Последняя ночь Тучковых

Но двенадцатый год стал началом разлуки.
 Наступала последняя звездная ночь.
 И в объятьях сплетались горячие руки,
 И раздеться пытались друг другу помочь.

 Прикасались к вискам воспаленные губы,
 И смотрели со стен на любовь образа.
 Но тревогу трубили сигнальные трубы,
 И текла по щеке в знак прощанья слеза.

 К Спасу Нерукотворному мчались проститься,
 В полковую церквушку иконы собрать.
 Трепетала жена, как подбитая птица.
 Надвигалась врага неумная рать.

 На прощанье, вдруг вспомнив о том, что ей снилось,
 Маргарита вдруг вскрикнула: - Бородино!
 Там мне битва жестокая ночью явилась,
 Там остаться навек нам с тобой суждено.

 Александр улыбнулся пресветлой улыбкой:
 - Нет на картах военных такого села,
 Может где-то в Италии в памяти зыбкой
 Ты когда-нибудь в юности прежней была?

 Только в августе жарком, спустя три недели,
 Отступая, войска подходили к селу,
 Что когда-то Тучковы понять не сумели.
 Бородинское поле гудело в пылу.

 Бился полк у ручья, не равны были силы,
 Знамя дрогнуло, пало и в Огник легло,
 Не успел генерал подхватить: - За Россию!
 Как осколком ядра грудь мгновенно прожгло.

 Подхватили солдаты, чтоб вынести с поля,
 Но каленым ядром в клочья всех разнесло…
 И на это была знать господняя воля…
 Ах, как часто ему в этой жизни везло!

 Эполеты сверкали на стане высоком,
 Крест сиял на груди за отвагу и честь,
 И с любовью, и с сыном все было по срокам,
 Да и верных друзей по России не счесть.

 -Где тот мальчик, что был так порывист и молод,
 Что с тобою случилось, я не разберусь,
 Затаенной обиды губительный холод,
 И в разбитой душе непонятная грусть.

 Ведь всегда были чувства твои нараспашку,
 И зачем нам разлука стелила межу,
 Вновь твоя фотография в белой рубашке
 На груди у меня, с нею милый брожу.

 Ведь вдове неутешной, не знавшей покоя,
 В Кинешме не сиделось, в дорогу рвалась,
 От удара, оправившись, слушала стоя,
 Как бригада Тучкова отважно дралась.

 В октябре же пред нею предстала картина:
 Горы трупов, изъеденных диким зверьем,
 Догорая, мерцала во мраке лучина,
 И махало крылами над ней воронье.

 Старый схимник Можайский с колен поднял даму,
 Яркий факел зажег, чтоб скорей распознать,
 Много видел монах, но подобную драму,
 Было трудно без слез и ему рассказать.

 Двое суток искали они с Маргаритой
 Хоть какой-нибудь признак, мундира клочок
 У ручья, на дороге, под пушкой разбитой,
 Под телегой, где рядом горел облучок.

 Заказав панихиду по всем убиенным,
 И проплакав всю «Вечную память» ушла,
 Захватив горсть земли дорогой, незабвенной,
 Что в пути до Можайска ей руки прожгла.