Розановский корпус и связка за ним

Розановский корпус

В осеннем дне, спокойно-золотом,
В кленовых тропках Боткинской больницы
Так хочется и помнить о былом,
И безнадёжно заново влюбиться.

Здесь словно бы возможны чудеса…
Сторожка госпитальная прохлада
Минувших дней, и дремлют корпуса,
Храня всё то, о чём болтать не надо.

Сакральный ритм служенья всех веков
Притягивает: кем здесь входишь в мир ты?
Здесь смешан запах сухости бинтов
Со влажным, размягчённым духом спирта.

Вот зданье довоенных древних дней.
Рабочий день истёк, и за часами
Текут мгновенья из свеченья в тень –
Мир, будто храм, покинутый жрецами.

Всё пусто: окна тёмные молчат,
Видны громады в операционных
Из белых ламп; не станет отвечать
Никто моим мечтам неутолённым.

Но кажется: откроется опять
Окно; из ближних стен на красный корпус
Ты выглянешь, чтоб просто подышать –
Так сладостен и свеж осенний воздух.

Меня увидишь – слова не сказать…
А проблеск холодеющего солнца
На окна льёт блестящую печать –
Как будто белый свет сейчас зажжётся

И в жаре мощных ламп бестеневых
Вновь вещее продолжится служенье -
К счастливой жизни возрождать живых,
В земном кругу творить Преображенье...


Глядя на мерцание алых часов, я вспоминала этот давний эпизод своей жизни – как я теперь с высоты опыта понимала, - ключевой эпизод. А тогда мне, девчонке-подростку, слишком гордой, слишком упрямой,  как, наверное, все подростки в мире, - казалось, что я делаю нечто геройское, не обращаясь к врачам.  Теперь с позиции человека взрослого я знаю, как часто такое мнимое геройство, жажда пройти по жизненной грани, оказываются близкими к погибели и далёкими от гармонии и счастья.

Я медленно обошла копрус кругом, остановилась, смотрела на красную стену, будто она могла мне что-то сказать… В момент спокойного раздумья ни о чём человек близок к своей неохавтной душе…

В корпусе напротив, жёлтом, раскрылось окно – и на улицу стал смотреть доктор в изумрудного цвета одёжах, как принято у современных медиков. Цвет не маркий и позитивный… Но на физиономии доктора была нарисована такая беспросветная скука!

 Как же ему надоело все это! Он уставился во дворик, а так как только я и была чем-то новым во дворике, то – на меня. А я уже было достала блокнот и ручку!  Но слагать стихи под взглядом скучающего зелёного врача мне совсем не хотелось.

И я ушла по дорожке к метро «Динамо» - и домой. Обходя этот старый жёлтый громоздкий корпус, посмотрела на его профиль – это терапевтическое отделение. Значит, именно то, где доктор Гаджи работал два года на стажировке. Или мог работать.  Но вряд ли он мог так скучать на работе… Для него работа была – горением. Что ж, в медицине много случайных людей. Очень много. И я тем более укрепилась в стремлении написать со временем о докторе Гаджи книгу.

А скучающий врач тоже вошёл в мои стихи -  там, где строки про окно и корпус напротив. Как знать, может, тот доктор просто очень сильно устал – и ждал у окна, пока усталость отступит… Как знать…

Но, вписывая этот эпизод со взглядом из окна в стихи, я имела в виду не конкретный образ выглянувшего человека, а нечто другое. Ведь моя мама перенесла в молодости несколько операций… Я была слишком мала, как мы с отцом навещали её в МОНИКИ – помню очень смутно… Тоже – стена и окна… Может быть, она может посмотреть на меня сейчас, из своей виртуальной реальности, из теперешних окон – на эту улицу, где я продумываю свою книгу, размышляя и о медицине тоже…

Вот об этом взгляде наших дорогих близких я и веду речь, отталкиваясь от обычного взгляда из окна. Я рада, если образ в стихах прочитывается правильно, привносит именно это светлое настроение неизбывной надежды…

Но то, что доктор Гаджи Дибиров бывал в жёлтом тератевтическом корпусе – этот корпус у центрального входа – определённо!

А от входа в больницу к метро «Динамо» вела удивительная аллея.  Невысокие деревья сыкались над аллеей раскидистыми кронами, образуя даже не арку, а  длинный арочный туннель…  Присмотревшись, я увидела, что это какие-то необычные яблонные деревья – только на ветвях яблони такие  короткие столбики – будущие цветочные ветки…

Потом, говоря с работниками больницы, я узнала, что аллею посадили медики Боткинской больницы в пятидесятых годах прошлого века, это уникальная аллея Москвы: яблони и груши, посаженные в два ряда, смыкаются кронами – представьте, какая красота и благоухание во время цветения!

Должно быть, свадебные кортежи по весне приезжают сюда, чтобы получить необыкновенной красоты фотографии, - подумала я и присоседилась на лавочку к пожилой женщине, чтобы завести разговор об аллее. Соседка, на счастье, оказалась старожилкой района, но рассказала она мало: только то, что сорта деревьев действительно необычны, их привезли издалека, таких тогда в Москве не было. Рассказала, что раньше действительно была красота волшебная, - а теперь не то: деревья цветут скудно, их ведь надо обновлять. Но в перестроечное время, когда в девяностые годы на полках магазинов было мало продуктов, эта аллея выручала окрестных хозяек: они набирали вёдрами яблоки и мелкие груши, варили варенья, делали компоты – и не знали забот о магазинных соках да конфетах…

А доктор Гаджи Дибиров работал в Боткинской как раз в пору молодого волшебства лет  - и своих лет, и времени жизненных сил этой аллеи… Она вела – и сейчас ведет – к центральным воротам Боткинской, если идти от метро «Динамо». Я же наоборот – после лекций проходила территорию двора больницы насквозь, идя от метро «Беговая» – и шла по аллее к метро «Динамо».