Ему было только девять...

Я так не хотела верить,
Но яро глаголил телик:
Ему было только девять...

Месяцев.
Плюс неделя.

Он жался под снежной ватой и ручками бился бойко. А в ноздри стучал набатом хмельной запашок помойки. Замерзший, в чужой рубашке, он кутался пледом снежным, порезал ладонь стекляшкой, пытаясь поймать надежду. Пытался понять он просто, куда подевалась мама и где потолок белесый родильной палаты - храма. А чуть голубые глазки на небо глядели бритвой! На радужке сбились краски: он плакал, давясь обидой.

Обидой! Никак не злобой! Его не учили злости.

А снег наметал сугробы...
Знать, где-то ошиблись кости... Знать, зря захотел наружу. Увидеть родную маму.

Нет мамы.

Лишь вонь и стужа.
И холод
по миллиграмму, что ядом ползет под кожей и жизнь гонит прочь. По капле...

Господь, занимай же ложе на этом больном спектакле! Гляди на свое творенье: людской нео-балаганчик! А я не приму "спасенья",

пока умирает мальчик.

***

Я так не хотела верить,
Но яро глаголил телик:
Ему было только девять...

Месяцев.
Плюс неделя.