А ты, мой друг, не беспокойся

Копытом звуков били в головы пегасы,
Веревки мылились и стукались курки,
И посыпали кокаином ананасы
Фаланги пальчиков какой-нибудь руки.

Но шла война. Синели грустные платформы,
Что не дождались… Тут же – пели, чуть свистя,
И в истерических припадках мыслеформы
Крикливо-вычурно плясали на костях.

Вино, как кровь, сосали слепнями, клопами.
Затем иначе раскроилась ткань времен:
Колосья душ срезали красными серпами
И молотили бедных тел промокший лен.

Потом ошметки побросали на дорогу
И сапогами били, не желая зла.
Но был один, что не пошел с эпохой в ногу,
Ни с уходящей и ни с той, что приползла.

А тех, вчерашних, собирали в лодке хлипкой
И прогоняли. Ныли ветры за бортом.
А он смотрел с печальной тихою улыбкой,
Ведь не писал он ни об этом, ни о том.

Что шум волны, что гребень призрачный, мгновенный
Тем островам, где на ветвях цветут миры?
Он был чужой… он был насквозь несовременный,
И он ушел, и даже двери не закрыл.

Но из стихов заколосилась рожью смена,
Что не могла его, конечно, заменить.
Ушла эпоха… Просто схлынула, как пена,
А он остался, чтобы в вечном петь и жить.

И все мы смотрим, как в заоблачные храмы,
В его стихи, их простоту и красоту,
И видим месяц, что теперь такой же самый,
И те же чувства васильками звезд растут.

А нынче зябко. Вьюга треплет рожь устало,
И, как тогда, кричат о то же с тех же сцен,
И море времени от холода не встало,
Уходят люди и приходят им взамен.

И я уйду… а ты, мой друг, не беспокойся,
Ведь пены много… много разных… много нас.
Словесный серп вгрызай в душевные колосья
И белым снегом сыпь на лунный ананас.