Лермонтов
В недостижимой Северной Пальмире,
Влекомый обжигающей волной
Войны, что клокотала в этом мире...
Как ограничен сей волшебный мир
Горами полудикого Кавказа,
Струящего по склонам вниз эфир,
И запах гари,
И тлетворность мяса!
Тенгинского пехотного поручик,
Опальный гений и рубака злой,
Родными почитал леса и кручи,
А, паче всех!- Эльбрус,
Престол Святой.
Оставив в сакле сумку, где лежал,
Среди набросков, наскоро бивачных,
С черкеса снятый, как трофей, кинжал,
На зависть шаркунам салонным фрачным,
Он забывал,
Что в свете есть любовь,
Проживший до обиднейшего мало,
В рубахе красной, чтобы в сшибках кровь
Охотников нисколько не смущала.
Судьба, как шулер...
Вряд ли уследишь,
Как судьбы передёргивает ловко.
И в Пятигорске,-Господи!- Мартыш
Счёл шутку за обидную издёвку.
В одежде чистой, как и казаку
Положено являться перед кругом,
Он красную рубаху денщику
Отдал, сказав:
- Иду на встречу с другом.
Картель подписан, но они друзья!
Ну, что ж, отсалютуем в небо вместе...
Как косточками под ноги плюя,
Поручик шёл -
Второй невольник чести.
Он, кто войне так славно потрафил,
Пробитый в правый бок из пистолета,
Шептал:
- Простите, милая Софи...
Сбылась, однако, старая примета!
Застыло заострённое лицо
Поэта,
Коего так долго ждали.
И закатилось солнце, как кольцо
В края, где нет ни гнева, ни печали.
И небо раскололось пополам,
Как над Голгофой каменистой снова...
И влага капель грозовых текла,
Омыв
Убитое вторично Слово..
Свидетельство о публикации №113072002697