офицерам каким-то. Наверное - белогвардейским. Ну не могут наши красные командиры жить в такой буржуйской роскоши!
И еще мы бетонировали площадку между двумя рядами бесконечных боксов с нашей инженерной техникой. Такую широченную - как река Волга при царском режиме.
Такая вот учебка. Закончив ее, то есть – зацементировав площадку - мы становились младшими сержантами, командирами отделений и расчетов. Становым хребтом Советской Армии.

Да, тут я многому научился.
Задание электрическое я уже перекалякал и стал на чистом листочке считать свои уроки.
Кроме того, чтобы глотать в три глотки – что я еще освоил? Сейчас подумаем...
Я научился ныкаться. О, это целая наука! В расположении не так много мест, где можно спрятаться. Две с половиной сотни ленивых душ в трех соснах не затаятся. А все нычки: каптерки, подсобки – они оккупированы сержантами.
Тут главное вот что: не нужно прятаться. Ты можешь быть на виду, но ты должен быть незаметен. Например, делать какую-нибудь мелкую тихую работу. И взгляда не поднимать: если встретишься глазами с сержантом - он тебе сразу воткнет какое-нибудь поручение.
И еще навык: как только тебя не видит командирский глаз – ты сразу прекращаешь вкалывать. Как будто – ты управляем невидимым огнем из его глаз. Например, он тебе: иди, позови, принеси. Есть! Но: завернул за угол и сразу – сел. Сразу за углом. Взял и сел. И сиди себе, пока тебя не накроют: да я только сел, товарищ капитан, портянку перемотать!

Да, это полезный навык – быть как можно дальше от эпицентра любой трудовой активности!
Но - не наглеть! Просто – перекур у нас, только присели!
…Впервые курево у меня кончилось перед присягой. Ни сигарет, ни денег. Нет – можно сшибать, «оставь покурить, земеля», но не в учебке – не дают тут, много таких.
И Вовка меня научил:
- Смотри, во-от так – обламываем уголек, это чтобы не горчило. И обжигаем, обжигаем так фильтр, - водил он спичкой по кончику сигареты. – Все, никакой сифилис не страшен!
- Никакой?
- Кури, брат, спокойно! Ништяк какой бычок!
Он, вообще оптимист жуткий. Во всем хорошее находит и радуется. Возле штаба, говорит – самые классные бычки – длинные, офицерские!
Да это понятно!
Вот что - смекалка у меня развилась тут еще неимоверно! Дальновидность какая-то специфическая - не долгая, но крепкая. Когда понимаешь, что скоро капец и что это точно, ну верняк железный!
На полигоне Широкий Лан, помню, пахали в середине лета. Шамать вообще было нечего, отцы-командиры просто забыли об этом. А мы там сутки - день и всю ночь, под фарами двух камазов - командно-наблюдательный пункт копали, КНП дивизионный. Срочно бегом для учений важнейших, ну позарез просто. Я тогда еще подумал – так вот как мы выиграем войну: пока они карту наступления рисовать будут, мы – весь ландшафт поменяем! Причем вручную, лопатами. Они наступать; а тут опа – незнакомая местность! Не совпадает с картой!
Так вот, вечером, после ревизии всех запасов, нашли две банки каши - на тридцать человек. Но проблема была в другом: как их вскрыть, голубушек девственных? В этой степи, где даже камня нормального нет – только глина и песок на зубах! 
Ничего, додумались! Показать? Берешь пряжку ремня, две лопаты…
О, лопата! Копать!
Уж тут точно я научился - копать!!!


Полтора землекопа

- Кто так копает?
Подполковник был чужой, и добренький – это я просек сразу. Разомлевший на своих стройках дачного коммунизма. Еще, судя по блестящим глазкам, и тяпнул по субботнему мирных четыреста грамм приличных.
Поэтому страх не включился. А других чувств у меня и не было. Пить только сильно хотелось. А потому что земля была сухая. Твердая очень.
- Ну, кто так копает, сынок? – мурлыкнул подполковник. – Смотри, как надо.
Я послушно уступил лопату. Очень болела спина и еще – кисти. Там, где они к рукам присоединяются. Эти. Эти. Как их? Слово забыл.
Мы сегодня копали траншею к дачным участкам комсостава. Вроде, ничего такого. Только земля твердая. И печет еще. А мой рукопашный бой, ну, как я копошился руками – проходящему офицеру конечно не понравился.
Ничего, бывает.
Я хотел сглотнуть, но не получилось. Попробовал сплюнуть - тоже безрезультатно. Горло пересохло как дно марсианского Красноморканала. А тут еще инструмент забрали, опереться не на что. Блин, солдат без лопаты - нарушение формы одежды!
Запястья! Вот, вспомнил слово! Ну, где присоединяются. Эти. Как их? К рукам. Эти…

За три дня до этого дачного субботника мы чуть не долбанулись от радости закрепощенного труда. Нас привезли на цементный завод. Трижды цементно-орденоносный. Потому что он – и сам из цемента, и производит цемент, и – засыпан этим цементом по самую верхушку пыльного серого их знамени за лучшие цементные достижения.
По самую долбанную маковку.
Лаксианский ключ им в одно место! Транспортер, видите ли, у них какой-то сломался, на самой верхотуре. И, конечно, остановить его сутки никто не пытался. А что, тут вообще есть люди?
- Приказ, бойцы, простой: очистить эти авгиевы свинюшни за неделю, - капитан увидел, что его надраенные хромачи покрылись цементной пылью по самые сверкающие голенища и перестал расхаживать перед нашим жиденьким строем. - Короче, бойцы: время разбрасывать цемент и время его собирать. Нам Родина доверила – собирать!
Б*ядь, поймать бы тех, кому эта Уродина доверила разбрасывать!

- …Лопата, она, как невеста – ласку любит. Смотри, какая она у тебя голубушка красивая, - погладил подполковник мою кривоватую палку-копалку. – Заждалась, девонька, соскучилась по мужской руке…
Волдыри у меня на ладонях прямо горели огнем, поэтому упрекать меня в игнорировании шанцевого супружеского долга было нечестно. Я опустил голову и посмотрел на свои согнутые по диаметру черенка…
Кисти! Вот! Вспомнил слово. Ну, те – которые к запястьям присоединяются – кисти рук!
Теперь все помню. Кисти, запястья, руки. Все болит.
- Вот так берешь ее, касатушку, вот так, - подполковник ловко подкинул орудие любви, – Как бы приобнимаешь…
Лицо его сделалось жестким и твердым:
- И на полный штык ее – в землю! Раз! Ногой – два! Вот!!! На полный штык! Ты видишь?
Я хотел кивнуть, но вовремя одумался. Дергать головой мне было никак невозможно. По периметру воротника и обшлагам рукавов были свежие ожоги, не везде корочкой еще схватилось. Самое хреновое с этим цементом – то, что он липнет к потным участкам тела и на второй день разъедает кожу до мяса. И хэбэшка еще становится почти каменная, как в «джентльменах удачи»; края воротника и рукавов - твердые, прямо что твой ошейник и наручники.
Может, это наказание какое? Или, наоборот – избавление от каких-то бетонных грехов? А если это трудотерапия - то от чего же такого ужасного нас так лечат?

- Ты понимаешь? На полный штык!!! – ревел подполковник. - И теперь копок - раз-два - ыыы! – он вывернул горку глины. - Три! А, какие мы с тобой – землекопы!
Офицер осмотрел результат своего одноразового трудового подвига и сунул мне лопату обратно.
- Вот так! Ну, ты понял, боец?
Сказать я ничего не мог – горло было сухим, как наждачка. Кивнуть не решался. Просто изобразил газами благодарность за урок мужества.
- А, ничего ты не понял… - горько вздохнул подполковник. - Здесь тебе не Англия, сынок, здесь копать нужно глубже.
Настроение его, как часто бывает у людей, сердечно болеющих за родное дело и при этом еще и прилично выпимших - резко поменялось.
Он махнул рукой и пошел к комсоставовским дачам, к своему заслуженному субботнему обеду. Я оперся о лопату и немножко поморгал от усталости.
До намеченного сержантом перекура мне оставалось еще метров двадцать. Полтора я уже прокопал.