Ю. Васильев Амурские волны Рассказ

  В Соцгороде  ещё до войны  он слыл неплохим баянистом. Играл на свадьбах, именинах; в праздники всегда шёл в гуще демонстрантов, и среди многоголосицы люди всегда узнавали его гармонь. И все вокруг него пели. Пели от души. Песни были разные: народные, патриотические, весёлые и грустные, официальные и блатные. Люди пели, а он им играл. Быстро бегали по кнопочкам тонкие пальцы, брала окружающих за душу прекрасная мелодия. Всё просто: два ремня за плечи, правая рука выводит мелодию «Ти-ри-ри-ри…», левая – басы «Пом-бо- пом –пом –бо –пом…»… Вот вам и «Амурские волны». Самоучка, а даже некоторые профессионалы завидовали. Случалось, и сам он пел песни под голосистый баян, свою любимую «Три танкиста, три весёлых друга – экипаж машины боевой…»

    Работал музыкант на заводе – делал железо. Хорошо работал. И жил также хорошо и весело. Да  и собою был неплох: высок, черноволос, кудряв… А  ещё и чудо- гармонист. В общем, парень хоть куда, а такие обычно нарасхват у женского племени. Жизнь в те годы была нелёгкая, но зато умная, честная, хотя, конечно, всякое бывало…. Жили в бараках, пили порой помногу, на работе уставали, как черти, дрались порой улица на улицу, время от времени хулиганили со злобой… Разное бывало, но всё было по-другому – и люди, и чувства, и время…

    Уже перед самой войной женился и наш гармонист. Девушку он взял самую красивую, работящую, умную, из приличной рабочей семьи. Ещё пуще прежнего заиграла гармонь, а песни стали веселее, с гиканьем и свистом, переходящие в пляс. Радовался гармонист, веселились люди, собиравшиеся иной раз посидеть на скамейке возле его барака, собранного из дощатых щитов. Жили-то они с молодой женой в узкой комнатенке, в которой-то вперёд  - два шага  да назад – столько же, а там дверь и общий коридор.. Небогато жили, но не унывали – оба молодые, здоровые, красивые – что ещё нужно для счастья? А какие дуэты они «закатывали» тёплыми летними вечерами... Тихо. Сумерки. И, кажется, только песня жива в мире. Вот она, протяжная и прекрасная, на два голоса медленно плывёт в густом вечернем воздухе к Уралу…. Закат. Да только туча на горизонте…

     Грянула война и рухнуло счастье молодой семьи, как будто и вовсе не бывало…. Да  разве у них одних только… Пришла разлука на долгих четыре года…

    ….Вернулся он с войны  да сразу не пошёл домой… То ли знал уже что, то ли супругу не хотел раньше времени печалить, поскольку руку-то правую война  аж по самое плечо  оттяпала… Идёт он по улице – люди ахают. Тот вроде гармонист, да не тот… Уходил мальцом зелёным – пришёл солдатом бравым. Идёт, кирзачи скрипят, пилотка набекрень, пряжка медная блестит. Цигарка в зубах, плечи широкие стали, да вот только один рукав пустой, хоть и выглажен по стрелочке – без руки за пояс заткнут… «Сидор» за плечом. Идёт солдат, здоровается со всеми, да только, кто хмурится, кто  взгляд отводит, словно и не знакомые…

   Поймал он мальчишку на улице  да домой его и послал, а сам сел на скамеечке у своего барака. Сел  да новую цигарку засмолил.

   Десять минут прошло, двадцать, полчаса… Вышел старшина артиллерист из дома. Сел рядом. Тоже с лычками, видать, раненый, но при руках, при ногах. Вся грудь в орденах, рыжие усы гуще щётки, а только на ногах тапочки домашние. Его, гармониста, тапочки….

    Посидели, поговорили. Хорошо, откровенно побеседовали. Удивился старшина, когда узнал, что руку не пуля, не снаряд – обозный прицеп на стоянке отхватил. Даже улыбнулся слегка. Сам про Сталинград рассказал, всех друзей своих павших вспомнил, следы от двух осколков показал. Потом объяснил, что, мол, так и так, любовь у них с его женой, что скоро жениться хотят, прощения попросил. Сходил, вынес вещи. Сложил их так аккуратно в стороночке, кашлянул и назад, в дом, пошёл. Да только гармонист наш свою гармонь ещё потребовал.

- Да  зачем она тебе, ведь безрукий ты?  - удивился артиллерист. – А я играть учусь, даже самоучитель есть…
- Нет, верни, - мрачно повторил музыкант.
- Да  на что она тебе? Я понимаю – вещь дорогая, так я заплачу. Сколько?… Пятьсот? Шестьсот? Тысячу? Две?

   Но не отдал наш гармонист свой инструмент. Мальчишка давешний его чемоданчик подхватил да сидор взял, а сам он – гармонь через плечо  и ещё кое-какие вещички, всё по мелочам, в одну руку собрал и пошёл ночлег себе искать…

   Прошёл день, другой, третий, неделя, и уж кто там, какая умная голова, уж не знаю, первая догадалась, что инвалидом он стал не в военных действиях, а по собственной глупости и халатности. Чуть ли не членовредителем назвали. Тык-мык, а жить-то надо. Да  и обида его на жизнь взяла. Работу ему добрые люди подыскали, такую, где одна рука-то всего и надобна: то ли кнопку нажимать, то ли штуки считать, а, может, на вахте день- ночь сидеть. Да  только не пошел работать он. Обижался – не обижался, а всё же хотел правду найти. Пропадал на некоторое время куда-то, кто-то говорил, что в Москву, чуть ли не к Сталину ездил, да только так и вернулся ни с чем. Один, как перст, гол, как сокол, куда ни кинь – везде клин. Как не вертись, а вскоре одна последняя дорогая вещь и осталась – гармонь. Хоть и память большая, а надобно продать, иначе самого на кладбище снесут. А попрошайничать-то он, кость трудовая, не умел, да и гордость не до конца растоптанная, заняться этим не позволяла. Так он и появился в первый раз на толкучке, на самом бугре, где женщины пуховые платки и варежки продают. Народу – тьма-тьмущая. Все куда-то идут, бродят, толкаются, кричат – торгуются, таращатся друг на друга, как раки, – куда там инвалиду с гармонью… Отошёл он в уголок – затишок, никто на него и не смотрит. Все покупатели там, в гуще. Ходят друг за другом, как полоумные, кому  что надо ищут, а на инвалида с гармонью – ноль внимания. Тут бы и сыграть звонко, как раньше бывало, да где там…. Так и ушёл он в этот день с базара ни с чем, усталый и голодный…

    На другой день повторилась та же история, да только мальчишка давешний за гармонистом увязался – помогать ему в торговле стал.

- А вот – гармонь, - орёт что есть духу, - кому гармонь? Чудо, а не гармонь, золотые планки, а уж звук – лучше не сыщешь, хоть до Челябы дойди.

     Нет- нет, а только стали и покупатели подходить. Прицениваются, приторговываются, а всерьёз никто не берётся истинную цену дать. А мальчишка шустрый оказался, знай своё нахваливает: дескать, кожа хороша, дерево крепкое, а уж звук просто чистое наслаждение…

- Хорош, говоришь?
- Берите, не пожалеете…
- А ну-ка, сыграй…. Коль хорошо сыграешь, тоды возьму своему Петьке….

  Виновато смотрит мальчишка.

- Да  я, дяденька, не умею….
- Тю-ю, а говори-ишь…. Му-зы-кант….

   Вроде и недорого за инструмент просили, да только третий день и воскресенье на базаре провели, а всё без толку. Совсем живот подвело у нашего инвалида, хоть и таскал ему мальчишка хлеб из дома. И мать-то подозрительно на сына смотреть стала. Ничего не говорит, а смотрит со смыслом….

- Эх, дяденька, сыграть бы вам, как раньше …

  Жмёт плечами инвалид.

- А, вы попробуйте… Ну, хоть чуточку…

Три раза крякнули полудохлые басы, проглотил ком в горле инвалид и скинул ремень с плеча.

-        Нет, знаешь….

Долго молчал мальчишка, наконец набрался храбрости и выпалил:
- Дяденька, а вы меня научите…

- Э-э, брат, долгая история…
- Дяденька, ну, хоть чуточку…

Первый урок состоялся в степи на берегу Урала, за второй плотиной, подальше от посторонних глаз. Мелодии мальчишка схватывал на лету, расположение кнопок тоже усвоил быстро, да только басы парнишке, ну, никак не давались – то там соврёт, то здесь забудет….

    …Воскресенье удивило крепким осенним морозцем. Пальцы мерзли, и все покупатели ходили, опустив руки в карманы. Зябко ежились торговки тёплыми вещами, хотя  на их труд сегодня был особенный спрос, и оттого их пришло так много. Робко выкрикивали продавцы растений и живого товара. Их опасения за качество своего товара были не напрасны. Людской водоворот, как всегда, забурлил со светом. Замелькали сотни лиц – красных, жёлтых, серых, синеватых, грустных, весёлых, отчаявшихся и надеющихся, алчных и простецких, сосредоточенных и рассеянных, умных и глупых, как всегда. Кто-то заплакал, кто-то матерно заругался, кто-то вскрикнул, обнаружив пропажу. Водоворот забурлил. Базарный день двинулся к своему пику.

    И вдруг заиграла гармонь: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось….» Над бурлящей площадью повеяло недавно закончившимся летом. Тёплый август поплыл по воздуху и звал куда-то туда, в бархатный сезон, к южному морю, теплому жёлтому песку, раскалённому полуденным солнцем….

    А  в гуще толпы, где непрерывная людская река делала одно из своих многочисленных ответвлений, окружённые со всех сторон зеваками играли двое – безрукий инвалид, и мальчишка лет двенадцати. Распущенные до предела ремни охватывали два плеча – с одной стороны хрупкое детское, с другой – крепкое мужское. Два человека играли на одной гармони.

- «…расстаёмся, я не буду злиться…» - пел тонко мальчишка
- «…в этом виноваты я и ты; ты и я…» – подхватывал инвалид.
- «Утомленное солнце….»

Люди поднимали воротники, защищаясь от прохладного осеннего ветра, но не расходились. Время от времени исполнители делали передышку, чтобы подуть на пальцы да откашляться… Репертуар был скуден – несколько вальсов, да пара песен, но музыканты старались вовсю, и наконец, после «Сопок Маньчжурии»  сквозь толпу протиснулся человек в заячьей шапке.

- Эй, продаёте гармонь-то?
- П-продаём.
- А сколь просите?
- Т-тыщу, - выпалил мальчишка, стуча зубами.
- Ну, так я беру.
- Две, - тихо и спокойно сказал инвалид.
- Да  ты чего, с ума сошёл?
- Две, - повторил инвалид упрямо.
- Ну, так и играйте. Эдак-то до вечера играть будете…
- И поиграем, а ты вали отсюда…

Под смех публики «заячья шапка» исчез в толпе. Некоторые зеваки недовольно причмокивали губами – мол, уж больно много захотел инвалид… А мальчишка тем временем рос на глазах. В «Прощании славянки» завернул такую импровизацию, что ни о чём не подозревающий инвалид ошарашенно посмотрел на него, еле успевая находить нужные аккорды. Потом буквально за считанные минуты разучили «Ой, мороз, мороз», правда, тоже в темпе вальса, а через полчаса начали уже пробовать кое-что из классики, то довоенное, что когда-то на досуге подбирал инвалид…

    В разгар дня нашелся покупатель и за две тысячи.

- Держи, - сказал он, подавая толстенную пачку мелких денег.
- Три, - мрачно выдохнул инвалид.
- Н-ну, ты даёшь…

Толпа вокруг зашушукалась.

- Ну, чёрт с тобой, держи три…, - и покупатель начал ещё отсчитывать деньги.

   Инвалид нахмурился, скинул здоровой рукой ремень с плеча, обнял свою гармонь и совсем тихо сказал:

- Извини, браток, не продаётся…

   Через несколько минут они вышли с базара. Мальчишка нёс гармонь, то и дело шмыгая мокрым носом, инвалид шёл рядом, положив руку ему на голову. Внизу, под горой, где ветер дул уже не так сильно, они остановились. Присели на поваленный столб.

- Что же ты, дяденька, ведь три тыщи! Такие деньжищи! А?
- Да ну…
- Эх, надо было соглашаться….
- Ла-адно, чего там. На наш век денег ещё хватит. Сапоги ещё есть армейские, как новенькие. Шинель ещё хорошая, да и в чемоданчике кое-что. Переживём, не горюй, парняха! А гармонь… - инвалид сделал паузу, - …ты себе бери. Тебе учиться надо. Слышь, музыке учись – в ней судьба твоя. И жить в достатке будешь, и людям в радость, и дело по душе. Так своей мамке и скажи. Пусть ничего не пожалеет, ты ей так и передай, а лучше сыграй чего-нибудь. Басы уж сам как-нибудь освоишь. Ну, и меня иногда вспоминай: я тебя на путь наставил – теперь уж сам… Старайся. Ну, прощай, музыкант. Да, гармонь-то мою береги… - с этими словами он встал, бросил недокуренную цигарку и, не оборачиваясь, быстро зашагал прочь.
- Я не возьму! Меня мамка заругает! – кричал мальчишка вслед, но инвалид молча уходил всё дальше и дальше, резко размахивая единственной рукой…

   … Больше его в Магнитке никто не видел. Человек, у которого он снимал жильё, сказал, что постоялец ушёл, куда – неизвестно, расплатившись добротными солдатскими кирзачами. На вопрос матери, возможно ли такое, чтобы инвалид дарил мальчишке столь дорогую вещь, ответил:

- А  что, может быть… Пусть мальчонка играет, коли умеет. Может, у него дар есть… Глядишь, он ещё знаменит будет…..

   …И пришлось матери отдавать сына учиться музыке – не стоять же такой дорогой вещи без дела. И парнишка учился. Дома, в школе, потом в музыкальном училище, затем в консерватории. Всю жизнь… Жизнь учителя – музыканта. Сколько детей прошло через его руки, через его душу, через его талант? Помнит ли сейчас инвалид своего ученика? Кто знает? Может, и нет его давно на свете, а вот ученик своего учителя помнит, это точно. И гармонь ту помнит, и тот свой первый концерт на базаре, и цену всему – всему помнит…

--
николай Бобров