Прекрасному безумству бытия...

66 лет


Две шестерни сцепили крепко зубья,
потёртого ремня шипит змея.
Но мнится мне опять, что вправду люб я
прекрасному безумству бытия.
Какая радость - утром вновь проснуться
и вслушаться в неубыванье сил!
Бессмертный кэп летающего блюдца
отлётом бы меня не искусил -
того, кто вжился в поле гравитаций,
в бодрящий хаос разнородных масс,

кто волен снова ящером плескаться,
являя мезозою кроль и брасс...
Держи свой ритм с чеканом рифмы, сердце,
и, за день уставая, чутче спи.
Измерят частоту вибраций герцы
со всей цифирью множителя "пи".
Всё длится пульс мой в бережном обмане
о том, что финиш летних лет далёк.
Всё брезжит мысль о вечном капитане.
Но мой двойник - летун, игрун на грани,
в огнистой вспышке охры мотылёк...





Подсолнухи 21 июля



А ты ведь зорок, лицедей певучий,
и ты, нездешних денег казначей,
душою щедр, что, право, редкий случай
средь теноров, актёров, рифмачей.
В моём стихе жил гладиолус-шпажник,
чей лепестковый, алый с белым, жест
хранил меня, когда буянил бражник,
июль, или хлестал январь, норд-вест.

А ты мне дал подсолнухи предместья
от храбрых, от полуденных щедрот.
Цветы-язык, языческие вести
о том, что солнцу вслед круговорот
свершает мир, распахнутый столь ярко,
что впору, – о Винцент! – слететь с ума...
Спасибо за угаданность подарка,
за радугу предметного письма,

за то, что ты меня, живого, любишь,
за абсолютный шестиструнный слух. –
Ни Китеж-град, ни казематный Куряж
не покачнутся, мой певучий друг,
от рифмы в окликании аккорда...
Но пой, прошу! Ведь в чистом поле есть
воителей-подсолнухов когорта,
гармонии архангельская весть!