Дежа-вю

1. Истории старого подвала

Многое остается на своих местах даже тогда, когда кажется, что все потеряно. У меня такой константой последние несколько лет была Она. Франческа. Она должна была прийти ко мне с минуты на минуту, я ожидала ее, молча пуская дым к потолку.

- Я здесь, учитель.
- Я же просила не называть меня так. Ты никогда не привыкнешь.
- Привыкну, успею...
- Нет, не успеешь. Мне больше нечего тебе дать, Франческа, я рассказала все, что знаю. Я могу для пущей убедительности окончания наших встреч рассказать тебе историю своей жизни, хоть сделаешь какие-то выводы... Если сделаешь.
- Пожалуйста... Зря я что ли...
- Достань что-нибудь из тумбочки и садись. О стаканах не думай, ты же не брезгуешь со мной из горла пить?

Девушка, немного поколдовав над единственным живым предметом мебели, достала огромную бутыль абсента, поставила ее на ковер и сама легко опустилась следом. Что ж, время начинать.

* * *

  Многое в моей жизни было искренне неправильным, многое было откровенно ненужным, но всему, что у меня произошло, я благодарна. Без этого я не стала бы сама собой, даже моя непреходящая ненависть к различного рода дежа-вю делает меня собой в большей степени, чем думается. Когда было особо туго, я ходила к одной из немногих своих подруг, Даф, моему маленькому отражению. Я любила ее, и дело даже не в том, что мы с ней слишком часто бывали вместе, делили все, что на душе, на двоих, даже сумели пережить кризис ревности - да, и такое было, но не в традиционном любовном треугольнике. Это было чище. Это был треугольник дружбы, когда я металась между ней и еще одной подругой. Нет, я никого не выбирала, я просто оценивала свои возможности, а не чужие.
   Я всегда хотела быть похожей на Даф - и это получилось. Как ни странно, об этом мне еще пришлось пожалеть (и не раз), но это позже. Даф многому меня научила, сумев не переоценить себя, я благодарна ей за это. Именно она привела меня к одному из самых значимых учителей в моей жизни. Линн.
   Это был вечер в комнате, которая казалась неуютной, с совершенно нерасполагающей  к себе девушкой. Не высокой, но и не маленького роста, со светло-рыжими волосами чуть ниже лопаток, но при этом с рыбьим лицом, лишенным веснушек, кожа ее была бледна, на руках, скрытых под тремя четвертями закатанных рукавов ничего не выражавшей водолазки, прорисовывались голубые сетки вен. Лицо ее не выражало совершенно ничего, пустота была во всем: и во взгляде непонятного цвета глаз, в самом ее лице и в поразительно залитой светом комнате. Все вокруг вроде и имело намеки на былую яркость, но уже утратило ее, выцвело.
   Линн начала наше первое занятие резко, с берега - в карьер странных знаний и умений. Меня ошарашил этот подход к обучению (и на что меня толкала Даф этим знакомством?), но я быстро привыкла к темпу. Линн объяснила мне, как войти в транс и выйти из него примерно за полчаса. Как же я ошибалась, думая, что этого достаточно! Дальше следовали практика и строгие, непереносимые и многочисленные замечания. Первый транс, в который я все никак не могла провалиться и из которого я долго не могла вынырнуть, придавленная страхом.
   Я очнулась от него и окинула Линн испуганным взглядом. Неуютная неоново-светлая комната внезапно показалась родной, а девушка, которой я стеснялась и пугалась, - подругой. Вся эта обстановка вырывала меня из подсмотренных картин, так сильно поразивших меня: действительно, лучше быть в этой комнате с этой девушкой, а не сидеть в моем старом подвале и наблюдать за незнакомым парнем, умирающим на моих же руках... Того парня я еще не знала, но та, другая, я очевидно и ощутимо любила его - и любила сильно. Рядом лежала изломанной кулой все еще чудом живая Даф. Я сама еле держалась, борясь с подступающей смертью. Нечто даже большее, чем страх, затопило меня с головой. Я задыхалась.

- Расскажешь?
- Легко. Объяснишь потом?
- Да, рассказывай давай.
- На моих руках... будто... умирала моя же жизнь. - на выдохе, с надрывом.
- Будущее, и именно твое.
- Не повторяй... Почему?..
- И не буду, но только скажу, что если убить свое будущее, его не будет, оно не произойдет, что логично.

Она говорила долго, путанно и туманно, и хоть речь девушки была ладной и стройной, но мерещилось в ней что-то не то, какая-то ложь или недоговоренность, повисшая в воздухе. Под конец я уже не вслушивалась.

- Ну, что скажешь?
- Неправдоподобно. Во всем. Прости.
- Не извиняйся, неправдоподобность - это не то слово, которое описывало бы это все. Это видимость, все вокруг нас, внутри нас, между нами - это сценический картон, другой вопрос, насколько далеко ты сможешь пробраться сквозь него, сколько слоев картона сможешь содрать и много ли ты поймешь из увиденного за ним, на многое ли ты решишься ради того, чтобы его сдернуть.
- Решусь. На многое, очень многое, а увиденное буду разбирать после, главное - увидеть.

Невдумчиво лились слова, сказанные в запас. Вдуматься в эти слова я смогла только потом, после нескольких очень долгих лет отзвуков этих слов, а на тот момент я просто отрешенно наблюдала, как Линн с брезгливостью стирала внезапную кровь с предплечий. Мою кровь. Мою - не из этой жизни, а из жизни несбывшейся. Она и после стирала ее - много дней подряд, раз за разом, сказав, правда, что рано или поздно она перестанет это делать. Тогда, когда я сама смогу позаботиться о себе и своем будущем самостоятельно, когда она расскажет мне все, что она сможет и захочет рассказать. Я не понимала, о чем она говорила, видя только ее брезгливость. Для себя я решила, что брезгливо убивать - не убивать вовсе, тут в основе лежит другая цель: избавиться от брезгливости и дрожи. Я буду делать это резко, до упора, продолжая изученное движение до тех пор, пока не вспыхнет привычный мир, пообещала я себе.
   Целыми днями я сидела у Линн, слушая, стараясь понять, местами даже записывая в старый блокнот ее слова. Но это поначалу. После мое остервенелое желание узнавать и учиться поутихло, войдя в более спокойное русло. Стали появляться абсолютно свободные от Линн дни: однажды я умудрилась исчезнуть из ее поля зрения на целых две с небольшим недели. Надо ли говорить, что эти недели поменяли мою жизнь?
   Ища себе занятие, я покупала книжку в привокзальном магазине и садилась в электричку. Книги, как правило, хватало, на два дня поездки: день туда и день обратно. Садясь в поезд, я не имела цели доехать до чего-нибудь конкретного, я просто выходила на какой-нибудь неизвестной станции, повинуясь интуиции, бродила по городу или деревне, в которую меня занесло, чтобы скоротать время до поезда обратно, заводила новые знакомства и... дышала. Была в этих поездках своя прелесть. Спустя неделю таких путешествий я поняла, что искала в электричках, несущихся в совершенно непредсказуемых направлениях. Я искала свободу. Нашлась она совершенно случайно и неожиданно.

2. Встреча

Выходя из очередной электрички, я поняла, что домой возвращаться я не хочу. По крайней мере, одна.

- Молодой человек, у вас не будет сигареты?
- Держите, леди. - слегка насмешливый взгляд убедил в необходимости продолжения разговора, и я поддалась.

  Неспешный разговор раскрывал тайны двух душ, сводя их общим движением  узнавания. Ощущение дежа-вю свербило где-то под затылком, но было заброшено далеко и надолго, мне просто хотелось разговора - и плевать на ненависть к повторам того, что еще не случилось, "Потом захлопну эту дверь в будущее, сейчас течение слов - и гори все ясным пламенем", - думалось мне.

- Ты интересный, Брайан. Но слишком потерянный. Держи адрес, - протягиваю бумажку, - приходи к десяти сегодня. Если опоздаешь, не страшно, я буду ждать. Я хочу тебе кое-что показать.
- Хорошо. До встречи?
- Да, в десять. Не забудь и не потеряй адрес.
- Забавная ты, обычно люди телефонами обмениваются, а не доверяют адреса чуть знакомым людям, приглашая к себе.
- Успокойся, я не маньячка. Не прощаюсь. И принеси что-нибудь выпить, у меня девственно-пусто в этом плане. Ладно? Нет-нет, я оставлю этот выбор тебе, приноси самое любимое. И сигареты. Увидимся, надеюсь.

   Салютую и разворачиваюсь, подхватывая слетающий с плеч портфель. Чувствуя его взгляд, я иду прочь от вокзала,с которого мы так и не ушли.
   Через некоторое время я мчалась вверх по ступеням, подхватывая все так же слетающий с плеч портфель. Между лестничными пролетами стоял он, облокотившись на перила.

- Я не опаздываю. - улыбаясь молодому человеку через плечо, достаю ключи.
- Да, знаю. Что ты хотела показать?
   
   Щелчок открываемого замка, скрип двери, громкий шорох портфеля, улетающего в темную даль по линолеуму.

- Пошли, увидишь.

   Распахнутые настежь окна впустили свежесть и лай уличных собак в комнату. Книжки рассыпались в коротком полете от подоконника до пола. Старое радио выдавило наружу ненавязчивую струю звуков.

- Ставь бутылку, кидай сигареты и садись.

   Ощущая удивленный взгляд, я выключила свет в комнате, оставив включенной лишь маленькую настольную лампу и подошла к окну, на ходу распуская волосы. Прыжок до окна и...

- Свобода!
- Что, прости? - он немного опешил, окидывая меня изучающим взглядом.
- Я хотела тебе показать это все: ночь, город, жизнь, дыхание и свободу. Расслабься и дыши, через некоторое время поймешь. Я старалась не замечать удивленного и несколько испуганного взгляда чужих глаз. Получалось. Вскоре неприятие сменилось заинтересованностью, после откровенным рассматриванием и финальным аккордом появилась легкая улыбка.
 
   Молчание, тихий уют и свист глубокого дыхания Брайана. Протянутая рука, тепло человеческого  тела и нечеловеческой всепонимающей благодарной нежности. Слов и не было нужно, мы и так понимали - и не только друг друга: самих себя и глаза напротив мы понимали отчего-то с первого момента нашего случайного знакомства. Сейчас мы понимали весь мир перед нами, все вокруг двигалось в такт нашим мыслям и движению двух диафрагм.
   Тихий баритон из приемника выводил слова о всепоглощающей любви - и мы любили, не признаваясь еще ни себе, ни друг другу, но любили. Томный женский голос пел нам о лунной ночи - и мы верили в эту ночь, не наблюдая луны над собой и от этого  только крепче сплетая пальцы. Думая вместе, мы, кажется, еще могли мыслить по отдельности. Кажется.
   Я сидела на подоконнике, негромкая музыка парила под потолком, уходя в прохладную летнюю ночь. Не было в этой ночи ничего, что соответствует классической романтике: небо затянуло облаками, перемешавшимися с густым, но, тем не менее, легким заводским дымом, неуловимо пахло паленой резиной - это где-то рядом в привокзальном депо погорела проводка, с глухим шумом носились проезжие ночные автомобили, где-то в дворах скрылись четыре пожарные машины, озарившие наше окно тревожными, но до боли знакомыми и отчего-то успокаивающими огнями мигалок. Но, несмотря на все это, было в ночи что-то необъяснимо уютное. Прочное оконное стекло грело спину, лениво тлела в руке сигарета, на другом конце подоконника сидел Брайан, потягивавший абсент прямо из горла бутылки и порой опускавший задумчивый взгляд в мои глаза. Говорить не хотелось совершенно - только улыбаться и дышать табачным дымом, мягко согревающим легкие. Я смотрела на Брайана, и становилось ясно: он понимал. Он чувствовал то же, что и я - и в этом была особая, тихая радость. Наконец-то на душе было спокойно впервые за несколько часов, дней, лет.
   Под окном остановилась пожарная машина, выехавшая из-за дворов и пропахшая погорелым депо. Мотор неестественно вспарывал своим надрывным хрипом саксофонные переливы, что оглашали темноту, начинающуюся прямо за окном - до нее можно было дотянуться, можно было ощутить стеганую гладь этого темного одеяла, окутавшего город в послезакатной неге.
   Пейзаж вырисовывался угрюмый, типично городской, родной. Ощущение таинства понятия и принятия этого пейзажа отдавалось улыбкой на лице Брайана и легкостью в изгибах моих вялотекущих мыслей.
   Саксофон тем временем сменился на приятный женский хор, а тот на гитарный звон - и вновь звучит саксофон. Ночное радио не отличалось разнообразием звуков. Так уходила вдаль ночь Обретения Потерянного, измеряемая только длиной и чередованием звуков.

- Знаешь, я впервые рада тому, что не успела убить это будущее. Спасибо тебе. Я счастлива.
Опять тот же взгляд, что и в самом начале, легкая заминка, нервное постукивание длинных пальцев по бедру. Опять-таки внезапно его лицу промелькнула решительность.
- Я тоже. Наверное, в этом и есть сущность будущего: неожиданность счастья, когда видишь только мрак того, что должно сбыться.
- Ты прав, наверное. Странно, но именно тут нет ни капли ощущения дежа-вю, которое я так ненавижу. Есть просто свобода от клетки, в которую я сама себя загнала заглядыванием под завесу грядущего.
- Ну, вот видишь, все хорошо. Пойдем спать. - Он нетерпеливо-легко спрыгнул с подоконника и уставился под рассвет, - Сегодня должен быть хороший день.
- Хороший, потому что плохие дни не начинаются такими ночами?
- Пусть так. В любом случае, он должен быть хорош. - намек на улыбку смягчил его лицо, и я поняла, насколько я ненавижу голливудские улыбки и насколько правдивым становится лицо человека, когда он едва читаемо улыбается (Джоконда не в счет).

    Брай зашуршал золотистыми от света лампы занавесками и прикрыл окно.

- Второе оставим, пойдем.

    Легкий кивок, прощальный благодарный взгляд поверх крыш, в небо, в саму ночь, невесомое "Спасибо" - шепотом, и скольжение старого паркета под ногами.
   Мои глаза блаженно закрылись при первом же касании мягкости подушки на разложенном диване.

- Добрых снов, Брайан.
- Добрых снов.

   Тихими шагами приближалось утро и Новый День. Переменчивое счастье вновь ненадого открыло свои двери.

   Вставать с утра категорически не хотелось, даже несмотря на упорно бликующее по векам и щекам солнце. Блики сопровождались еле слышным, но выводящим из себя и, соответственно, выдирающим из кровати звуком пишущей ручки. Нехотя я все же открыла глаза и встретила взглядом картину, которую увидеть явно не ожидала: вроде бы моя, знакомая и почти любимая квартира, но одно ее меняло совершенно, делая совсем не моей и абсолютно незнакомой. Уютно расположившийся на пушистом ковре молодой человек что-то строчил, порой склоняясь ниже к уже написанному. Длинные темные волосы постоянно спадали на его лицо, отчего он забавно передергивал плечами, пытаясь откинуть темную копну за спину и заправлял непослушные прядки за ухо торопливым движением. Большие яркие губы, сильно выделяющиеся на бледном лице, перебирали тихим шепотом слова, а зеленый взгляд был сосредоточен на строчках, которые он выводил на клочке бумаги, примощенном на несколько угловатых коленях. Светом же играл широкий циферблат его часов, плотно обхватывавших его тонкое, но сильное запястье кожаным ремешком с заклепками.
Наконец молодой человек понял, что за ним наблюдают и отвлекся от своего занятия.

- Ты проснулась, однако. Здравствуй. Как спалось? Помнишь вчерашнюю ночь и наше знакомство? Я мешаю тебе? - поток слов с хрипловатой мягкостью глубокого баритона успокаивал и заставлял просыпаться одновременно.
- Утро. И слишком много вопросов за один промежуток времени.
- Это означает лишь то, что тебе придется дать слишком много ответов. - лукавость Брайана заставляла улыбаться. Он был прав, когда говорил, что этот день будет хорош.
- Ладно, уговорил. Спалось хорошо, маразмом и амнезией я не страдаю в равной степени, и ты мне мешал только тем, что заставил проснуться. Достаточно подробно вышло?

   Кривая усмешка проступила на бледном лице.

- Что ж, это хорошо. Я взял на себя ответственность за завтрак, так что одевайся и приходи на кухню, я тебя там буду ждать.
- Спасибо.
- Нет, это тебе спасибо - за твою свободу. Пошли, завтрак стынет.

   Брайан улыбнулся, я, наверное, тоже. После завтрака, неспешно тянущегося под оживленный разговор, Брайан ненадолго исчез, впрочем, после появившись вместе с фотоаппаратом, притащенным неизвестно откуда.
   Открыв дверь и легко поцеловав его щеку, я села на диван, обложившись непросмотренной почтой и решив для себя, что просмотреть я ее точно должна. Запала мне, правда, хватило только на первые пять конвертов, дальше я раскидала кипу бумаг вокруг себя легким движением и немного огорченно уставилась на бумажный ковер у дивана.

- Ты сейчас как сломанная кукла, которая порой оживает. Это завораживает. Погоди, не вставай, я сейчас найду камеру.
- Ну, как хочешь, только я ведь опять не смогу досмотреть весь этот ворох, который растет с каждым днем... А, ладно. Потом просмотрю. - он непонятным образом вселял в меня легкомыслие, чему я была несказанно и слегка по-детски рада.
   
   Брай довольно быстро нашел камеру, которую уже успел потерять в квартирном хаосе, задернул шторы, но оставил дверь в спальню с ее ярким солнцем чуть открытой, придав комнате интересное полумрачное освещение. Я смотрела словно сквозь него стеклянным взглядом, пока он не шепнул с чуть заметным восхищением: "мотор".
  Началось движение. Замереть с пустыми глазами и улыбкой на нечитаемом лице, подождать смены ракурса и внезапно ожить, стать человеком. Снова замереть - и снова, будто украдкой, переместиться на полметра вперед, подобрать письма, зачитаться, и снова по-кукольному замереть. Я двигалась в непонятном и мне самой ритме, под стать Брайану, двигавшемуся вокруг меня подобно хищной кошке. Так я поняла, чего хочу от этой съемки, в наших передвижениях появился какой-то сюжет, а когда тот кончился, я вновь вернулась к бумагам, решив, что подниматься с пола я не буду, когда гораздо удобнее читать на полу, сразу же раскладывая письма на несколько стопок, сортируя по важности.
   Он продолжал снимать.

- Брай, зачем?
- Если ты исчезнешь из моей жизни, я хотя бы буду знать, что ты у меня была. Мое воплотившееся в жизнь дежа-вю.

   От его ответа мне резко стало не по себе. Холод пробил меня кровавым багром, письма, что я держала на руках, рассыпались по полу, скатываясь с моих коленей и разбивая аккуратные высокие стопки-башни.

- Повтори.
- Что именно? Что-то не так? - беспокойство в его глазах довольно быстро исчезло, но я его все же успела заметить.
- Последнее сказанное предложение.
- Про дежа-вю?
- Не повторяй.

Брайан ошарашенно взглянул на меня и быстро выключил камеру.

- Что с тобой?
- Терпеть не могу дежа-вю. А они - меня. Если бы не эта взаимность, я бы не волновалась.

Закатное солнце алело отблесками на крашеных волосах Брайана. Мы долго смотрели друг другу в глаза, а потом, не сговариваясь, пошли на кухню. Я включила телевизор и стала неторопливо готовить ужин, подбрасывая дров в затухший было разговор. Тема дежа-вю не желала оставаться в стороне, но она терпела, пока я не завершу готовить ужин.
   Через некоторое время Брайан отрешенно вертел в руках стакан с апельсиновым соком и пытался понять мои слова. Разговор давно перетек в мой монолог, но нас это не смущало. Мне нравилось говорить, оплетать свои мысли голосом, а Брайану - слушать замирание звуков в пространстве, ограниченном нами и столом. Казалось, ничего, кроме стола и нас, не было на свете. А еще были мои путанные слова, пропитавшие воздух горькой отравой.

- ...Все чаще меня спрашивают, как у меня дела, чтобы просто завязать диалог, отреагировав какой-то сероватой приблизительностью - и рассказать о своем, наболевшем. В такие моменты меня посещает мысль о том, что вся наша жизнь - это соревнование в безнадежности, которая все жестче, неприятнее и неприступнее с каждым днем. Сегодня ты меня спросил, как я умудрилась еще не повеситься. Подумалось, что умирать второй раз за день было бы лишним. Вообще, умирать, при этом оставаясь живой - это дурной тон, но это уже образ существования, о жизни тут неуместно говорить. Этой ночью я вновь убила себя, а ты и не заметил. Но это сложно заметить, так может только моя Даф, я о ней тебе рассказывала. Я убила себя - в будущем, чтобы остаться в настоящем. Знаю, звучит глупо и попахивает шизофренией, но факт остается фактом: я все еще жива, а сотни моих копий и вариантов продолжения канули в Лету. Нет, не смотри так, это только поначалу тяжело и страшно убивать самого себя, а потом к этому привыкаешь, я-то знаю. Каждый раз я возвращаюсь в настоящее только ради того, чтобы сделать вдох. Знаешь, это как наркотик: вдыхать, чувствовать жизнь после того, как твой же труп оседает в твоих же руках. Я помню давние слова Даф о том, что добром это не кончится, это была целая отповедь, которую она произнесла сразу после высказанных вслух откровений о моих вылазках и трансе. Тем не менее, та же Даф каждый раз отпаивает меня чаем после особо тревожных вечеров. И именно благодаря этим встречам и всем вылазкам, вместе взятым, я просыпаюсь тут или на старом ковре в подвале моего детства - рано или поздно я покажу тебе его, если захочешь. Так я просто пытаюсь выжить, снова найти себя в этом хаосе. Понимаешь?

   Осторожный кивок и стук стакана во внезапно образовавшейся тишине. Я поглядела на Брайана: да, он понимал все, что я говорю. Он не вступал в спор со мной, как это было день назад, на вокзале, в нашу первую встречу, когда мы только начинали узнавать и понимать друг друга, спорили о высоком и долго говорили о феномене человеческой тупости, к которой у нас обоих открылась непередаваемая в своем размахе индивидуальная непереносимость. А на этой кухне, спорить ему было не с чем. Все же мы с ним были похожи. но, слава богу, не во всем, чему я была рада. Он больше меня ценил жизнь, я больше него ценила свободу. Мы дополняли друг друга - и в этом был заключен смысл нашего с ним знакомства.
   Отвратительно громко и резко пропищала микроволновка. Вновь откликнулся звуками телевизор. Все вставало на свои места, но все же не до конца. Я смотрела на широкий экран телевизора и словно сжималась от отвращения: настолько плотным слоем лежала тупость на зеркальной поверхности экрана, на котором показано было одиноко лежащее мертвое тело. Странные мысли приходили с течением времени.

- Знаешь, это геноцид. Серьезно. Вот, посмотри, это забивает нам мысли, мы отучиваемся думать, а в итоге в смерти человека нет больше осмысленности. Рано или поздно люди перестанут понимать, почему они умирают, ради чего они уходят. Нам везет, сейчас мы еще можем это понять, значит, не все потеряно. Но скоро это изменится - и это всерьез страшно. Если не будет достойной причины или цели в смерти, то и жизнь будет бессмысленна.

- Это ты от меня уже успела нахвататься.

    Он смотрел на меня и загадочно улыбался, а я продолжала говорить. Стрелки часов указывали на половину третьего утра.
   Проснулась я, ощутив мягкие губы Брайана, пытавшиеся завладеть мной в легком утреннем поцелуе. Тягучим движением я встала с кровати, ничуть ни стесняясь своей наготы, прошла к шкафу,  выудила из него легкое зеленое платье и надела его, совершенно не заботясь о наличии белья. Это было совершенно мое утро, и я сама в нем устанавливала правила. С томной улыбкой потянувшись и мурлыкнув, как большая кошка, я подошла к зеркалу и занялась расчесыванием своих крайне запутанных волос, ловя пристальный взгляд Брайана, устремленный на зеркало. Тот ожил лишь тогда, когда я встряхнула головой и собрала волосы в высокий хвост.

- А знаешь, ты мне снилась.
- Я должна радоваться этому факту? - я смотрела на него, подковыривая его губы легкой улыбкой.
- Нет, ты не понимаешь, ты мне снилась, когда я был подростком. Я тогда подумал, что ты очень красива, и все пытался найти тебя в своих знакомых, а ты в это время жила тут, за страну и целый океан от меня. Какой же я дурак.
- Отчего же?
- Я не смог появиться в этом мире сразу рядом с тобой, чтобы не искать тебя так долго.
- Тогда это было бы неинтересно, согласись. А так приятное ощущение таинства есть в этом дне. О неприятном налете дежа-вю я говорить не буду, это все же мое утро, а в нем все должно быть идеально, потому что его делаю я сама. И спасибо тебе.
- За что снова?
- Ты не говоришь о судьбе.

Его смех в ответ заполнил комнату легкостью.

   Так пронеслись еще полторы недели - в ощутимом счастье, радости и вольности мысли, которую пробудил во мне Брайан. А после он исчез. Как ни странно, мы так и не смогли обменяться телефонами: я совершенно забыла об этом, а Брайан, похоже, считал, что ему достаточно знать мой адрес и жить у меня, чтобы быть рядом. Мне тоже этого было достаточно, и я даже не пробовала спрашивать про его адрес. Позже я об этом жалела, потом злилась - и на себя, и на него, потом просто была в забытьи и пила чай янтарного цвета, что заваривала Даф. Проходило время. Все забывалось и подтиралось аккуратным ластиком недолговечной памяти. А потом, через много месяцев, я вновь вспомнила о своем случайном знакомстве и неслучайном счастье, совершенно внезапно обнаружив стопку писем и записок, которые он строчил в любое удобное время суток, чтобы я его не забывала потом, как он говорил.

3. Феникс

   Боже. Брайан воспитал меня настолько за какие-то несколько дней... Это было просто перерождение меня, не обновление, это слишком липко, потно, соответственно, неуютно (противно - не то слово, которое могло бы характеризовать мое пребывание в себе - во всех смыслах), поэтому я назову это именно перерождением. Это почти как цикл существования Феникса, только ведь покоя не дает именно "цикл существования" : хоть Феникс и мудрая птица, она бессмертна за счет перерождений, а ее перерождения - это бег по кругу. Она, птица, остается на том же уровне, с которого она ушла, а Брай, меня вывел к чему-то новому, требующему не мнимого отказа от старого, как с бренным и дряхлым телом Феникса, а просто переодевания в новую кожу, новую мысль, внезапного понимания каких-то простых фактов, которых обычный человек не замечает принципиально, потому что боится обличения, реакции толпы. А если переходить на тот самый "новый уровень", приходится отказаться от страха, в любом случае. Я и отказалась. Теперь я знаю многое, до чего раньше не доходила. Из-за этих мыслей так и хочется остаться вечно молодой - и непременно умереть. Нет, это не мысли о суициде, просто жить вечно - это такой же дурной тон, как и умирать второй раз за день.
   Наверное, слишком задумавшись о Фениксах, не заметила, как опустила на свечку лист из блокнота. Что ж, а это повод! Я жгла блокнот, разрывая его на части с упрямством сумасшедшего, с упоением опускала в огонь каждый лист, доводя до конца и подпаливая ногти. Жгла я его по многим причинам. Сначала от обиды на себя, на открытое проявление чувств, которые вылились в этот блокнот, потом чтобы не оставлять компромата ни Брайану, если он, конечно, вернется, ни случайно знакомому парню со странным именем Джей, к которому я внезапно привязалась, ни, тем более, себе. После я просто уже втянулась, любуясь на пламя и на строчки, отлетающие сажей к потолку. Они обрели  свободу - и это было поводом для счастливого смеха, резко звучавшего в тишине подвала - акустика тут всегда была затхлой. Но финальным аккордом стала мысль о том, что сжигая свои записи, я сжигаю часть души, а сжигая ее, я заставляю всю душу стремиться к некоему восполнению, частичной реинкарнации что ли. Дальше следовала гипотеза о том, что чем больше я сожгу, тем больше восстановится в моей душе, тем новее и свободнее я стану. Поджог и опал блокнота стали мерой моей свободы, продолжением дела Брайана, невольно ставшего моим учителем. Я резко избавилась от своего застарелого страха, что больше меня никто ничему не научит. Я боюсь - и, тем не менее, я стою в огромном ореоле из пепла, и в мою душу все сильнее закрадывается ощущение свободы. Вновь переливы моего смеха окатили подвал. Скрип двери.
   Остолбенелый Джей смотрит на меня, как на сумасшедшую. Он не видит, что во мне изменилось, а изменилось многое. Хотя Джейсон всегда был недалеким мальчиком... Правда, досада от этого все равно проходить не хочет.
   Я продолжала жечь. За блокнотом шли письма и заметки, оставленные Брайаном за то короткое время нашего знакомства и любви, что было в нашем распоряжении. Сам Брайан наглухо исчез из моей жизни и не появлялся уже много месяцев - я не знаю, сколько, но лето уже успело смениться осенью, непривычно холодной зимой и ранней, внезапно теплой, весной. Успело произойти многое. Я научилась думать, я научилась быть решительной - порой слишком, но не настолько важна мера этой решительности, насколько важен сам факт присутствия или отсутствия оной.
   Теперь она присутствовала. Настолько, что я смогла поджечь стопку бумаги, испещренной почерком Брайана. Это было даже слишком реально, чтобы верить. Но огонь слизывал строчку за строчкой, оставляя пепел в ладонях. Я по-настоящему отпускала его от себя. Спустя ворох листов и несколько окончательно сожженных ногтей я успокоилась. Захотелось курить и разговаривать, как при опьянении - а чувство безграничного вдохновления и вновь появившейся свободы именно опьяняло. Нужно было срочно с кем-то этим поделиться, но не Джею же, этому маленькому испуганному мальчику, рассказывать. Впрочем, решение нашлось довольно быстро.

- Алло, Даф?
- Да.
- Помнишь, ты говорила, что я никогда не решусь сжечь его слова? Ты была не права. Я их сожгла только что. Горело красиво и ярко. Ты не поверишь, но мне понравилось это горение. Я поняла, что не только доросла до этих сожженных слов, но и выросла из них.
- Я не сомневалась в тебе, дорогая, тебе просто нужно было время.
- Спасибо тебе, Даф.

   Не прощаясь, я выключила телефон и отбросила его на ковер. Спасибо. "Спасибо тебе, Брайан, я с тобой значительно выросла.", - шепотом.
   Стряхнув остатки пепла с рук, я схватилась за карандаш и опустилась на пол, без сожаления уже открывая бутылку его абсента, выуженную из тумбочки.

Я люблю Вас.

Пожалуйста, можно взаимно?
Пожалуйста, можно по-настоящему?
Образ сквозь снег - словно рожью озимой,
К счастью, Вы мне ничего не обязаны.

Я люблю Вас.

Пожалуйста, можно без фальши,
Без наигранной нежности рвущейся?
Я с Вами стала значительно старше.
Я терпеть не могу, когда брезгуют чувствами.

Я люблю Вас.

Пожалуйста, можно не вечно,
Пожалуйста, можно я все-таки выживу?
Вы глядите в глаза мне так ярко, беспечно,
Отпуская меня от себя - вверх, над крышами.

Спасибо.

Однако несмотря на мою тогдашнюю смелость, абсент я с того момента больше не пила, не могла.
Наутро я должна была мчаться к Линн за нашей с ней, казалось, знаковой встречей. Но это только наутро,  меня тянула неведомая тоска неведомо куда. Я поднялась на крышу, захватив старый плед и "походный рюкзак", за тканью которого пряталось все, что могло пригодиться в моих вылазках: сигареты, зажигалки, бутылка воды, плеер, блокнот, несколько ручек, какой-то ностальгический хлам и пара свечей.
Я ждала утро, сидя на крыше дома, заворачиваясь в плед и впитывая запахи и цвета города. С рассветом я умудрилась заснуть прямо на крыше, не заботясь о нравственной стороне вопроса. Ничто не беспокоило, вновь я ненадолго почувствовала светлую полосу жизни.

Встреча с Линн наутро была короткой: разлитое по безликим стаканам полубезвкусное  вино, слова прощания, благодарности и напутствия. Я ожидала чего-то совершенно другого, но ведь Линн никогда не соответствовала моим ожиданиям. Я окинула взглядом привычно-яркую неоновость комнаты и сложившуюся пополам фигуру, обтянутую со спины чем-то рябяще полосатым. Вышла я с облегчением, стремясь к свету тускловатого солнца. Весна вступала в свои права в городе. Отчего-то вдруг навалилась неясная тоска. Мне не хватало того, с кем могу поделиться собой, кроме Даф. Раньше эту функцию выполнял Брайан, потом, с его исчезновением, ее еле перекрывала Линн, но теперь я и с Линн попрощалась. Стойкое опустошение висело призраком в душе.

4. Череда прощаний

Я попрощалась с Линн, оставляя ей забытье, а себе ее слова. Этого дня я ждала с благоговейным трепетом, это было более осмысленным завершением, нежели окончание школы и института вместе взятых. Все данное этой загадочной девушкой казалось более прикладным, нежели узнанное мной за детство и юность.
   Неясные размышления томились в моей голове, мне нужно было разделить их с кем-нибудь, оставалась только Даф. Я шла к ней, потому что больше не знала никого, кто мог бы не только показать свои мысли, но и выслушать мои - моей прежней подруги, к которой я пошла бы за успокоением, Валери, больше не было на этом свете. Я шла мимо ее дома: бессилие вдруг охватило меня цепким коконом, я еле доплелась до качелей и рухнула на их теплое дерево.
   Воспоминания не давали вдохнуть.

Старый подъезд, холодный кирпич, колючий плед на плечах и теплые руки поверху. Согревающий взгляд сквозь стекло очков и улыбка. Тогда она снимала симптомы гриппа и нездоровой влюбленности, так ничем и не кончившейся.

Стоп-кадр.

Телефонный звонок повис под потолком темной комнаты, и чтобы ответить, еле пересиливаю себя и тянусь к трубке. Слышу взволнованный голос Валери - какие-то серьезные проблемы с водопроводом, с которыми она не может справиться, отчего ее квартира превращается в маленький макет океана. Пока закипает чайник, собираю инструменты и деньги в сумку, одеваюсь. На входе в ее квартиру попадаю в грандиозную лужу - это прорвало стояк на кухне. Часа три с небольшим боремся с локальным наводнением, после, усталые, пьем чай и шутим.

Стоп.

Первая встреча, светлая комната, белые халаты, коричневый стол и яркие помидоры. Смело беру один в руки и надкусываю. Необъяснимым образом халат женщины напротив окрашивается в алый. "Ой, простите... Не думала, что эти овощи являются настолько дальнобойным оружием" "Ничего страшного, отстираем. Валерия, кстати, а вас как зовут, первая в истории этого дома девушка-пулеметчик?" Смех. Знакомство. Несколько рабочих, до одури напряженных, страшных смен бок о бок. Поддержка. Ощущение уюта и тепла в незнакомом, совершенно чужом месте.

Темнота.

"Знакомьтесь, это моя старшая дочь" - вступление в тесный коллектив, местный вип-клуб, если так можно выразиться.

Вспышка.

Больница, отделение реанимации, писк аппаратов. Валери, теряющаяся в голубых простынях. Совершенно неузнаваемая - ссохшаяся, хрупкая, живая только глазами. Кидаюсь к аппаратам. Неутешительно. Совершенно. Оборачиваюсь. Тающее тепло подрагивающей руки в руке. Не звучит ненужных слов, только взгляд, только ее улыбка - опять успокоительно, опять заставляюще верить. "Валери... дорогая... Валери..." Слеза по ее щеке. Пронзительный писк аппарата. Пульса нет.

Смена декораций.

Непривычно серая комната в доме Валерии, обычно ярком и светлом, цветы, поражающие своим разнообразием, количеством, какофонией запахов и вычурности. Ощутимо впивающиеся в руку шипы бледных желто-зеленых роз не дают уйти в беспамятство. Безвкусный ярко-розовый гроб, совершенно не идущий моей подруге, сама она, не похожая на себя в этой потрепанной одежде, которую надели на ее тело, но все же знакомо спокойная - впервые за несколько месяцев. Ее лицо по-прежнему светлое, правда, несколько отрешенное. Звон разбившейся вазы, внезапно слетевшей со шкафа - ее ли дух здесь, в этой комнате?
Вынос тела. Ничего не значащие слова, охапки цветов и пронзительный запах зимы.
Дробный стук трех горстей земли по крышке гроба. Звонок, срывающийся голос. Абонент недоступен...

Хаос в голове, шаги наугад, поход без цели. Бар. Теплое дерево стойки. "Дважды виски, лед не надо". Внезапно появляющийся очередной случайный знакомый. Разговор до закрытия бара. Внимательный серый взгляд. Мой адрес, вновь звучащий вслух... Дежа-вю. К черту дежа-вю. По-медвежьему широкие объятия. "Не сопливь куртку, мне еще ехать в ней." Шум мотоцикла, длинный хвост русых волос, метущий по лбу, и слезы в спину... Михаэля, кажется? Бутылка вина, запах корицы и чего-то еще - это он колдует над глинтвейном. Опять медвежьи объятия, сбивчивый диалог, не стесняющиеся нисколько слезы и беспокойный сон. Щелчок двери. Тихое "Спасибо, Михаэль...", летящее в пустоту.

Смена декораций. ...Смена декораций. ...Смена декораций...

   Внезапно я вынырнула из-под толщи памяти, понимая, что меня пытаются сдернуть с насиженных качелей. Угрозы сдать куда-нибудь в отделение, гневные выкрики о наркомании и треск ткани на рукаве. Гневный взгляд с высоты моего роста - и визгливая дамочка, буквально повисшая на мне, испуганно отступает назад, дергая за собой несчастную ткань моей куртки, которую она так и не смогла выпустить из рук. Я брезгливо разжала ее пальцы и медленно пошла прочь, на ходу включая музыку в старом плеере, чтобы не слышать вновь раздающихся за спиной визгливо дрожащих криков. Я бесцельно двигалась, не вслушиваясь в звуки, вылетающие из наушников, и вспоминала по привычке успокоительную сказку, которую мне подарила Валери в один из вечеров.

- Здравствуй, моя дорогая. Ну, рассказывай, как ты жила все это время, пока меня катал пароход.
- Привет. Жила бесцельно и разочарованно.
- Что такое? Опять неразделенная любовь?
- Интереснее. Она в сумме с ретроспекцией: яростно хочу вернуться в детство. Я маленькая девочка, требующая платье, плюшевого мишку и сказку на ночь.
- Ну, платье мы тебе выберем завтра, не расстраивайся, дорогая, мишки у меня нет, но есть маленький барс с магнитами на лапках, я решила, что тебе он нужен как раз вместо мишки. А сказку сейчас придумаем, завари пока чай, а я разложу диван.
- Ты чудо, Валери.
Меня тянет в слезы и объятия, Валери не возражает, только поглаживает по спине широкими движениями и тихо говорит какую-то успокоительную чушь. Отстраняюсь и завариваю чай привычным священнодействием: медь большого чайника, кипяток, окачивающий фарфор, сумятица пакетиков и баночек с травами и заваркой, взятая было в руки ложка отбрасывается, как нечто чужеродное: только тепло рук, только "щепотки" и интуиция, которая в заварке чая меня никогда не покидала. Аромат чабреца, мяты, лимона и еще бог знает чего, взятого наугад, смешивается и парит над янтарным чаем. Несу кувшин с чаем и пару чашек к дивану.

- Ты обещала сказку.
- Да, ложись. Барса отдам завтра, это будет залогом за то, что ты останешься на ночь.
- Хорошо, рассказывай быстрее. Ты уже придумала, о чем будет сказка?
- Конечно, ты же меня знаешь. Наша сказка будет о времени и одном Почти Наступившем Дне - да-да, это имя, не смотри на меня так. Итак... Еще не пришедший день отражается в циферблате давно вставших часов. У этого нового дня есть в запасе целых двенадцать минут и три четверти — 45 секунд, если хочешь. Так символично. Но, с другой стороны, из этих недотринадцати минут реализм так и пышет.
   Почему недотринадцати?  Наш Ненаступивший День слишком ленив и скромен, чтобы приходить раньше, чем надо. Поэтому ему легче думать, что ему осталось не двенадцать минут с хвостиком, а тринадцать. Почти тринадцать.
   На что же он потратит свои почти тринадцать минут до жизни — на какие мысли?
   Для начала надо подумать, чего он от этой жизни хочет.Что ему нужно в свои 24 часа — или 1140 минут, он же так любит переводить все в минуты... Почему? Потому что они короче — так приятнее считать свою двадцатичетырехчасовую жизнь — она ярче, насыщеннее получается. Визуально. Но не суть... Так все же чего он хочет? Дождя? Снега? Или чего-то более значительного? На это ушла минута. Тик-так.
   А что он будет значить для людей? Да-да, он же не эгоист, не только о себе думает. Нельзя же так жить, да хоть потому, что это просто неприятно. Нет, в первое время от эгоизма получаешь определенный кайф — бесспорно. А потом — а что потом? А потом либо совесть просыпается и начинает грызть — пакостное ощущение, либо совесть не просыпается. Тогда начинаешь черстветь. Со временем приходит осознание, что становишься похожим на позапрошлогоднюю корочку хлеба и ощущение от этого препакостное. Поэтому наш общий Ненаступивший День думает еще целую минуту до жизни о людях. Тик-так.
   Еще минуты три День провел, катаясь на мятнике все тех же вставших часов и... любуясь. Любуясь спокойствием вокруг себя; тенями, отбрасываемыми листьями подоконного бука, причудливо падающие на ковер с противоположной стены и играющие под порывами неспокойного ночного ветра; на умилительно сопящих братика и сестренку лет четырех — пяти, прижавшихся на большой для них кровати носик к носику... да мало чем любовался Ненаступивший День? Да-да, Дни тоже умеют любоваться, скажу даже больше: для них это естественно и необходимо. Для чего? А для того, чтобы понимать, хорошо ли окружающему Миру с Настоящим Днем: ни капли эгоизма и корзинка заботы впридачу, как в предыдущей главе. Три минуты в любовании  из такой короткой почти тринадцатиминутной почти жизни. Тик-так.
   Еще минуту — на воспоминания. Воспоминания о временах, когда Он учился — ведь всему надо учиться, даже тому, как быть простым Днем. Хотя нет. В особенности, чтобы быть Днем. Это ведь только кажется, что быть Днем легко. На самом деле, это ровно 24 часа — 1440 минут — непрерывной организации событий, контроля за всеми винтиками-гаечками механизма, условно называемого Жизнь, и, казалось бы, нескончаемые мысли о... ну, неважно, нельзя же раскрывать все карты Школы Настоящих Дней.
   На самом деле, очень обидно осознавать, что много лет своей недожизни, учебы, как жить, весь этот опыт, накопленный за большое количество убитого времени, растрачиваешь за какие-то там 1140 минут Настоящей Жизни. Зато, прожить эту тысячу с небольшим отрезков времени надо будет на «отлично». Потому что именно от Дня зависит Судьба людей — это нам только кажется, что вся наша Жизнь и Судьба в наши руках, мы сами себя строим. Ан нет, мы только каркас себя придумываем. А остальное дополняют события, а это уже работа и забота Дня, с которым мы живем. И вот на эти размышления Ненаступивший День потратил еще минуту Себя. Тик-так.
     Еще минуту День думал о незаконченных делах. Они, на самом деле, - враги Жизни. Потому что, в любом случае, хоть кому-то да обещаешь Дело закончить — хоть себе. И не заканчиваешь, просто потому что Дело по определению незаконченное. А вот это уже обман называется. Да и просто обидно за само Дело, так же как воров-клептоманов жалеешь: вроде бы понимаешь, что существо больное, заслуживающее и... требующее Жалости и Сострадания, но... при первой же близкой встрече или знакомстве с одним из них, отшатываешься от этого существа, как от чумного — опасно же, мало ли... Так и с Незаконченными Делами: они опасны и вредны по умолчанию. И в то же время, их жалко... Поэтому наш общий Ненаступивший День решил, что не будет в его «смену» незаконченных дел. По крайней мере, он постарается их не допустить к общему Конвейеру Жизни.
    Восьмую минуту своей оставшейся и активно кончавшейся недожизни День посвятил... Ветру. Он и сам хотел быть Ветром: не считающим этих проклятых тысячи ста сорока минут; не думающем об эгоизме и Школе; любящим безгранично и способным эту любовь воплотить во что-то масштабное, восторженное и всеобъемлющее; не несущим ответственности за Судьбу миллионов людей. Еще одну минуту на эти мысли. Тик-так.
   А с девятого по одиннадцатый минутный остатки своей недожизни День... пел. Да, он был музыкален, музыка была для него так же естественно-необходима, как и любование Этим Миром. Музыка же, по своей сути, - это воплощение мыслей и ожиданий, никак не желающих одеваться в правильно — или неправильно — сложенные предложения, или просто отдельно разбросанные по сознанию слова и словосочетания, осколки ассоциаций. Музыка — это даже не наркотик, а... инстинкт, рефлекс — как дыхание: дышим же мы под определенный ритм — а это уже, заметьте, намек на... музыку. Поэтому наш пока еще не пришедший День пел. Что он пел? Он пел ровно ту песню, которая придет вместе с Ним к какому-то музыканту — одному из тысячи — это как подарок свыше. Люди еще этот «подарок» Вдохновением называют.
И так еще ровно три минуты. Почему именно так? Это знает только Он сам, День. Но, наверное, это потому, что он сам с замиранием сердца ждал, задавая себе самому вопрос:  «Когда же я буду.. Жить?». Он ждал, пока его последняя минута и Три Четверти — 45 секунд, если хочешь — закончатся и Он выйдет в наш мир из Безвременья и бесплотного Ожидания. Тик-так.
    И вот у Дня осталась последняя минута, не считая, конечно, Трех Четвертей — 45 секунд, если хочешь. В эту минуту Ему, Дню, вдруг вспомнилось слово «Особенный». Да, эта минута в Его жизни была определенно Особенной. Что  это значит? Это значит, что больше такой минуты не будет — даже грустно как-то стало. Но, с другой стороны, впереди еще целых тысяча сто сорок минут и три четверти — а это что-то да значит. И грусть от этого если не испаряется совсем, то, по крайней мере, уменьшается в масштабах.
Особенный... А был ли сам День Особенным? Вроде нет... А жаль. Хотя, он может стать особенным для кого-то в свои тысячу сто сорок минут. Только как? Какие качества для этого надо иметь? Что для этого надо сделать? Наверное, надо, чтобы тебя запомнили... Но с этим День и сам справится и без наших советов, Он всегда был догадлив. Так ушла Последняя Минута его недожизни, оставив, однако, за собой три четверти — или 45 секунд, если хочешь. Тик-так.
   У него осталось ноль минут до Нашего Мира и... до Настоящей Жизни. И целых сорок пять секунд — чтобы сказать Миру свое, особенное «Здравствуй! Тик-так!»
    А дальше что с ним было — просто вспомни один из своих Дней... и проживи Настоящий День, тогда поймешь, что с Ним было дальше, дорогая.

Голос Валери перестает звучать во внезапно открывшейся тишине, ее пальцы нежно перебирают мои волосы. Все вокруг отдает мягким светом, который излучать могла только Валерия.

Я шагала вдаль, прокручивая в памяти эту сказку раз за разом, помня о значимости каждого дня и стараясь себя убедить в единственной верности всего происходящего. "...проживи Настоящий День, тогда поймешь, что с Ним было дальше, дорогая..." Получалось слабо, магия слов Валери испарилась, как только та ушла. "Зачем? За что? Как ты могла!?" - яростно бившиеся о свод черепа мысли никак не желали успокаиваться, но и они отступили.

Так за неспешными шагами по привычке я оказалась на давно знакомой, ностальгичной  и, к сожалению, уже не любимой кухне Даф, всегда пахнущей вкусным чаем, дешевым  парфюмом и странными темами для разговоров.

- Знаешь, у меня часто возникает такое чувство, будто кто-то там, наверху, пытается писать книгу, а мы все - ее герои. Но автор этот - странный, он написал концовку и начало, но не знает, что соединяет эти две точки, и все колеблется, перечеркивает и снова пишет, сводя нас под непонятными предлогами и углами обзора. Поэтому никто не знает, зачем уходит и вот почему каждый из нас в конце жизни, на самом краю агонии, видит одно и то же - на всех: придумывать предсмертные видения для каждого слишком утомительно.
- У тебя выходит интересно, но что тогда со снами - это ведь тоже видения, но они же очень редко повторяются, если повторяются вообще, а судя по твоей теории, их должен кто-то придумывать.
- Ха, ты думаешь, там, наверху, сидит только один такой "кто-то"? Их там много, просто среди них есть главный. А подчиненные в качестве отработок и сверхурочных придумывают нам сны. А знаешь что?
- Ну?
- Сны - это ведь тоже видения, да? А видения приходят только под конец чего-то очень важного. Может, сны - это те же предсмертные видения, как для нас, только для уходящего Дня?
- Но одновременно сны видят миллионы человек, а мы уже решили, что сны почти не повторяются. И хорош уже сопли разводить, достала.
- Правильно. Но День же тоже для каждого свой. Поэтому сны - это агония дня. Это красивые похороны. Всегда траур был излишне пышен по своей сути. Ты видела то багровое небо? Оно было прекрасно, поверь. Таких поминок достоин каждый День - в качестве живого существа.
- Уффф, тебя уже не остановить, да? Что в тебе пробудило эти мысли? Снова о Валери вспомнила?
- Да... На меня накатили воспомиания, когда я шла мимо ее дома сегодня. Я только на качелях сидела несколько часов - от воспоминаний меня отвлекла только какая-то слишком участливая женщина, решившая, что я наркоманка, мол, неспроста человек будет в одной позе сидеть несколько часов подряд. Не поверишь, мне даже предложили прогуляться до правоохранительных органов нашего прекрасного города. Впрочем, это было ничто по сравнению с той пустотой, что оставило после осознание того факта, что день Валери подошел к концу. Совсем. А теперь и мой день устраивает похороны, я засыпаю, прости. Договорим с утра?

   Даф заметно ожила, как только я высказала последнее, и бодро встала за новой неостывшей еще чашкой чая.

- Да, спокойной ночи тебе. Ты иди спать, а я пока почитаю.
- Да все равно же уснешь, ты ж эту книжку мучаешь который месяц...
- А если не усну?
- Тогда с меня медаль и памятник, а цифру в календаре закрасим красным в кои-то веки.
- Успокоила так успокоила, спасибо! Ну, все, доброй ночи.
- Ночи.

   Даф погасила свет в гостиной и ухватилась за потрепанный синий переплет. На кухне зашуршали страницы впервые за много дней, и этот неожиданно умиротворяющий звук сумел успокоить выхрь моих мыслей. Действительно, наступала ночь.

   За ночью следовало утро, день, затем ночь, снова утро, очередной день - и медленно приходило разочарование. Я могла разочаровываться в ком угодно, но Даф... Нет, это было естественно, даже закономерно - слишком хорошими отражениями друг друга мы были. Сплошное дежа-вю, безудержная предсказуемость. Пугало? Да, пугало. Я бесцельно шаталась по городу, гнала себя как можно дальше, разменивая электрички и попутки, заводила случайные знакомства, но все же я не могла уйти от  моей маленькой Даф.
   Она мое живое дежа-вю,  да, а я их терпеть не могла, я убивала их без жалости, суда и следствий, но она... С трудом укладывалось в голове утверждение, гласящее, что каждое дежа-вю нужно убивать. Себя убивать было не жалко. А ее?
   Мы встречались с ней с завидной частотой, но ее тоже тяготили эти встречи, хоть она и покрывалась вшивым притворством, она понимала мои мысли - и они ложились на нее тяжелым грузом. Обычно люди бегут из таких отношений, но мы упорно возвращалиь друг к другу, как перелетные птицы на север. Глупые. Пару раз заходили разговоры о суициде, затеваемые именно ею. Раз мы капитально поссорились, из-за этого ли - уже сложно вспомнить. Я помню только зиму за трамвайными окнами, свой побег из трамвая в поглощающей злобе, ее, держащуюся за рукав моего пуховика и рвущуюся за мной, обиженную. Так был брошен трамвай и брошен вызов - вызов нам с ней. А потом была получасовая слежка за ней же - в совершенно другом трамвае, следующем в совершенно другом направлении. Хруст снега под ногами. Удерживаемая дистанция метров в пятьдесят, чтобы не заметила. Железный скрежет подъездной двери и "Спасибо, что живая", полетевшее через телефонные заросли смс. Недолгое перемирие - и опять ссоры, похожие на размолвку супругов с двадцатилетнем стажем жизни в несчастлиом браке. Короткие длинные разговоры по душам без души, насиловавшие нас обеих, и, наконец, вызревшее в нас понимание и полное принятие всего, что между нами накопилось и во что оно должно вылиться. Оставалось сделать шаг, но она ко мне не пошла бы, кто бы пошел к смерти сам, даже в полном отчаянии, чтобы просто уйти красиво и благодарно - именно благодарно? Многие, но не Даф. Этот шаг оставался за мной - и я решилась.

5. Убита

   Я в упадническом настроении быстро неслась по городу, порой теряя балетки и слушая тяжелую неприятную музыку сквозь огромные наушники, охватывающие мой, порой казалось, стальной череп своими мягкими объятьями. Диссонанс: мягкое - грубое, риффы и поролон, заботливый обхват и черная пропасть, паутина проводов и металлический рык. Почему я это слушаю? Музыка неприятна - и этим все сказано. Так я заставляла себя думать. Это спасение от смерти, что таится в самой мне, что ждет меня в будущем, которое я технично убивала раз за разом - но не на тот день, не на то "сегодня". В том "сегодня" еще рано: я в будущем еще не настолько отупела, чтобы можно было умирать, не вспоминая о совести. Дня через два я об этом подумаю... А сейчас - музыка. Тяжелая и противная.
   Бабули, мимо которых я проносилась, неодобрительно, зло, подло и погано косились, они были на редкость возмущены мной. Но они-то не были в курсе, что мне плевать на их мнение, так же как и им на то, кто я есть и что я делаю - и в этом взаимонаплевательстве есть что-то особенное, притягивающее, как плохое порно, потому что в этом взаимонаплевательстве есть вся жизнь, и, если так подумать, то даже в жизни с чисто биологической точки зрения это проявляется - и сильно. После этого я начинаю обычно  разочаровываться во всем, начиная от общества и заканчивая симбиозом рака-отшельника и актинии.
   Так я уже разочаровалась в своей Даф. Как ни крути, первым, что приходит на ум вместе с ее именем, являлось уже разочарование. Была ли я такой, когда мы только начинали строить наше доверие, старалась ли я быть настолько похожей? Вряд ли, я всегда с ней спорила. Моя милая Даф... Зачем ты поддалась мне? До чего это могло дойти? Ты уже мчишься по первой же команде, ты превратилась в моего личного цепного пса. Наверное, это я виновата: я была не права, когда в своих вылазках убивала не только свое будущее, но и твое - по твоей же просьбе. Теперь моя очередь, как это было с Линн... Но Линн была мудрее, она смогла отдать это в мои руки, чтобы не брать на себя чужие грехи. А я? Мне остается видеть тебя и содрогаться от осознания нелепости твоей судьбы, которая обозлилась на нас с тобой.
   Я подошла к ее дому - родная серость в шесть этажей высотой, заросшая мрачновато смотрящимися кустами. Как обычно, сюда чуть пробивается свет из-за свинцовых туч. Набирала код на тяжелой двери, дождалась ответа и вошла. Пес, как обычно, бросился на мои туфли, полетевшие в угол, сама же Даф вымученно улыбалась, упорно не глядя мне в глаза и рассматривая привычную черноту моей одежды - "Черный - самый нарядный цвет, это празднично, не спорь!".
Все же она осмелилась поглядеть мне в глаза. Ее теплый карий взгляд отдавал предгрозовым беспокойствием.

- Дежа вю. - произнесли хором.

Да, она тоже боялась, она тоже все понимала, она ведь далеко не дура, чтобы не чувствовать - все заканчивается.

- Даф... Я честно старалась сделать все, что могу. С утра Там осталась только ложь. Прости.
- Эх. Жаль, что все кончается именно так, но не вини себя. Это я была глупой тогда, когда попросила отстреливать продолжение моей жизни. Я же вижу по глазам, что ты старалась, не печалься.

Она подошла ко мне, взяла из рук пакет со сладким, отбросила его на диван и обняла меня. Я чуть не плакала, когда она продолжила говорить.

- Я знаю, что лежит у тебя в портфеле, я всегда могла читать тебя, как открытую книгу. Пойдем попьем чаю, а потом и определимся, как тебе... - она ощутимо запнулась - это сделать. Пошли, я чайник уже поставила.

Чай был привычно вкусным, отдающим заботой, но все же был в этом чае сладковатый привкус лжи - и даже успокаивающему аромату чабреца этот привкус было не под силу забить. Даф лениво потянулась, отставила с грохотом табуретку и открыла кухонную дверь, впуская кошку. Последняя неодобрительно на меня косилась, будто понимая театральность этого момента.
   Первая же перешла в гостиную, отдернув занавески-ширму от дивана, медленно разделась, складывая по привычке все вещи аккуратными стопками, сняла с себя маленький кулон и повесила мне его на шею.

- Сделай это красиво.

Я кивнула, сдерживая слезы. Решив, что она мне простит напоследок все, что угодно, я поцеловала ее. Целовались мы долго, я бы даже сказала, что чувственно... Я просто тянула время до начала привычных действий.
   Дальше все было, как во сне. Все отдавало противным дежа-вю. Это уже было, это стало чуть ли не ритуалом: удар чуть ниже затылка, внезапная тяжесть на руках, глухой стук роняемого тела, ставшего именно бездумным телом, скольжение ножа и  теплая кровавость. Выдергиваю несколько простыней из-под дивана, вытираю ими растекающуюся кровь.

"Сделай это красиво"

Опускаюсь рядом с ней, смотря в еще недавно улыбающееся лицо. Прекрасна. Задумчиво перебираю ее вечно жесткие волосы и понимаю, что теперь она - мой холст. Она - мое творение, непокорное, но в то же время покорившееся, исподволь начавшее подчиняться - и, войдя во вкус, ставшее моим отражением. Наверное, это я имела большее влияние на нее, чем она на меня, хотя я и была своеобразным тестом в ее руках. Мы приручили друг друга, мы в ответе друг за друга. Так я сидела на полу, вырисовывая ножом на ее расслабленном теле почти не кровящие узоры. Долгое время я не могла покинуть ее квартиру, сидя у дивана, глядя на нее и допивая уже давно остывший чай.

- Прости меня, Даф. Я люблю тебя.

Впервые эти слова звучали искренне, не находя себе отклика в безжизненном, но отнюдь не обезображенном этим фактом, теле. Я отчаянно хрипела остатки своих слов, не сдерживая слез. Она была одной из немногих, кто всегда принимал мои слезы такими, какие они есть, но теперь все было уже не так, тепло ее рук не могло меня обвить своим коконом. Я вошла в транс. Больше ничего меня не волновало, Я не задавалась целью найти свое будущее, как это было раньше, и это тоже лишало мои действия привычности. Я искала спокойствия. Я боялась выходить в свою реальность, но выпутавшись из сетей своего сознания, я нашла спокойствие. Дежа-вю не было в этой комнате, слегка подсвеченной закатным солнцем.

- Спасибо, Даф.

Благодаря ее, я поднялась с дивана, подошла к ней - и она впервые показалась мне по-настоящему живой за несколько месяцев, вплетаясь между ее холодных рук, молча обнимая.
   Встала, собрала со стуком и легким скрежетом нож, вымыла по привычке чашки и совесть, вместе с кровавыми потеками скатывающуюся с рук и лица, спрятала свою уюийственную сталь и вышла из комнаты. На пороге меня встретил ее пес. Я всегда боялась собак, и Пегас не был исключением. Возможно, это была паранойя, но мне казалось, что это недоразумение хотело загрызть меня в тот момент. Кошка же сбежала сквозь форточку еще час назад, и сейчас я была наедине со своим кошмаром.

- Что же, хоть ты и мой персональный страх, жить тебе как-то надо...

Быстро отвязав поводок от дверной ручки, я намотала его себе на руку и позвала упирающуюся собаку к выходу. Я не знала, что мне с ней делать, но не бросать же живность загибаться в пустой квартире.
   Несколько часов я бездумно слонялась по городу с собакой на длинном поводке, пока не оказалась около дома Джея. Я увидела его на лавочке у подъезда - неужто ждал? - и всучила ему поводок, рухнув в объятия. Как он довел меня до подъезда, я не помню, я помнила только яростное желание не оставаться одной и отчего-то спуститься в свой подвал. Странноватый парень в дурацкой фиолетовой кепке покорно следовал за мной, куда-то по дороге сплавив собаку, впрочем, она меня сейчас волновала меньше всего. Вскоре я оказалась в знакомых с детства бетонных стенах и смогла вдохнуть свободно - по дороге от Даф я растеряла свое спокойствие, на душе было тяжело и пакостно. Я заснула, не дойдя до своей комнаты в этой темной череде холодных катакомб. Последнее, что я помню, - это сочувственный взгляд Джея, дальше были только кошмары, чередующиеся с блаженной пустотой.

* * *

   ...Сна больше нет. Тебя тоже - ровно одну ночь. Это, кажется, значит слишком много даже для меня. Я могла бы убедить себя в том, что ты просто ночуешь у себя в квартире, как это обычно и бывает, но я точно знаю, что пол твоей небольшой квартиры уставлен венками, а ты сама обретаешься в морге. Я знаю, что стол холодный. Скажи, Даффи, а долго лежать на нем очень противно? А еще я знаю, что тебя совершенно неаккуратно перекладывают - просто кидают из угла в угол. Убила бы чертовых трупорезов, но я слишком далеко. В то же время я слишком близко, мне кажется, я слышу треск вспарываемой плоти и чувствую особенный привкус тлена на губах - специфика всех моргов. По привычке дышу через рот.
   Знаешь, похоже, глаза у меня стекленеют почище твоего: вокруг вьется Джейсон, буквально цепляясь за стены - то ли наркотики, то ли всерьез он так напуган. Жаль, он не знает, что он в относительной безопасности даже тогда, когда нож в моей руке - Джей не удосужился его у меня отобрать, когда привел меня в этот подвал, смехотворное, в общем-то, убежище.
   Снова нож в руке. Дурная привычка доставать его и играть ровным холодом стали, когда накатывает особое вдохновение, или сдают нервы. Это дежа-вю. Когда-то это уже было. Да. В тот вечер, когда я хотела убить ее, мой персональный кошмар. Мать. Странно, но даже в тех приступах непроницаемой злобы я все равно могла себя контролировать, остановиться вовремя, даже если дырявила подоконник, отводя траекторию движения своего верного ножа от тела матери. Воспоминания давят порочным кругом, обернувшимся вокруг головы королевской диадемой.
   Я все еще могу думать, а это привилегия королей. Значит, я все еще королева в своем маленьком, но значимом мире. В моем королевстве хаос, все перемешалось, перепуталось. Каждый считает своим святым долгом вломиться, взять штурмом мою крепость. Жаль, не хватает фантазии на то, чтобы понять, что творится в моей голове - ни у меня самой, ни у  людей вокруг меня. Люди не хотят слушать и понимать, вместо этого они хотят препарировать чужие головы. Общество патологоанатомов. Жаль, они не понимают с первого десятка объяснений, что в свою голову я никого не пускаю, и я готова держать оборону. Джей тоже этого упорно не понимал и не хотел понимать, прижимаясь к стенке и боязливо косясь на нож. Впрочем, этот юноша, похоже, почти всегда был в наркотическом плену и отчего-то принимал меня полностью и безраздельно, даже если и не понимал меня - наверное, это отголоски того, как он за меня цеплялся, когда ему самому было невмоготу от собственной зависимости. Может, поэтому он и улаживал каким-то неясням образом все мои проблемы - с тем же телом, моей маленькой Даф, бывшим моим отражением. Все же изредка он бывал адекватен и полезен.
 Перевожу взгляд с Джейсона на лезвие и обратно. Замечаю дрожь. Сплевываю. Противно до дрожи, хотя благодарность и маячит где-то на задворках сознания.
   Встаю и перехожу в соседнюю комнату, где гораздо меньше жизни на квадратный метр, соответственно, меньше тупости и страха. Жаль, я не умею подгонять чужой страх под свою волю, как делает это он, (мой ли?) Брайан. Жаль, я не так много умею, чтобы кричать со сцены - и быть услышанной. Не как он.
    За этой чередой мыслей я подошла к большой деревянной двери. Да, встречай меня, моя старая каморка, мое убежище, моя обитель... Видно, я не настолько уж и выросла, чтобы вновь возвращаться к тебе.
   Открываю дверь и вижу абсолютно "свою" прокуренную комнату. Иду наугад до свечки, спещно освещаю помещение: все же страх темноты так и остался со мной с детсства, равно, как и привычка оставлять спички рядом со свечами. Наконец сердце стало биться ровнее. Медленно, будто борясь с собой, оглядываю комнату. Осеняет. Спешно хлопаю дверью за собой, кидаю нож на ковер, ищу в старой, чудом выжившей, тумбочке пепельницу, даренную кем-то из череды странных и случайных друзей, припрятанную пачку сигарет, зажигалку, блокнот и карандаш. Найденное добро летит на ковер. Невольно морщусь от досады: пепельница брызнула окурками. Ладно, плевать. Ложусь на ковер, выбирая более-менее чистое место, закуриваю и начинаю спешно водить карандашом по блокноту.

Я, прости, забиваю твой дым
Апельсинами:
Все, увы, не привыкну никак,
И за шторами
Под предлогом останусь любым -
Беспричинно ли?
Я уже не смогу вбиться в такт,
В ритм города.

Как ни странно, все чуждо теперь,
И знакомые
Стороною обходят повдоль
В танго улицы,
Мне не страшно - противно. Лишь дверь -
Та, дубовая,
Скрипнет дружески, помня покой,
Не ссутулится.

Но другою ведь стала и я,
Будто талою:
Ни ожить, ни вдохнуть, ни пропеть
Не смогу уже;
Только память скребется в сенцах,
Где оставлена,
Только взгляды ловлю на себе.
Шах и мат. Все, туше.

Докуриваю очередную сигарету, в последний раз перечитываю свое творение и удовлетворенно засыпаю.

    Проснулась я часов через восемь, судя по ощущениям. Свечка давно потухла - лампочку я не рискнула включить. Темно. Холодно. Джей тихо скребется в мою дверь, очевидно, уже отчаявшись ее открыть или выбить. Некоторое время я всерьез не понимала, где я, я все еще не проснулась к тому моменту - и лучше бы не просыпалась, в моих снах все было гораздо лучше, чем оказывалось на деле. Снился Брайан, спокойный, улыбающийся, но молчащий, и Даф - подозрительно живая и все трещащая без умолку, кажется, о том, что ей снилось... Жаль, в реальности все было совсем не так. Брайана уже давно где-то носят черти, а Даф так и вовсе мертва с недавнего времени. Убита. Мной. Я не чувствовала угрызений совести или чего-то подобного. Страха тоже, как ни странно, не было. Мне было только тяжело осознавать, что я больше ее не увижу - я скорбила так, будто не я ее убила,  совсем не я, будто она умерла от чего-то неизлечимого.
   Немного отойдя от тяжести в мыслях, я пошла открывать дверь. Как обычно, я увидела там то, чего совершенно не ожидала увидеть: под моей дверью сидел Брайан. Он поднялся, посмотрел на меня с высоты своего чудовищного роста и просто поздоровался.
- Привет.
- Знаешь, Брай, вся наша жизнь неизлечима, и это в несколько сотен раз хуже, чем рак. Заходи.

Разворачиваясь, иду прочь от двери, до середины комнаты. Вдруг меня будто переклинивает - и я смотрю прямо ему в глаза. А взгляда он не выдержал... С нераспознаваемым выражением лица покосился на нож, все еще заляпанный кровью Даф, проходя в комнату.

- Не бойся, ты в относительной безопасности, даже если он у меня. Я теряю контроль только тогда, когда полотнище под моей рукой касается плоти: дальше уже играют свои роли безразличие и научный интерес, как далеко я могу зайти и как долго меня можно терпеть, не скончавшись.
   
   Понимание блеснуло в его глазах - забытое ощущение, но настолько приятное, что меня потянуло улыбаться.

- Так здесь ты провела свое детство?
- Да.
- А окурки тоже с твоего детства на ковре?
- Конечно, они тут с моих семи лет. А вообще я сейчас страшно неуклюжая, у меня пепельница разлетелась.
- Не смертельно.
 
   Хоть и зачарованная невероятностью происходящего, я не верила, кажется, уже ни во что. Чувствовалось какое-то явное не то, неуловимая фальшь висела в воздухе покойницкой петлей. Впрочем, пока я просто наблюдала с надеждой на то, что все мои подозрения бессмысленны.

Он сел на свободное от окурков пространство ковра и достал из гитарного чехла бутылку абсента. Магия. Как ему удавалось так понимать меня - загадка. Но еще большей загадкой для меня стало само появление Брайана. Откуда? Почему? Сам ли он дошел до этого действия, или кто-то смог надоумить, подсказать, заставить? Где он пропадал, в конце концов? И самый интересный вопрос: кто мы теперь друг другу и как с этим жить? Навязчивый рой вопросов кружил по моей голове, сводя с ума.
   В итоге я смогла отодвинуть все вопросы на задний план, тупо уставившись в привычно бледное-яркое лицо Брайана. Его губы всегда манили своим алым изгибом на фоне молочности кожи. Может, это и подкупило меня тогда, когда я шла от очередной электрички? Не знаю.
   Вкус абсента целенаправленно забивал мысли и пакостные ощущения. Снова дежавю. Как я устала! Еще одного раза я не выдержу. Мне хватило бросившей все Валери. И моей Даф. Моей мертвенно красивой Даф. Брайан в этот ряд откровенно не вписывался. Да что уж там, он из всего привычного и человеческого костляво выпирал. И заметки его горели не так, как все остальное в моих руках, тогда, в этом же подвале, при испуганном Джейсоне. Горело неровно, опаляюще, но не сжигая до конца, хотя это и было красиво. Он весь такой: цепляет, ранит багром, волочит за собой кровавые полосы мыслей, но не держит смертельной хваткой. Может, поэтому было так просто и обидно одновременно от него отвыкать? Нет, это было тяжело в свое время, но я боялась большего. А сейчас он так легко и естественно вновь вошел в мою жизнь, что кажется, будто мы с ним поменялись местами, и не он уже тот полубезумный в своей привлекательности рыбак с окровавленным багром, а я... А я же методично напивалась, пытаясь откреститься от реальности с ее шероховатостями, теряя свой взгляд в Нем: волосы, торчащие во все стороны, глаза, очерненные бог знает чем, излишне правильный нос, яркое пятно губ, - и все это завернуто в клетчатую рубашку, темные узкие джинсы и что-то совершенно неопределяемое по виду на ногах... Стоп. Клетчатая рубашка? Не его вкус. Перевожу взгляд выше. Бледность. Яркость алого. Зелень глаз. Волосы цвета вороного крыла. Неестественно. До жути. Впервые я почувствовала животный страх... А вдруг я осознаю необходимость убить так же, как тогда, с Даф... Впрочем, я слишком пьяна и устала, чтобы мыслить о чем-то, кроме забытья. Тягучим движением я поставила бутылку на пол, услышав ее стеклянный лязг - "упала, сволочь", вздохнула и наконец определила  себе место на его коленях. Остро и не особо удобно, но не суть. Мягкий сон подхватил и окутал меня темным одеялом.

6. Сбывшиеся кошмары

   Первым, что я почувствовала, был запах. В полной темноте и беззвучии я ощущала его - поначалу резковатый, после ставший приятным, а после слегка навязчивым, но такие запахи обычно от себя отпускать не хочешь, будто желая ими пропитаться, от ощущения их появляется дикое желание войти в запах, остаться там подольше, чтобы пропахло все от не особо длинных волос, вечно светлой кожи и до новых джинсов и родного свитера. Это желание, эти мысли и чувства забивали вроде бы такое незначимое ощущение, но постоянно фонящее почти неслышимым звоном за всей этой шумной толпой мыслей.   
   Ощущение дежа-вю. Это точно уже когда-то было со мной, было вокруг меня. Я уверена, или я схожу с ума.
   Вроде бы я и начинала понимать, что этот запах напоминает, где я его раньше встречала, но постоянно это понимание от меня ускользает. После до меня дошло, что этот запах характерен для сотен однотипно-ярких женских магазинов косметики. Удушливое смешение разных нот и цен парфюма и сладковатого аромата пудры с примесью пыли.
   Но это не все, что таит начинающий казаться откровенно дурацким, "блондиночным"  запах, что повис надо мной. Тайна. Загадка. Неприкрытый интерес. Это выражалось в легком нечитаемом оттенке тех запахов, что обычно пропитывают исключительно любимые рубашки, когда входишь в индийский квартал - запах ароматических палочек - предположительно, тех терпких ноток иланг-иланга и ладана, что прячутся в столь ненавистных для меня фиолетовых длинных коробочках с белой каймой.
   Ее запах. И не только. Нет. Совсем нет! Это твой запах, смесь твоего сумасбродства и притягательности. Раздражения и влюбленного взгляда. Шлепков босых ног по асфальту и пожелтевших листов бумаги, лишенных своей притягательной девственности чернильным зудом букв.
   Да. Таких, как ты, надо обходить стороной, а если не получается - упирать глаза в небо, чтобы пытливый взгляд не мог достать. Нет, не то что бы ты не можешь дотянуться до неба - ты всегда это мог (и я со скрытым торжеством буду смотреть на тебя в тот момент, когда тебе это наконец-то не удастся. Но такой момент вряд ли выпадет - по крайней мере, не в моем присутствии точно.). Проблема в том, что ты слишком веришь в себя и в небо тоже. Это поначалу пугает, потом вдохновляет и притягивает, а потом откровенно раздражает. У меня вот только раздражение и осталось.
   Таким, как ты, хочется посвятить все, что можно, да и что нельзя тоже - и это кажется единственно правильным и возможным, но, как только подносишь посвящаемое ближе к тебе и дальше от лампово-свечного освещения, понимаешь, что этого недостаточно.
   Таких, как ты, нельзя слушать. Потому что голос по каким-то непонятным причинам действует так же, как и запах. Околдовывает - и в конце концов хочется освободиться, разочароваться в нем, в тебе, но разочаровываешься почему-то именно в себе.
   К таким, как ты, нельзя прикасаться. Потому что за бархатно-лосьонной нежностью рук остается липкость ощущений, и не в руках дело.
  С такими, как ты, становятся мазохистами и несостоявшимися собственниками - вот еще одна причина того, почему при встрече стоит отводить взгляд в небо.
   Ты ломаешь все существование, будто вскрываешь тело, вытаскиваешь и препарируешь по отдельности все органы, затем сшиваешь и укладываешь обратно и вновь сшиваешь, и вроде бы все лежит в нужном порядке, но лежит уже не по-родному, все отдает тобой, твоей волей. Так ты все устои и убеждения, всего человека заново выкраиваешь, оставляя внутри пазы для себя. А после звучит твой смех вперемежку с очень грустным голосом, полным отчаяния и в то же время разочарования от неудавшегося эксперимента - и, о счастье, я сама начинаю в тебе разочаровываться, уходить к другим, заново жить и дышать, как обычно, не боясь сломать хрупкого момента равновесия с тобой... Но долгими вечерами и с утра пораньше появляются совершенно лишние мысли о том, что, скорее всего, я была бы способна побежать за тобой в другие города, если ты только появишься хоть на миг рядом со мной. А проходит еще немного времени, и я понимаю, что уже в поезде я, возможно, буду совсем не нужна - в очередной раз, вновь становясь продолженным экспериментом.
  Но нет. Мне экспериментом быть не нравится. Я не люблю себя такой - и убиваю. Раз за разом. Легче стать отражением моего же потрепанного английского словаря, раскрытого на пояснениях к таблицам времен, где выделено оранжевым маркером именно время "future in the past". Правильно и символично. Будущее уже известно в прошлом, прошлое всегда повторяется в будущем. Только я с этим никак не могу смириться и убиваю свое отражение - каждый день по одному отражению в одном из миллионов вариантов развития событий: все же дважды умирать за день - это дурной тон.
   От потока несвязных воспоминаний, упреков, чувств, слов и мыслей, столь похожих своей хаотичностью на мою повседневность, отвлекает новое ощущение.
   Нестриженые (или сломанные?) ногти быстро и невдумчиво царапают по одному и тому же месту на запястье.
   Проснулась. Не открывая глаз, понимаю - это ты. Будущее или прошлое? Неясность. Остается только несколько вопросов.
- Где я..?
- В твоем подвале. Не дергайся, тебе вредно. - ослепительная улыбка мужчины покоряет на мгновение, заставляя себе починяться. Но только на мгновение.
- А время?
- Половина четвертого, уже утро.
- Ночь скорее... Откуда ты..?
- Потом скажу, только не дергайся. - Внимательный взгляд заскользил по моему лицу.
- И все же, я прошу...
- Нет, не угадала. Прошу тут я.
- И чего же? - устало, со вздохом.
- Ты уже умирала сегодня, второй раз был бы дурным тоном.

   А вот теперь вопрос "Откуда?" окрасился немного по-новому. Он знал о моих проделках с будущим, я рассказывала, но если и знал, то не мог догадаться об их значимости - это знала только Даф, мое маленькое отражение. Мое маленькое мертвое отражение. ...Знала. Именно так, именно в прошлом.
 
- Пусти, у тебя колени неудобные...

Клетчатость рубашки взвивается над глазами. Клетчатость? Кажется, Линн все же была права целый один раз в своих нравоучениях.

"Если убивать будущее, будущее однажды убьет тебя, поэтому все грязные дела делай сама, больше я тебе не помощник, я тебя всему научила. В путь, хоть я и не скажу о добром пути. В путь."

Будущее в худшей своей вариации меня настигло.

"- Это неправда! Это галлюциноз.
- Успокойся.
- ...Нет, не могу.
- Транс?
- Транс."

   Медленно поднимаюсь от знакомо острых колен Брайана, слегка морщась от боли, оглядываюсь мутнеющим взглядом и привычно замираю.

- Зажги мне свечку.
- Но...
- Зажги. Пожалуйста, Брай... Просто зажги ее.

   Щелчок подобранной с ковра зажигалки, яркое пятно пламени, еле слышный треск фитиля, осторожные шаги по красной ткани и вздох.

- Спасибо.

   Окончательно замираю в предчувствии погружения в свою личную темноту, как могу, стараюсь удержать на себе пламя свечи, но оно гаснет перед моим взглядом. Я уже не тут, я уже не та, в конце концов, я уже не я. Вновь я стараюсь найти свое будущее между тонкими переплетами стальных нитей большого трещащего трансформатора - и вуаля, оно передо мной. Да, это оно, как обычно, слишком розовое, слишком лживое - и опять он рядом со мной, опять в клетчатой рубашке, опять голливудские улыбки, опять оглушительная фальшь во всем, что вокруг и внутри нас. Нет, так не должно быть. Это неправда. Это просто набор ненавистных мне кошмаров... Но эти кошмары слишком похожи на логичное продолжение событий... Нет, этому не бывать.

- Этому не бывать, не бывать, не бывать...

Я раскачивалась, произнося эти слова, как мантру, минут пять, пока меня не осенило. Открыла глаза - слегка испуганный взгляд окинул меня. Бррр. Передернула плечами - он уже не он. Не тот, кто учил меня, не тот, кто дал мне второе дыхание, не тот... Но все же сходство есть, и именно из-за этого сходства я его и жалею. А жалею ли? Понимает ли он сам, что он стал своим собственным ночным кошмаром? Концентрация взгляда дается с трудом, но я все же оглядываю Брайана, смотрю в его лицо, стараясь найти хоть что-то правдоподобное. Тщетно.

- Поцелуй меня. - требовательно, отчего он отшатывается в изумлении. (Отшатывается?!)

Губы. Движение. Тепло.
   Черт. Это точно не он - теперь я уверена: это я раньше подстраивалась под его силу, теперь... наоборот? Нет, это неправильно.
   Сильная женщина - это изначально ущербный вариант, говорила психология. Сильная женщина - это повод для мысли, говорил он. Но куда делись его слова? Он всегда заставлял верить себе, окутывал силой. Нет, ему, конечно, тоже бывало плохо - но и в такие моменты можно было чувствовать его непокорность всему... Где это теперь? 
    Я ничему не верю. Отрываюсь. Смотрю на него. Беспокойный взгляд. Голливудская улыбка. Неуверенные движения. Не то что верить, прикасаться не хочется.

- Все кошмары сбылись.
- О чем ты?

Беспечность в голосе выдает его окончательно. Рука тянется к краю ковра, обнажая покорный моей воле нож. Губы Брайана мелко дрожат. В его глазах плещется страх, такой же, как у моих многочисленно убитых копий в будущем. Как у Джея. Совсем не как у Даф. Пора это кончать. Меткий удар ниже затылка, чуть наружу - и переход, дальше плавный разрез от подбородка до середины груди. Нож привычно спотыкается о хрящи трахеи, но доводит линию до уже известной точки. Все. Конец.
   Я бездумно перебираю аккуратные края раны, не смея поверить в то, что больше моих кошмаров не будет. Прислоняюсь к двери, закрываю глаза - даже если засну, уже не страшно. Я сильнее многого.

Когда я проснулась, рядом сидел Джей, разглядывающий меня с ненавистью и интересом - ага, значит, сегодня он адекватен. Трупа на коленках я не ощущала, что меня уже не удивляло, свеча тоже уже не горела, только липкий холод на коленях напоминал об уже случившемся. Я лежала на ковре, накрытая какой-то приблизительной толстовкой, снятой с  сильно отощавшего Джея, но все равно трясущаяся от холода - зря я отдала ему грелку в далеком прошлом, ой зря...

- Почему?
- Это было спасение, Джейсон... Так бывает, когда кошмары сбываются.

Не знаю, понял ли меня этот глуповатый (а настолько ли, насколько я привыкла представлять? Все равно уже не узнаю.) парень, но во взгляде его промелькнуло что-то, отличающееся от привычного слепого согласия и легкого непонимания.

- А что дальше? Новая жизнь? - его глаза больше не дырявили меня ненавистью, за что я уже была благодарна. Значит, он готов меня слушать и понимать? Ой напросился...
- Я не знаю, Джей... Мне нужен воздух - и не в дыхании дело. Мне душно от себя же. Я убила оплот  своей веры, но это было правильным решением, от него осталась только физическая оболочка... Я бы стала искать что-то новое, если бы не чувствовала себя в таких отношениях паразитируюшим организмом: мне вера, а ему что доставалось? А теперь я его убила - и абсолютно не чувствую своей совести. Это правильно, но только для него: считай, я убила его, потому что это уже был не он, в нем исчезло то, что привлекало, то что мы называли его личностью. Но я его убила, несмотря на известный закон о тех, кого мы приручили, а возможно и подчиняясь ему, это как посмотреть. Итог все равно один: я лишила его жизни. Это и эвтаназия, и убийство в одном флаконе. Но это должно было произойти, он не должен был настолько глупеть... Но прежде чем закончить свой путь так, он передал себя, свои мысли и умения  мне. И я смогла этим воспользоваться, я достаточно поняла для того, чтобы дальше жить самой. Кошмаров больше не будет, Джей... Больше не будет. Потому что больше нечего бояться. А если нечего бояться, значит нечего жить? Законы жизни же не соблюдаются... И какой смысл в том, что я многое знаю и умею, если я не боюсь - я же не могу применить это все без надобности, а надобность - это, в первую очередь, страх. Кажется, это замкнутый круг, если я, конечно, не найду кого-нибудь, кому смогу оставить это все, все эти знания и умения, чтобы суметь уйти и не мучиться совестью - иначе ради чего все это происходило?..

Джейсон внимательно смотрел на меня, не в силах закурить на протяжении всего моего монолога. Наконец, он поджег сигарету, медленно затянулся и, выпуская дым, начал говорить о новой жизни, дыхании и потребности в любимом человеке. Он не понимал меня в должной степени. Он не понимал того, как я относилась к жизни, к смерти, к Даф, к Брайану, в конце концов, но продолжал говорить, местами соскакивая на истерично-быстрый темп речи, но все же возращаясь к привычному. Я же была ему благодарна за все: за то, что он со мной остался, за то, что он, очевидно, устранил все возможные проблемы с трупом, за то, что он говорил. Его слова о жизни с чистого листа звучали лживо и пошло, но нет, лжи я не боюсь, уже не боюсь, я знаю, что ею невозможно заразиться, потому что ложь все же штука произвольная. А вот пошлость - это страшно. Это жутко настолько же, насколько жутко смотрится игла, торчащая из автобусного сидения с прикрепленной запиской "Добро пожаловать в клуб ВИЧ-инфицированных". От пошлости тоже не лечат, смотрится она хуже, продажнее, чем сифилис: сифилитиков хотя бы видно по внешним признакам, симптомам, а вот опошлившихся людей порой так просто и не выделишь из толпы. А ведь пошлость пострашнее сифилиса.
   И именно за это я была благодарна Джею, этому странноватому парню, который сидел рядом и нервно спотыкающимся, слегка истеричным голосом плел какую-то радостно-восторженную чушь. Я была благодарна за понимание того, что я еще не до конца отупела.
   Как бы я ни старалась убить свое будущее, сделав жизнь непредсказуемой, все время я боролась с вязким ощущением дежа-вю. Все мои попытки вырваться из себя же были предсказуемы. Всю эту жизнь я уже где-то видела.
   Внезапное осознание выбило меня из колеи, я молча хватала воздух, отходя от медитации и послемедитационных мыслей, однако, довольно быстро в этом сумбуре нашлось единственно правильное решение: взять ученицу, чтобы уйти с чистой совестью. Я решила тогда, что ученица (отчего-то представлялась именно девушка) сама меня найдет. Оставалось ждать - и Джей это прекрасно понял. Вновь он стал собой, стараясь каким угодно способом помочь мне взамен на то, что я помогала ему.
   Я ждала.
   Через несколько дней Джей пришел ко мне в подвал, притащив какую-то маленькую девчонку, назвавшуюся Франческой. Джейсон немного неловко  покрутился около нас и покинул подвал. Так я познакомилась со своей ученицей и окончательно распрощалась с Джеем, так и оставив себе на память его толстовку, а ему чувство выполненного долга.
   Франческа была такой же искательницей правды, какой была я в свое время, наверное, только поэтому я согласилась дать ей свои знания. Впрочем, она была усидчивее меня и меньше спорила, так что "занятия", как она окрестила наш обычай встречаться в подвале, проходили с большей успешностью, чем у меня в таком же прошлом. Она всегда слушала меня с какой-то особенной упоенностью, так что я поняла, что во мне находила Линн. Такую девочку жаль будет отпускать от себя. Но еще более жалко будет держать ее при себе, не давая ей свободы выбора между моей тенью и засвеченностью мира за границами подвалов. Иногда она засыпала прямо у меня на ковре - и мне приходилось отдавать ей трофейную толстовку Джейсона.
   Проходили дни, менялись пачки сигарет и бутылки - жаль, я так и не привыкла снова пить абсент, все это сантименты. Не менялось одно - ковер, тиканье часов и долгие разговоры с Франческой. Все чаще она стала оставаться у меня: сидела на углу ковра и что-то упорно рисовала, изредка поглядывая на меня, я это чувствовала, даже не глядя на нее. В конце концов, я поняла, что больше мне нечего ей рассказать.

* * *

Будто оживая, я откидываю отросшие волосы резким движением и тянусь за портсигаром. Затекшие руки немного не слушаются, дрожа и пронося зажигалку мимо сигареты. Девчонка торопливо достает коробок. Качаю головой - это она еще успеет сделать. Наконец закуриваю и продолжаю несколько охрипшим голосом:

- Вот так все и было, моя дорогая. Теперь ты умеешь многое, знаешь все, что знаю я, эта твоя дорога - не скажу, что легкая, но и не вот что бы непосильно трудная. Она просто осознанная - и твоя. Последнее важно, не теряй этого, помни.
- А что дальше, учитель?
- Эй, ну просила же не называть меня так. ...А дальше я поняла главное. Я все-таки  научилась хамить жизни.
- Как это? - ресницы девушки взметнулись, открывая любопытный взгляд.
- Потом поймешь. Все потом. А сейчас зажги мне свечку и уходи.

Перестук спичек, яркое пламя и слегка тревожащий запах серы. Тихие уверенные шаги.

- До свидания, учитель.

Я не прощаюсь, это лишнее - терпеть не могу бьющего через край пафоса таких ситуаций. Жду стука двери, медленно отгибаю край ковра, доставая уже ставший родным нож. Умирать второй раз за день - это дурной тон, не так ли? В любом случае, я хамлю этой жизни.




11. 07. 13.