Фантазия о Николае Гумилёве и Ирине Одоевцевой

Он был самоуверен и застенчив,
Стихи свои любил,
Но заикался,
Читая их со сцены.
А в быту
Являлся деспотом,
Мужчиной в полном блеске,
Не признавал резонов
И гордился
Свободой от любви и обязательств.
В жене – великой Анне – он не видел
Ни искры Божества,
Ни громкой славы,
Которая её поставит в ряд
С избранницами вечного полёта -
В бессмертье, в неугаданность огней.
Он отказал ей в колдовстве и страсти,
Оставил дом,
Уютные привычки
Дворянской нежности,
Скитался по углам,
Дрожал от холода и изнывал от зноя,
Бродил с тоскливой болью под дождём,
Мечтая о душе непревзойдённой,
О женщине,
Которая, как птица,
К его плащу прижмётся,
Громко плача
От умиления,
И гордости, и счастья.
Пришла Ирина,
Девочка с глазами,
Распахнутыми болью и надеждой.
Она была вся - трепетный цветок,
ГотовыЙ для любви и целованья.
Их руки встретились,
И он затрепетал.
 - Ты будешь восхищаться?
 - Да, конечно!
 - Ты будешь мне служить?
 - Не сомневайся!
Он ей читал стихи,
Она сияла.
И нежностью струилась,
И надеждой.
Была любовь,
Похожая на пир,
Где подавались,
Словно в ресторане,
Стихи – мясные блюда и десерт.
Он счастлив был,
Что девочка дрожала
Пред ним,
И становилась на колени,
И умилялась тихою слезой.
Холодной петроградскою зимою
Они друг друга грели – два росточка
Среди морозных горестных снегов.
Но всё проходит,
Даже неземное,
Великое служенье.
Так случилось,
Что у Ирины срифмовались строчки,
Прекрасные,
Высокие в полёте.
Она их прочитала,
Он скривился:
 - Ты женщина! – сказал он хладнокровно. –
А женщине не велено парить
По поднебесью,
Потому что крылья
Слабы,
И вялое дыханье
Не позволяет  звёзды покорять.
Тогда она ушла,
И некто Жоржик
Ей славу протрубил,
Она взлетела
И над Парижем гулко пронеслась.
А он,
Который жаждал поклоненья,
Не понял до конца любви и сказки,
Печальная судьба его гоняла
По горестным сюжетам
И в конце,
Как избавленье,
Подарила пулю
Чекиста,
Не умевшего читать.
                Р.Маргулис