Дорога домой

     На дворе уже стоял октябрь, и по утрам случались довольно значительные заморозки. Природа уже практически отцвела. Багряная и жёлтая листва деревьев большей частью опала и укрывала ржавую пожухлую траву. В сопровождение Оне была определена очередная попутчица – знакомая Ефросинье женщина лет сорока, шедшая по случаю как раз в ту сторону. Две путешественницы отправились в путь с утра в надежде засветло добраться до первой деревни, где  была намечена первая ночёвка. Первый день перехода шёл обжитыми местами. Шли споро, не теряя времени на разговоры и пересуды, да впрочем, какие могли быть беседы между ребёнком и насмерть перепуганной предстоящей таёжной дорогой взрослой женщиной. Деревню тётки Марьи они  прошли стороной…Тайга началась  внезапно…
      Наезженная дорога, сузившись, перешла в заросшую ржавой травой дорожку, по которой в лучшем случае можно было проехать только на телеге. Дорожка, петляя меж вековых пихт и елей, то поднималась на сухой пригорок, то спускалась в болотистую низинку, которую обычно населяли заросли густо растущего осинника. В этих болотистых краях дорога как бы теряла единый вектор направления, раздваиваясь, а порой и растекаясь на многочисленные тропинки  при обходе особо топких мест. Невольные спутницы шли друг, за другом, молча,каждая, думая, а, может, и не думая о своём. Небольшие привалы случались обычно примерно чрез час пути. Последние три часа дороги они не останавливались, чтобы поспеть до темноты на ночлег. Им, конечно же, было не до красот тайги, стеной стоящей вдоль узенькой дорожки. К ночлегу они подошли уже затемно, постучавшись в первую же  стоящую у края тайги избу. Дверь им открыла старуха.      В те времена путники, совершавшие длинные переходы по тайге,  обычно так и просились на постой в первый попавшийся дом. И по тому, что знала Оня, случаев отказа не было. Люди легко пускали в дом совершенно посторонних незнакомцев. Обычно им стлали на полу, где порой кишели вши и клопы. С целью их усмирения обычно под набросанным на пол тряпьем расстилалась полынь, горечью которой пытались отпугнуть этих бесстрашных и беспощадных тварей…
     Так Оня и попутчица,  проведя ночь на полу по соседству с клопами, не попрощавшись с хозяевами, ещё затемно отправились в дальнейший путь.
     Ночью ударил лёгкий заморозок и выпал первый снежок, что значительно усложнило их путь, так как дорожка стала еле видна из-под снега. Во второй половине дня на подходе к Половинкину логу  у Они начались проблемы с чунями, которые ей одела в дорогу Ефросинья. Они стали разваливаться на глазах. До второй деревни, где предстояла ночёвка, было ещё далековато, и путницы ускорили шаг, не зная, что делать с обувью. Выпавший днём снег на  солнечных местах растаял, образуя грязную кашицу, в которой тонули полуголые ноги ребенка.
     Надо заметить, что Половинкин лог считался самым опасным местом и без того непростого перехода. По рассказам местных жителей, там частенько случались разбои, бесследно пропадали в бездонных болотинах люди. Попутчица, будучи и без того страшно пугливой, на подходе к логу запаниковала совсем, беспрестанно причитая и крестясь. Испуганная паникой попутчицы, Оня шла за ней и также непрерывно молилась, читая по очереди все ей известные молитвы. При входе в лог дорога круто уходила вниз, растворяясь в темноте. Путницы, едва дыша от страха, полушли, полубежали петляющей в преисподнюю дорожкой, забыв от страха про Онины проблемы с обувью. Воздух лога, не ведая солнечных лучей, был насыщен прелью, гниением   и запахом густого хвойного настоя. Когда дорога из самого низа болотной преисподней начала поднимать вверх, на душе у спутниц немного отлегло и к Оне вновь вернулись боль и страх за замерзающие ноги. И тут, на выходе из лога на пригорок, когда до деревни оставалось всего – навсего три километра, на самой его вершине они заметили лежащего поперек дороги мужика. Спутницы остановились, не зная, что делать дальше. Страх вернулся снова, материализовавшись в этом лежащем недвижимо мужике. Женщина, запричитав, заметалась на дороге, не зная, что ей делать дальше. Но страх за судьбу замерзающего ребенка (а Оня уже практически не чувствовала одеревеневших ног и тихонько плакала от боли и отчаяния, изредка выдавая плач легким всхлипом), а также ужас перед надвигающейся ночью оказались сильнее. И они, пересилив страх, взявшись за руки, отправились на встречу к тому мужику. Подойдя к нему практически вплотную (мужик за всё время движения так ни разу не пошевелился), они остановились буквально над ним, не в силах сделать решающий шаг, чтобы перешагнуть его. И тут мужик открыл глаза. Сердца женщины и девочки одновременно захолонули и на мгновение остановились от обуявшего их ужаса. Мужик, посмотрев на них мутноватым взором, чуть слышно прошептал запёкшимися губами: «Хлебушка не найдется?». У спутниц оставалось по маленькому кусочку хлеба на третий день пути, и они, видя беспомощность мужика, перепрыгнув через него, понеслись вдоль по дорожке, не чуя под собой ног, и так не останавливались практически до самой деревни. Какова была дальнейшая судьба мужика, им было неизвестно, да и она их несильно беспокоила. В то лихое, голодное  время многие люди, как этот мужик, пропадали с голоду. Добежав до деревушки, они по привычке стукнулись в крайнюю избёнку. Двери им открыла довольно молодая женщина. Впустив их в дом, она зажгла керосиновую лампу, коптящий огонёк осветил всю убогость жилища, состоящего из двух небольших комнатёнок. С вершины русской печи, так же озарявшей хату издающим легкий треск огнём, торчали две любопытные соломенные детские головенки. Попутчица, обращаясь к хозяйке, сказала: «Пустите, люди добрые, переночевать. Да и вон обувка у девчонки поизносилась совсем, не знаю, что с ней дальше делать то». Старушка и хозяйка, поднеся свет к ногам ребёнка, вскрикнули и стали её  быстро разувать. Обмороженные ноги ребенка покраснели и распухли. С первого взгляда было ясно, что ни о каком дальнейшем путешествии не может быть и речи. Обмыв ноги девочки взятой с печи тёплой водой, женщины промокнули их насухо и намазали свежим пихтовым маслом, которое гнали на маслогонке в колхозе, в состав которого входила эта деревня. Затем доевшую остаток хлеба девочку поместили на полати, ближе к печной трубе, к двум хозя-     йским детишкам. Ребятня, примолкнув на печи, сопела и смотрела на Оню испуганными глазёнками. Ноги девчушки, натёртые маслом, обёрнутые чистым тряпьём, горели так, что хотелось кричать. Но она, сжав зубы, тихонько роняя слёзы, только всхлипывала в подушку. Вскоре боль понемногу утихла, и Оня, утомленная прошедшим днем, уснула. А внизу вёлся совет между тремя женщинами, в котором решалась дальнейшая судьба ребёнка. Женщины понимали, что даже если они немедля найдут девочке какую-нибудь обувь, та всё равно завтра не сможет отправиться в дальнейший путь. Попутчица убеждала хозяек  в необходимости оставить ребенка у них до тех пор, пока за ней не придет мать, а мать должна была прийти максимум через трое суток. Решение было непростое, так как семье самой было есть нечего, а тут намечался еще один пусть и небольшой, но дополнительный рот.  А Оня сладко спала, не зная дальнейшего решения своей судьбы.