Спасо-бородинский храм

Маргарите - жене генерала Александра Алексеевича Тучкова
 построившей ХРАМ

(Вся Поэма называется "Да святится имя твоё")

 Боль вдовы постоянна, всегда неутешна,
 Все, что пройдено, прожито - в сердце больном.
 Бог простит за такое страдание грешных,
 Видя, как неизбывно и горько оно.

 Ровно год пролетел после гибели мужа,
 Маргарита, продав драгоценности, дом,
 Собралась строить храм. Даже лютая стужа
 Не мешала сей женщине в деле благом.

 И она с малышом к Коновницыну мчится.
 Указал тот на карте участок земли,
 Где упал ее муж, как подбитая птица,
 Где спасти даже тело его не смогли.

 И вдове генерала, погибшего в битве,
 Безвозмездно ту землю отдали навек,
 Ведь такие дела, что подобны молитве,
 С благодарностью примет любой человек.

 Десять тысяч рублей император дал лично,
 Спаса Нерукотворного храм поднялся,
 Пусть гробница была в храме том символична,
 Но огонь беззаветной любви не иссяк…

 Лик над клиросом скорбно глядит на моленье
 Похудевшей от тяжкого горя вдовы,
 Вызывала ли в нем эта боль удивленье?
 А, быть может, давно в нем все чувства мертвы?

 А, быть может, давно он не слышит скорбящих,
 Посылая им новые беды вослед,
 Испытать их пытается раной смердящей,
 Закрывая от взора единственный свет.

 Дивный свет, что любовью в народе зовется,
 Чувство к мужу ли, к детям, сторонке родной,
 Никогда не умрет, ни за что не прервется,
 Ведь без этого света жизнь станет иной.

 Но не слышит стенаний, страданьям не внемлет,
 Благородного мальчика, сына ее
 Он уводит туда, где живых не приемлет
 Удивительный рай, где не пахнет гнильем,

 Не мерцают лампады над полем убитых,
 Искалеченных мальчиков, мудрых отцов,
 И телами, осколками ядер прошитых,
 Не успевших впервые влюбиться, бойцов.

 Неужели не рай, где с пеленок ласкают
 Руки матери нежной, где свет и тепло,
 И не так сладкозвучна там песня мирская,
 И мирской каравай из печи так уж плох?

 Молчаливо с иконы взирает Спаситель.
 Нам премудрости Бога, увы, не понять,
 Лишь мурашки по коже от крика: - Спасите!
 Только горечь утраты теперь  не унять.

 Свет погас. Ни лампады, ни свечки, ни звука,
 Две могилы святые, да пустошь вокруг…
 Чтоб с ней сталось без этого громкого стука
 Слабоумных двух девочек, маленьких рук.

 Мать разбил паралич. Та лежала в телеге,
 Где рванье, не одежда валялись в грязи,
 И семейству подстать конь голодный и пегий
 Бил копытом, и круп его потом разил.

 Кто они, что случилось? Никто не ответил.
 Сколько нынче сирот и разбитых сердец!
 Только стал дом вдовы вдруг уютен и светел,
 Знать не зря Бог гостей в дом прислал, наконец!

 И стекались бездомные к ней всей округи.
 Врачевала, кормила, молилась за них,
 А еще о сыночке, любимом супруге,
 Чтобы голос ее в их обитель проник.

 Чтобы знали они, как тоскует порою
 Без веселого звонкого смеха душа.
 Лишь глаза на мгновение только закроет,
 Снова видит, как муж к ней идет не спеша.

 И смеется, и машет ей красной косынкой,
 И набросив на шею, кружит у ручья…
 И стекает с ресниц, серебрится слезинка,
 Шепчут губы взволнованно: - снова ничья…

 - Да, ничья - вторят травы и ветер весенний,
 - Ты ничья - вторят ветви березки лесной,
 - Ты ничья, бесконечный клубок невезений,
 Ты ничья шепчет в ухо докучливый зной…

 Ты - моя! Тишину разбивают глупышки,
 Ты - моя! В хоровод потянули, смеясь.
 - Почитай Маргарита молитвы из книжки,
 Дивных тоненьких строчек чудесную вязь.

 И часами читала она те молитвы
 Шевардинским, семеновским тем мужикам,
 Что ходили в той жизни по лезвию бритвы,
 И старухам, что верили этим строкам,

 Бородинским сироткам, кого приютила,
 И для вдов молодых, для призревших калек.
 Не жалела одежды, еды и постилок,
 Продлевая, хоть как-нибудь, тягостный век.