Личная история

на самом деле просто маленькие кусочки меняются местами и щёлк-щёлк-щёлк…

Обмылок. Скользкий, продавливаемый пальцами. Полупрозрачная шкурка, оставленная шелуха, покинутая людьми планета, на которой машины продолжают свое движение по образу и подобию. Коробочка, в которой хотели сохранить Бога, а теперь там (если осмелиться и заглянуть, но никто не заглядывает, не потому что не смел, а потому что как может вообще придти такая мысль в голову — заглянуть в святыню?) ветер и клочки пыли, прах, тлен, кусочки сошедшего эпидермиса, остатки спящего генокода. Не существует прямых вопросов, порождающих искру понимания до, понимания до смысла, есть набор тегов, список узнаваемых слов, стопка карточек с (хотелось бы написать с ключевыми, но нет, слова, кажется, абсолютно случайны): карточка взвилась вверх, увлекаемая равнодушной рукой, и губы механически раскрываются, исторгая ассоциативный рассказ, часто забавный. Рассказы иногда повторяются для разных карточек: у каждого человека есть его личный Голод, история голода и испытания — вот к примеру наши походы в Хакасии, когда мы шли группой, и провизии стало недостаточно...., вот вселенская пустота, которую ничем не наполнить, вот вселенская пустота внутри человека, и голод его по наполненности, людям нужно, чтобы они были хоть кому-то нужны, так чем же ее наполнить, если нет ничего — и мы приходили в деревни и говорили с людьми, вы знаете, какое незамутненное сознание у людей из деревни, и вот мой друг вызвался идти в соседнюю деревню за картошкой и набрал ее полный рюкзак, с верхом, так что еле утащил... и людям оказывается достаточно пустой коробочки и надежды, и незнания наверняка: мощи или скопившаяся пыль. Нечто добавочное, что-то Другое мнится им в этой замене слов. Лучше не ставить цели, а определять направления, а чтобы определить направление, нужно отделить ценное от неценного, мощи от пыли, то есть запомнить их расположение, пока ветер не смел наши жалкие попытки: мне соседка-блокадница рассказывала, что чувство голода притупляется, и потом ты уже не чувствуешь желудка, к ней аппетит вернулся только через восемь лет. 

Чтобы определить направление, нужно запомнить расположение. Нужно помнить, как одно сцепляется с другим, а потом с третьим, и вот первое сдвигается, а за ним второе и третье, и все приходит в движение: песчаная буря, круговерть мусора, разноцветных обрывков, пыли, воплей, восторга, гнева, звеньев, одной, цепи, четвертое, десятое, первое, ты оглушен и тоже куда-то движешься. Разрыв причин и следствий — не это ли блаженный покой? Тогда почему так дрожат твои ноги в поисках почвы и отдыха? Мусор уляжется и истлеет, ты перестанешь наделять песчинки порядковыми номерами, отринешь великую единицу эго, растворишься — тебя погребет под собой пыль. Не все ли равно, что в коробочке, где та коробочка — полуистлевший кокон и что за причудливое нечто оставило его после себя.

Ты течешь, ты меняешься, как золотистый песок, убегающий меж пальцев, уходишь в трещины, где пол соединяется со стенами, ты — фантомная боль, отзвук страданий, ты был жаждой искавшего ответа, а теперь ты уходишь, словно вода в дырку, воспоминания еще питают тебя, но в бесконечном повторении одних и тех же историй ты истончаешься, как фотография истончается под пальцами, и уже не узнаешь себя в своих же словах, оговариваешься, заменяешь на «один человек», говоришь скорее и короче, сухо и теперь уже цинично, а не восторженно. Но потом уходит и цинизм: последняя агония духа, ты всегда весел, и как бы ни реагировали на твой рассказ, ты смеешься, твоя личная история Голода превратилась в заезженный анекдот для любого уха.

Потом и истории умолкают. Твоя личная история Голода, тоски по кому-то еще, кто не поднимает пыли, не жонглирует коробочками, не поднимает карточек со словами и фразами, а молча смотрит честными, полными слез глазами.