Любовь и жизнь. Надпись на старом доме

Глава I.  Закат и старый дом.

Сквозь красных туч вечерние покровы
Горел сентябрь, как обожженный лист,
Горело солнце деревом багровым
И круглой кроной скатывалось вниз.

Оно упало где-то за рекою,
Лучом, как веткой, тронув синеву,
А гулкий ветер желтою рукою
Трепал и бил кудрявую траву.

И от прохлады поле грустно зябло,
Но разжимались пальцы холодов,
И сыпал свет закатных спелых яблок
С рубинов кущ, заоблачных садов.

И было всё волшебно, незнакомо,
Никто не видел: тайна есть вдали!
Лишь голова заброшенного дома
Подъездом-ртом ловила красный блик.

И двери нет, и рот совсем беззубый,
Он кашлял временем, давясь лучом косым.
И чуть дрожали козырьки, как губы,
А над губой – зеленые усы.

Усы побрить никто давно не брался,
Жильцы не здесь, и дом был пуст и нем.
Но если кто-то ближе подбирался,
То видел надпись над подъездом тем.

 Жаль, не понятно, прозой ли, стихами
Слова плелись над каменной губой:
“Рай без…” – а дальше всё покрыто мхами
И пылью лет зелено-голубой.

Бывает жизнь короткой или длинной,
Но повторяясь, входит в ту же дверь…
И вот о том, о надписи старинной
Я расскажу историю теперь.


Глава II. Лишь стихи

Мосты, дома, резных решеток дуги,
Аллеи, парки с красною листвой…
Давным-давно в одной чужой округе
Шел парень по широкой мостовой.

Любил он погулять закатной ранью,
Любил деревья, тихий мягкий свет.
Он был биолог по образованью,
Недавно кончил Университет.

Трамвай печальный боязливо ехал,
Как жук, косил усами на него,
Ведь грустно всё… ведь не было успеха,
Ни премий, ни открытий – ничего.

И чтобы не погибнуть в этой драме,
Он слушал шелест клена и ольхи,
Писал он голубыми вечерами
Красивые и нежные стихи,

Смотрел, как желтый дождик дом оближет,
Как месяц упадет в ладонь ветвей.
На улице писал, чтоб к жизни ближе,
Чтоб интересней, ярче и новей.

В тот вечер он гулял, грустил и злился,
Но вдруг услышал: “Пой, не охладей!”
И цвет закатных яблок вниз пролился
На клены, на дорогу, на людей. 

И красный блик едва коснулся кожи,
И парень думал: “Так же вот и мы,
Мы все творцы, и светимся мы тоже,
И дарим свет среди вечерней тьмы.

Быть может, выгораем слишком быстро
И часто видим грезы наяву,
Но в каждом есть огонь, есть Божья искра,
И я творец, и этим лишь живу.

В моих стихах и листьев позолота,
И ночь укроет улицу плащом,
Но должен я создать другое что-то,
Не только строки… что-нибудь еще”.


Глава III. Ракушка

Собака-осень сквозь окно глядела,
Лизала ливнем лиственную шерсть.
А парень думал: что создать, что сделать?
Что за мечта живет в его душе?

Она живет, и путь ее недолог,
Пришла сама… как мягкие лучи
На стеклах окон. Он же был биолог,
Решил он жизнь in vitro получить.

Волшебной тайной, сказкой неизвестной
Манил вопрос. Исследователь рад.
И для работы новой, интересной
Соорудил он сложный аппарат.

А дождь отлился, лег на окна иней,
И воздух был, как море, тёмен, сиз,
И из ракушки выси темно-синей
Жемчужина луны скатилась вниз.

И он решил не поздно и не рано,
Решил тогда, когда пришла пора:
Земная жизнь пришла из океана –
Назвал “Ракушкой” новый аппарат.

Потом подумал: рыбы в тихих реках,
Да что они? Что моря синева?
“Не просто жизнь, другого человека
Прибор получит” – слышались слова.

Смеялись люди: “Что твой нос так задран?
Вода, ракушки…. Слушай, что за муть?
Ты Афродиту или Ихтиандра
Решил создать? Да брось ты и забудь”.

Но в прошлый день уж не было возврата,
Никто не мог его переучить…
Он не менял названье аппарата,
Оставил так… красиво ведь звучит.



Глава IV. Две лампочки

Пришла зима, но словно яблочные зори,
Летали стаи краснобоких снегирей,
И как нездешний гость, в тепле лабораторий
“Ракушка” шевелилась створками дверей.

Вот осциллограф, ну а рядом перфолента,
Рубильник серый, серебристое стекло,
И чтобы видеть результат эксперимента,
Две ярких лампочки припаяны к табло.

Одна – зеленая, как травы теплым летом,
Как нежность августа, как радость за окном,
Как шум листвы о дальнем, призрачном, неспетом,
О чем-то сказочном, но близком и родном.

Она желанна, словно чувственные чары,
Любви и странствий переливы, миражи,
И вспыхнут эти изумрудные пожары,
Когда в “Ракушке” загорится искрой жизнь.

А если нет ее… всё мертво и угрюмо,
Другая лампочка горит, как боль в груди.
Какой же цвет избрать? И парень долго думал,
Ведь красный значит – стой и дальше не ходи,

Что там запрет, и это вовсе не возможно.
Еще он думал возвращаясь чуть назад:
Таков закат, что тронет ветви осторожно –
Цвет промаха другой. Ведь он любил закат.

Лизало солнце проводов копну тугую,
Ведь утро… растворилась призрачная гать.
Окрасил желтизной он лампочку другую,
Что значит – нужно лишь немного подождать,

Что нужно продолжать и дальше делать что-то,
Пусть жизни нет еще – появится она.
Так засыхает, чахнет листьев позолота,
Но стихнут ветры, снег сгорит, придет весна.

Шептал он часто: “Лишь чуть-чуть еще осталось,
Вот реактив сменю, откроется секрет”.
Но почему-то ничего не получалось.
Всё та же лампочка… и снова желтый свет.


Глава V. Зеленый свет

Последний раз клыками льдин оскалясь,
Шакал-мороз упал и заскулил.
Всю зиму неудачи продолжались,
И вот весна забрезжила вдали.

Да что с того? С “Ракушкою” всё то же.
Быть может, бросить, повернуть назад?
Плыл за окном вечерний час погожий,
И сыпал блики яблочный закат.

И парень думал: “Я дошел до точки.
Уйду туда, где льется тихий свет.
Эх, как давно я не писал ни строчки!
Ведь я забыл… забыл, что я поэт!”

Зеленый ветер с головы осины
Сорвал ушанку сумрачных снегов,
И проносились в памяти картины
Волшебных сказок, дальних берегов.

Подсолнух чувства уронял созвучий семя,
Что проросло мечтою в синеву,
Как сон о той, о ком писал всё время,
Но никогда не видел наяву.

Она – как сад, где яблоки заката,
Как тихий свет над заводью речной.
Ему казалось, что он шел куда-то,
Он шел с любимой, дальней но родной.

И шевелились звезды васильками,
И распускалась ночи бирюза,
И ветер строк незримыми руками
Трепал ей кудри и ласкал глаза.

Они гуляли в парке лунно-влажном,
И плыл туман в ромашковом цвету.
Поэт спросил о чем-то очень важном
Свою любовь, далекую мечту.

Они прошли до старенькой избушки.
Вдруг сон исчез, и он забыл ответ…
А на табло серебряной “Ракушки”
Уже давно горел зеленый свет.


Глава VI. Девушка

Случилось то, что было невозможно.
Открылась створка лунною дугой,
И девушка ступила осторожно
На гладкий пол изящною ногой.

Не стало серой слякоти и хмури,
Прогнали холод раненой души
Густые кудри, как морские бури,
И звездно-карий омут глаз больших.

Она – как тайна на весеннем небе,
Как свет над тихой речкой вдалеке,
Она была красивою, как лебедь,
Что проплывает по такой реке.

Она тепло, приветливо глядела,
Как та мечта, как сказка, как любовь,
Стройна, изящна. Но не в этом дело,
Ведь не цветет зимою цвет лугов,

Не греют ветры над озябшей чащей,
Когда февраль… но тут пришла она,
Она была живою, настоящей,
Как шум листвы, как утро, как весна!

И мысль мелькнула искрою мгновенной,
Как будто с ней он виделся не раз,
Она была, как часть его вселенной,
А, может, он был частью этих глаз.

И гладь стены от слова встрепенулась:
“Эй, улыбнись! Что грустный ты такой?”
И девушка плеча его коснулась
Немного смуглой тонкою рукой.

И обратились в солнечные были
Его мечты, и стало так светло!
Они друг друга сразу полюбили,
Иначе быть, наверно, не могло.

Миры танцуют в вечном хороводе,
Плывут гурьбой за те же рубежи:
Туда, где жизнь, всегда любовь приходит,
А из любви всегда родится жизнь.


Глава VII. Хотелось славы и почета

Шептали листья на ветвях березки,
Горел закат над прядями аллей,
И отражались яблочные блестки
От спелых яблок на большом столе.

Волшебной тайной тихий свет лучился,
Плелась огней багряная лоза.
Никто не знал, что опыт получился,
Ведь парень никому не рассказал.

Он видел солнце в небе ранне-вешнем,
Что проплывало где-то за окном.
Он был с любимой, думал о нездешнем,
Таком далеком, но таком родном.

О том, как соком спелых яблок  брызнет
Его удача, слава и почет,
Он представлял, как сложатся их жизни,
И как веселье речкой потечет,

Что скоро холод сменится жарою.
Он говорил, что загадал в судьбе:
“Через два дня симпозиум откроют,
Я расскажу о чуде, о тебе”.

Далекий тополь в листья облачился.
Она шепнула сквозь зеленый шум:
“Скажи: эксперимент не получился.
Пожалуйста, любимый мой, прошу!

Ну что тебе до их звенящей лести?
Ведь разве в этом жизни красота?
Ведь важно то, что мы с тобою вместе,
А остальное – прах и пустота”.

Он думал, что она не понимала,
Уют не исцелит душевных ран,
Простой любви ему казалось мало,
Хотел почета, славы… дальних стран.

“Ведь этот мир нам вовсе не постылый,
Ну а когда-то был совсем другим!
Я объясню…попробую, мой милый”.
Она коснулась пальцами руки

Рубина яблок. “Истину простую
Я покажу, ты выслушай меня”.
И откусила мякоть золотую.
“Теперь ты понял?” “Нет. А что понять?

Люблю тебя, другой любви не зная.
Я всё решил… нам будет хорошо.
Ну а теперь я так устал, родная!”
И он прилег на синий мягкий шелк.

Она еще немного постояла
И рядом с ним, печальная, легла.
И купол неба звездным одеялом
Укутал мир, уставший без тепла.


Глава VIII. Исчезновение

Кувшин луны разбрызгал в ночь туманы,
И город спал, волшебное тая,
И снились парню розовые страны,
Иные веси, дальние края,

Мираж пустыни золотой и зыбкий,
Зеленых джунглей предрассветный дым.
И он с любимой, и везде улыбки,
Везде встречают, радуются им.

И сумрак-дрозд на облачном насесте
Поет для них за стеклами окна.
Они вдвоем, они всё время вместе,
Как луг и травы, небо и луна!

И дождь стучал по угловатой крыше,
И звездный свет ласкал ночную тьму.
И он проснулся: “Милая, ты слышишь?”
Но – нет ответа. Как же? Почему?

Кусала боль холодная, стальная,
Как серый лед ,как ветер над прудом.
“Ну где же ты, любимая, родная?”
Он быстро встал и обошел весь дом.

Вот старый стол, вот яблоко в тарелке,
И с краю чуть надкушено оно.
Но нет ее. Лишь серый дождик мелкий
Стучал тоскливо в синее окно.

Она ушла… она теперь не близко,
Его весна, ромашка теплых дней.
Лишь на столе печальная записка
Цветами слов напомнила о ней.


Глава IX. Письмо

“Любовь осталась песней недопетой,
Дыханьем незабудки голубой.
Я буду помнить… только в жизни этой
Мы будем врозь, не встретимся с тобой.

Не в первый раз мы над одним смеемся
И вместе плачем, боль познав едва,
И не впервые с грустью расстаемся,
Как тихий сад и красная листва.

Там были мы… тебе когда-то снилось,
Как ветерок над яблоней шуршит.
Я из мечты незримой появилась,
Как часть тебя, как часть твоей души.

Ласкали нас цветочные лавины,
Вдыхали мы рассветный белый пар.
Ведь мы – одно .мы – как две половины,
И я тебе – от неба светлый дар.

И я тогда просила не гордиться,
Но ты мои слова не разгадал,
Ты рассказал о чуде райским птицам,
Что ты – как Бог, что ты меня создал.

Но ты ошибся… горечь расставанья
Потом была. И скрылись миражи.
Ошибка – грех, но грех не от познанья,
А от незнанья, гордости и лжи.

Мы, не встречаясь, по садам ходили,
Ты звал меня… и плакала душа.
Нас не изгнали, просто разлучили
Не навсегда… нам снова дали шанс.

 В мечту и сказку створка отворилась.
Пришла весна, и кончилась зима.
Но, как тогда, всё снова повторилось.
А дальше что? Не знаю и сама.

Я буду помнить руки дорогие,
Твои глаза, соцветья теплых фраз.
Мы в том же месте, только мы другие,
И оттого другое всё для нас.

Не греет цвет подсолнуха и мака.
Но ты дождись… дождись иной поры!
Рай без любви…” – а дальше он заплакал,
Не смог читать, и лишь глаза прикрыл.

И он грустил, и на себя он злился.
А завтра – снова в это царство лжи:
Симпозиум… да чтоб он провалился!
Но он записан… надо доложить.



Глава X. Симпозиум

Был ранний час, туманный, серый, сонный,
И, купол-лоб подняв из пелены,
Огромный дом, как богатырь бетонный,
Сжимал просторы бицепсом стены.

Поблескивая синим переливом,
Как зуб стальной, сверкал в дверях металл,
И люди в арку шли  неторопливо,
И рот подъезда, будто, их глотал.

Но шли они без трепета, без страха,
Исчезнув там, за глоткою ворот.
И выстилал закатно-алый бархат
Тот коридор, а может, пищевод.

Ступени – как хрящи в багровой ткани.
Смочить бы горло! Не течет вода!
Лишь двигались вдоль лестницы-гортани
 Голосовые связки-провода.

Но было тихо. Все крещендо, скерцо
Застыли в серый каменный поклон.
И красная трибуна, словно сердце,
Стояла там, за ребрами колонн.

И не было живого в этой силе,
И люди, словно мухи, там ползли,
Здоровались, кивали, говорили,
И парень где-то там  сидел вдали.

Он вспоминал лишь проблески заката,
Улыбку, взгляды, розовую даль…
Сюда он так мечтал попасть когда-то,
Ну а теперь – лишь скука и печаль.

Ведь лампы серой каменной громады
Не греют душу, не растопят лед…
Тянулись бесконечные доклады,
И зал притих, и был его черед.

И председатель на листе бумажном
Фамилию и имя прочитал.
“Вы, кажется, о чем-то очень важном
Хотели рассказать? Что ж, час настал”.

И парень выпил чай из белой кружки,
Пошел вперед и провод чуть задел,
Но кратко им поведал о “Ракушке”,
Подложках, реактивах и среде.

И над трибуной ниже наклонился,
И сердце стихло, гул речей заглох.
“Но мой эксперимент не получился,
Не создал жизни я, ведь я не Бог”.

А после был обед. Свиная туша
Лежала, ароматна, горяча.
Но он не ел и слов других не слушал,
И на вопросы он не отвечал.

Он отвернулся от людского шума,
Смотрел с тоской в раскрытое окно.
Что делать дальше? – он тогда не думал,
Ему, как будто, было всё равно.

Гудела каменистая утроба,
Здесь ни любви, ни жизни – ничего.
И вот, когда он был у гардероба,
Знакомый взгляд вдруг озарил его.

Его весна так ласково глядела,
Он, будто, слышал шелест нежных фраз:
“Всё правильно теперь… ты верно сделал”.
Но скрылся огонек любимых глаз.

Их заслонила ламповая вспышка
И блеск холодный серого плаща.
“Всё правильно… но только поздно  слишком.
Любимый мой, прости меня… прощай”.


Глава XI. После симпозиума

И боль, как ток, прошла по тонкой коже.
Он побежал, искал ее кругом.
Но не нашел… как не нашел и позже,
И лишь мечтал о дальнем, дорогом.

Какая грусть в душе, какая жалость!
Порвалась с вечным тоненькая нить.
“Ракушка” задымилась и сломалась.
Да что с того? Зачем ее чинить?

Ведь сам он тоже, будто бы, сломался,
Остыл, как вечер в сонной бирюзе,
Но много лет наукой занимался,
Другой проблемой… на другой стезе.

И шелестели, как весной растенья,
Листы докладов. Был, порой, азарт.
Заказы были и изобретенья,
Вот только счастья не было в глазах.

И чтобы не погибнуть в этой драме,
Бродил он при закате, при луне,
Писал он голубыми вечерами
Стихи о милой, о своей весне.

Он пел о жизни интересной, трудной.
Хранил записку. Где ж она сама?
И лишь мечты лозою изумрудной
Вплетались в буквы из ее письма.

И, чтобы помнить сказки и желанья,
И тот цветок, что обнимал его,
Он выбил фразу из ее посланья
На козырьке подъезда своего.

Слова ласкала лунность желто-лисья,
Кусали зубы первых холодов.
Он жил всю жизнь один, и жухли листья,
Как жух он сам от прожитых годов.

Когда дожди под осень отрыдали,
И двор накрыл морозный плед пурги,
Ушел он ввысь, в нехоженые дали,
Чтоб возвратиться… но уже другим.

И годы шелестели, будто клены.
Дом покосился, как такой же клен.
И надпись зарастала мхом зеленым
Лет отгоревших и былых времен.


Глава XII. Надпись

Весенним ветром выси всех простили,
И не затих любви зеленый звон.
Те двое на земле не раз гостили,
Но ошибались то она, то он.

Их разделяли то моря, то суша,
То белый снег с крылами лебедей.
И боль утрат прошлась по этим душам,
Что и сейчас живут среди людей.

Им довелось у многого учиться
И слышать радость и печальный вздох.
И в эту жизнь должно всё получиться,
Ну хоть теперь… на смене двух эпох!

И вспомнит каждый, что желал когда-то,
Узнает друга… хоть не без труда.
Они пойдут под яблочным закатом,
Нарвут цветов у старого пруда.

Им обниматься у воды стоячей
И видеть отраженья в той воде.
И бросит семена любви горячей
Подсолнух желто-огненных надежд.

И парень тронет тонкие запястья.
“Теперь мы вместе… не делите нас!”
И слезы светлой радости и счастья
Прольются из больших печальных глаз.

“Мы знаем тайну красоты бесценной
Любви, заката, озера… всего!”
И будет он, как часть ее вселенной,
А может быть, она – как часть его.

И звезды чувств над озером зеркальным
Потянут руки в каждое окно.
И мир наш станет тем, первоначальным,
Что все мы позабыли так давно.

Там так тепло… всё просто и знакомо.
И будет ливень где-то вдалеке
И сдернет мох с заброшенного дома,
И надпись обнажит на козырьке.

Мы судьбами ту надпись повторяем,
И буквы жизней светятся во мгле:
“Рай без любви не называют Раем,
Ну а с любовью Рай и на Земле”.