Господа каскадеры. ч. 5

             
   Кармелюк
 
 Спасли кинематографисты Украины. Позвонил из Киева старый, хитрый второй режиссер Зильберман (Цуц) и предложил немножко поработать, развлечься в беседах на телесериале Григория Кохана, «Кармелюк».
Надо сказать, я обрадовался! Нести свой семейный конфликт к друзьям как-то не хотелось или «не моглось», а грянуть в новую киногруппу, да еще на исконно русские земли, было легко и приятно.
Поезд переехал мост через Днепр, засияли купола церк¬вей, душа моя потеплела от любви к этой красоте, сердце, предвосхищая встречи с многочисленными приятелями сту¬дии Довженко, радостно забилось. С глупой счастливой улыбкой я простоял до самого вокзала у окошка, а увидев еще и встречающего ассистента Цуца, вовсе растрогался!
Мир слухами полнится — меня спросили про руки, я по¬вертел не очень подвижными кистями и заверил, что рабо¬тать уже можно.
—  Прекрасно, едем сразу на объект, вас ждут!
—  Конечно!
Бог ты мой! Встречают, работа, ждут... Это ли не трюко¬вое счастье?
...Оказалось, нет! Из машины (два часа езды) мы вышли в крупный, плотный снегопад, и я увидел толпу едва оде¬тых людей (массовка) с выбритыми лбами и клеймом «вор». Хорошее настроение улетучилось, в душу закралось подозрение: «Это куда же меня заманили?..»
—  Объект «Каторга»! — Радостно выпалил невесть отку¬да взявшийся Зильберман и предложил примерить железные кандалы.
Пользуясь моей оторопью, гримерша уже стала подби¬раться ко мне с бритвой и резиновым клеймом на лоб, но тут я очнулся и в жесткой форме потребовал отвезти меня в местную гостиницу. Цуц обиделся... Старый еврей стал грустно рассказывать страшную историю жизни героя кино¬картины Кармелюка и выражать недоумение по поводу мо¬ей вечной душевной черствости. От такой наглости я просто предложил водителю (седовласому дяде Вите, что не приз¬навал в работе ничего, кроме дружбы и зарплаты) четвертак, и мы уехали.
Цуц же, натянул на уши баранью папаху и пошел жаловать¬ся режиссеру-постановщику Кохану.
Тот, кстати, встретил меня вечером очень доброжелательно, я тоже поус¬покоился, так как пообедал, повстречался со многими зна¬комыми в киногруппе, и лишь Цуц играл обиду лысым иль-ичевским профилем до вопроса постановщика: почему я приехал?..
Я, как говорится, чуть со стула не упал!
—  Как почему?! Зильберман вызвал, сказал, что есть ра¬бота и вы просите поучаствовать.
—  Все правильно, но через месяц...
Полутораметровый Зильберман вскочил и разыграл та¬кую сцену о «чьей-то» дезинформации (фамилию, конечно, не вспомнил), что я долго и неприлично хохотал, не давая вставить вопроса или предложения режиссеру-постановщи¬ку. Кончилось тем, что он тоже рассмеялся. Цуц навертел на палец седые пейсы, покраснел и пошел к двери...
Конечно, он знал, что отходчивый Кохан его не остано¬вит, но доиграть свою полную непричастность к свершивше¬муся и обиду на «кого-то» Зильберман счел необходимым.
По-своему этот тип был необыкновенно талантливым че¬ловеком. Я помню, на «Ярославе Мудром» (где он трудил¬ся вторым режиссером), Цуц сумел быстро переместить ты¬сячное войско татар с левого фланга на правый.
В чем талант? В том, что я лично слышал, как постанов¬щик (тоже Г. Кохан) трижды попросил его сделать обратное. Вредительством это назвать нельзя, но неким криминально-кинематографическим талантом можно. Честно говоря, за свою трюковую деятельность я встречал немало подобных «цуцев» и всякий раз недоумевал, почему они появляются потом и на других кинокартинах...
Закончу о Цуце тем, что он знал, где деньги лежат, и в конце 80-го эмигрировал в Америку,
хотя не исключено, что это тоже дезинформация очередного Цуца...
Я вернулся на фильм «Кармелюк» через месяц, поставил массовую фехтовальную сцену захвата панычей украински¬ми партизанами, посражался немного и сам, а запомнился фильм тем, что я в вечной спешке чуть не ранил Сергея До¬рофеева (верней, все-таки ранил, но обошлось), а также чуть (это вечное киношное «чуть» и «обошлось»!..), не убил лошадь...
Дорофеева я пригласил на кинокартину, чтобы познако¬мить с коллегами-каскадерами Киева, погулять в одном из любимых городов страны, а также использовать акробати¬ческие возможности друга. Второе почти не понадобилось, ибо от моего выстрела с двух метров он выпал в окно деко¬рации совершенно натурально.
Дело в том, что, обсудив с режиссером, оператором и кас¬кадерами все необходимое для кадра, я забыл (опять вечная спешка!) про¬верить заряд обреза охотничьего ружья,  декорированного под XIX век. До этой сцены съемка велось на натуре, и пи¬ротехник забил патрон крупным, так называемым «медвежь¬им» порохом. Конечно же, для работы в декорации необхо¬димо было поменять заряд, а главное — вспомнить! - Ведь я стрелял в друга!
Вечером мы отпарили Сереже лицо и часа три, под коньячок, я выковыривал иголкой крупные частички пороха...
С конем же, история сложилась таким образом: Кармелюк бежит из тюрьмы, каскадеры-киевляне похищают героя на двух санях, а я сопровождаю на третьих, совершая, так сказать, прикрытие отъезжающих. Возок у меня был слав¬ный, прогулочный, на узко поставленных полозьях, и на репетиции мы пару раз перевернулись с товарищем, к ве¬селью киногруппы, а на съемку я добавил препятствие — шлагбаум, который лошадь должна была выломить грудью. Не пугайтесь! Это пенопластовое сооружение не представ¬ляло опасности для здоровья животного, но нас понесло юзом на крепежный столб, и (о ужас!) мне вспомнилось, что я не выдернул из него острый металлический штырь...
К счастью, лошадка снесла все на своем пути, не поцарапав ни мил¬лиметра кожи, но я себя заказнил за вечное «давай-давай!», отнимающее подчас внимание к самому важному на съемоч¬ной площадке — безопасности всего живого.
...Не пощадил добрый Кохан героя — Кармелюк после не¬однократных побегов погиб. Сын его также преследовался властями и тоже был уничтожен, а мы с Дорофеевым по¬прощались с киногруппой и полетели снова на Восток — «сражаться и умирать» вместе с братьями-киргизами, Анд¬реевым и Богородским. Вот так я отвлекся от переживаний по поводу развода...

         Потомок Белого барса

Натура, выбранная режиссером, поражает меня до сих пор. Правда, директор оказался (вот странно, не правда ли?) пройдохой, а фильм назывался «Потомок Белого Барса».
Представьте - с трех сторон заседали на каком-то вечном совете ог¬ромные горы с белыми шапками ледников, под ними — вы¬пуклое зеленое полушарие и вдали — серебряное монисто речушки, убегающей за горизонт!
Но красота, как это часто бывает, сопровождалась страда¬нием... Место съемки находилось высоко над уровнем моря, что означало разреженный воздух и долгую адаптацию. Я, кстати, так и не смог задышать там нормально, так как уе¬хал через неделю на другую картину, - вынужденно и по обе¬щанию.
Но продолжу о красоте. Конечно же, Андреев сразу же объявил, что тот, кто не поедет верхом еще выше, — трус и не каскадер. Таких, конечно же, не оказалось. Мы поднялись по едва раз¬личимым тропам в полном составе.
А там... Фантастические, в рост человека, цветы окружили нас сразу после подъема на плато. Несколько минут мы стояли как за¬чарованные... Непуганые барсуки перебегали открытые не¬большие площадки. Птицы, кузнечики, всякая непонятная живность пели и трещали так, что я тоже попытался дать ноту, но неудачно — тут было еще трудней с дыханием.
Сашка вдруг принял суровый до комизма вид частника-землевладельца. Он напомнил мне Ноздрева в монологе: «...А вот там, за рекой, все мое, и намедни, я поймал русака за задние ноги!»
Андреев воскликнул: «Вперед!» И мы поскака¬ли по этому лесу цветов, крича от восторга и вылавливая на ходу огромные фиолетовые головки растений, вылетающие из-под задних ног лошадей.
Вниз наша бригада спускалась пьяной от обилия кисло¬рода и увиденного чуда.
Так как поработать в этой красоте мне почти не приш¬лось, я отмечу этот фильм «геройскими рассказами» об ак¬тере-каскадере Нартае Бегалине, затем порву себе на ноге связки и опять покину трюковых друзей: - невезуха пресле¬довала меня два года.
Уместно будет добавить, что я травмировал себе ступню не без помощи Андреева, так как он убедил меня сделать «сальто с копьем вперед» не тридцать, а тридцать один раз... Но это уже жалоба.
Нартай Бегалин... Сын народной артистки и известного режиссера, он имел, на мой взгляд, большие способности к актерству, так как обладал невероятной верой в обстоя¬тельства, которые сам же и выдумывал. Добавлю, что фигурой он был некрепок, не скрывал животик, но подсечки, горе¬ния и другие трюки исполнял неплохо. Итак, существова¬ли три геройских подвига Нартая, один из которых почти соответствовал истине. Кстати, огромные трудности испы¬тывал Бегалин, приезжая работать с каскадерами! Андре¬ев и Богородский разыгрывали фантазера столь часто и жестоко, что каждый раз мне думалось: он навсегда поки¬нет трюковую среду и отдаст всего себя либо писатель¬ской, либо актерской деятельности, ан нет!.. Так получай, Нартай, еще раз!
На фильм «Потомка Белого Барса» я прибыл чуть позже ос¬тальных и ночью. Разыскав юрту с каскадерами, я услышал доносившиеся из угла стоны и какие-то нечленораздельные звуки, полные ярости и негодования — так мне показалось... Я хотел вмешаться, но Андреев серьезно и строго предупре¬дил: - «Не вздумай! Артист Бегалин сошел с ума, он бросал¬ся на нас с Евгением с ножом и много выпил — надо ждать утра». Странно... Если бы это рассказал другой человек, а то ведь Саша, причем ссылался на Богородского, который как-то подозрительно хмыкнул...
—  Неправда!
—  Мы тебя предупредили...
Я стал освобождать «сумасшедшего артиста», а они быст¬ро выползли из юрты и скрылись.
Едва я развязал веревки и вынул кляп, как Нартай за¬кричал действительно голосом сумасшедшего и кинулся за ушедшими.
В горах темнеет сразу и столь основательно, что в двух метрах ничего не видно. Бегалин метался среди костров, пастухов и киноработников: - «Убью!». Но только хохот жес¬токих товарищей из тьмы и расстроенные возгласы водите¬лей кинотранспорта, были ему ответом, они-то его вылови¬ли и как-то успокоили.
Через час Бегалин вернулся в юрту, прополз на свое мес¬то и, положив седло под голову, попробовал уснуть, но не тут-то было! Открылся полог. Проникновенно-дружеским тоном оскорбители стали приносить извинения. Они ссыла¬лись на частые сотрясения последних мозгов, говорили ему комплименты... В итоге Нартай засопел и буркнул: - «Ладно!»
—  Ну, ладно, так ладно! — Тут же подхватил Андреев. — Но расскажи Карину про шпионов и как ты их задержал, если ты друг и действительно больше не в обиде.
Саттар, чувствуя, что грядет новый розыгрыш артиста-каскадера, тоже поддержал товарища, а я, заинтригованный таким криминальным материалом, вежливо добавил: - «Очень интересно... Это — правда?!»
Тут на меня обрушились все: - «Как ты смеешь не верить Нартаю! Он сказал — отрезал!» И прочее...
Бегалин сел и начал свой рассказ: - «Лежу я однажды дома (ма¬мы не было), лежу голый с двумя женщинами (с одной мне, сами понимаете, неинтересно...) — звонок в дверь! В чем де¬ло? Я открываю (голый) — стоят два кагэбэшника (мне их трудно с кем-либо спутать...)
—  Вы Нартай Бегалин, актер-каскадер?
—  Ну я...
—  Нам нужна ваша помощь...
—  Слушаю... (я голый, а они в серых костюмах, с пушка¬ми под мышкой).
—  Товарищ Нартай, в ресторане «Метрополь» через час состоится крупная валютная сделка. Необходимо «раскру¬тить» резидента, овладеть портфелем и дать нам знать... Без ваших способностей не обойтись — вот пистолет.
-  Ну, я взял «ТТ», проверил обойму — полная! Затем го¬ворю: - «Не могу — занят с двумя женщинами».
Тогда главный, со страшным шрамом на щеке, сказал, что лично знал моего отца и думал, что сын такой же храбрец... Ну, я не выдержал! Как понес на него, а потом вспомнил, что в комнате женщины, а я без трусов кричу в подъезде, и приг¬ласил войти. В общем, они меня уломали».
Андреев подобрался ко мне поближе и очень серьезно предупредил: - «Ты, Карин, слушай внимательно! Дальше бу¬дет хорошая, настоящая трюковая работа...» Нартай недоверчиво помолчал, но, услышав, что Богород¬ский тихо захрапел (тоже бо-о-о-лышой артист!), а осталь¬ные вроде как серьезно слушают, продолжил:
—  Надел я бронежилет, галстук, взял «тэтэшку» в кар¬ман и приехал через час в «Метрополь». Резидент был уже там! Подсев к этому бугаю (метра два росту), я заболтал что-то на английском и стал его спаивать водкой (сам не пья¬нел, нельзя, - дело!). Смотрю, здоровяк закосел и отстегнул портфель от наручников с цепью — устал, гад! Тут я подаю условный знак КГБэшникам,  выхватываю пистолет и тыкаю под столом в живот иностранцу: - «Не двигаться! Где сообщник?» Резидент тут же с испугу «раскололся» и мотнул головой на другого здоровяка метрах в пяти от нас... Ну, думаю, Нар¬тай, придется поработать, и как я двинул двухметрового сто¬лом по голове, как рванул портфель с долларами и как в прыжке треснул второго пяткой в лоб, что «комитетчикам» ос¬талось их только связать...
Опять встрял Андреев: - «Извини, друг, я знаю, ты не скажешь из скромности, что тебе вручили медаль «За отва¬гу», но я должен это сообщить, так как без этого история неполная... Правда, посмотреть медаль нельзя, она хранит¬ся в сейфе начальника актерского отдела, у Николаева. Знаешь, Сань, такого? Ну, живот у него больше, чем у Нартая...»
Рассказчик взвился! Андреев удивился: - «Я ж не сказал, что меньше, чем у те¬бя! Просто описываю внешность, чтобы было понятно у кого твоя награда. Там, кстати, и именные часы, правда ведь?»
Фантазер помолчал. В юрте было тихо...
—  Правда.
—  Ну вот, а ты сразу в крик! Нервный ты стал, я боюсь с тобой в кадре работать — подведешь!
Это был удар ниже пояса! Нартай пополз к нам: - «Чё ты, Андреев, глупости говоришь? Когда я подводил?»
—  А вспомни: однажды так же расстроился, когда мы с Женькой на плоту стояли, а ты контакт на взрыв замыкал... Три кило тола было под нами, ты прыгнул в воду, потом замкнул — мы взлетели, а ты в порядке!
—  Я поскользнулся!!!
—  Ладно, дело прошлое... Мы ведь не обижаемся, а ты чуть что — за нож!
—  Не надо было связывать и водкой через силу накачи¬вать! А то, вишь ли, даже кляп вонючий воткнули!
—  Шутка!
—  Ни фига себе!
—  Кончай, Бегалин. Ты каскадер или баба?
—  Баба... — ответил якобы проснувшийся Богородский.
Нартай бросился в его угол, но попал в руки Саттара. Ува¬жаемый киргиз резюмировал: - «Ты, байке, не прав! Же¬ня спал, а ты кричишь... Расскажи лучше про часы имен¬ные. Карин ведь ни при чем, он не слышал всей этой исто¬рии, не нервирует тебя, а рассказ интересный — давайте послушаем».
В такой ситуации врун отказаться не смог...
Во время рассказа первой страшной истории все в юрте уже кряхтели, кашляли и, конечно же, как могли сдерживали хохот, но Мюнхгаузен, уж коли начинал фантазировать, то глох, как тетерев на току.
И вот героический поступок № 2.
—  Иду я как-то по Питеру и отдыхаю от трюков...
В юрте стало тихо. Нартай опять чуток переждал, и даль¬ше его «понесло»: - «...Смотрю, перед мостом через Неву стоит такси. Двигатель работает, водителя нет, дверь настежь... Ну, ду¬маю, и дурак! Это ж для бандита хлеб в шоколаде — садись и поезжай!
Только я полмоста прошел — точно! Летит мимо меня в этой тачке, преступник-рецидивист, а скорость сто двадцать километров в час! Ну, что делать? Эх! Снова придется помочь органам правопорядка...
Бросаюсь я наперерез одному частнику, торможу, за¬прыгнув на капот, без объяснений выкидываю его на троту¬ар (какие уж тут объяснения — работать надо!), рву с мес¬та сто сорок километров в час и начинаю преследование. Ре¬цидивист выписывал по Питеру такие «пироги», что я ду¬мал, мы не доедем!.. То на два колеса встанет гад, то раз-
ворот в триста шестьдесят градусов заделает, то на бешеной скорости по подворотням летит! Конечно, я все пируэтики повторяю — не лыком шиты! Но он все добавляет и добав¬ляет газу... Как быть? Н-да... Остается, видно, рискнуть, как всегда. И я риск¬нул! Выбрал моментик, обогнал шустряка и — «в лобовую»! До пос¬ледней секунды держался зэк, а потом не выдержал: - дал по тор¬мозам, пистолет в руки и деру! Я в прыжке делаю «подкат», он падает (а рожа страшная-страшная!), браунинг выпада¬ет, хватаю оружие — тресь рукояткой по затылку, он и за¬тих... Обыскал его — два ножа и револьвер еще нашел, а тут и милиция подъехала. Ну, как всегда — чуть позже... Ха-ха-ха!»
У нас чуть юрта не рухнула! Каскадеры откинули вой¬лок (мы им укрывались) и закатились от хохота. Долго кре¬пились дружки! Плача, Андреев добавил: - «А часы с над¬писью "За поимку бандита", именные, тоже хранятся у на¬чальника актерского отдела студии, живот у которого мень¬ше, чем у Нартая...»
Зря Саша это сказал. Фантазер бросился на него, как на рецидивиста, и они выкатились наружу. Выполз на помощь Богородский... И опять в темноте ругался наш Мюнхгаузен, и играли с ним в «прятки» жестокие товарищи.
Что касается третьей знаменитой истории «из жизни ар¬тиста-каскадера Бегалина», то мне ее поведал Саттар.
Отсмеявшись, он рассказал, как однажды Нартай принес в гостиницу «Ялта» ручной пулемет в газетке. Так как он прекрасно разбирался во всех видах боевого запаса кино¬студий, то вызвался помочь пиротехникам в починке и чист¬ке оружия. Молодой разгильдяй выдал ему на руки пуле¬мет, и началось...
Действительно, устранив неисправность и к тому же за¬рядив чудище холостыми патронами, «специалист» спустил¬ся в бар испить кофейку-с. На беду, за столиком напротив потягивали пиво два толстых баварца, и Нартаю показа¬лось, что  его обозвали черномазым (на чисто английском почему-то). Бегалин обиделся! Он развернул газету (возможно, «Правду»), взял в руки ленту с патронами и выпалил в не¬счастных туристов половину ее содержимого. Оба оскорби¬теля попадали со стульев и потеряли сознание! Вбежавшие сотрудники КГБ уже целились в вояку, но он бросил тут же пу¬лемет и, подняв руки, завопил: - «Я пошутил, не стреляйте!» Не стали. С тех пор артист Бегалин был несколько лет «не¬выездной». Простили впоследствии, ввиду заслуг отца и ма¬тери. Вот, пожалуй, и весь портрет странного нашего това¬рища Нартая Бегалина, Если б он прочел, долгие б я имел беседы, но в лихие 90-е его отравили «паленой водкой»...
Невеселое отступление – каюсь, но все произошло именно так. Безобидный, хороший парень Нартай пал на «трюках» негодяев Родины.
 Вернусь, однако, к «Потомку белого барса». Конечно же, в этой «горной сказке» не могло не произой¬ти истории любви и мести. С удовольствием ее расскажу — печальная и настоящая. Отснявшись неделю в пристрелоч¬ных кадрах фильма, отрабатывая сальто с копьем вперед (как писал выше), я травмировал ногу и стал передвигаться с костылем, поме¬няв амплуа каскадера на одноногого зрителя. Это позволи¬ло пронаблюдать трагические события, связанные с мощ¬ным взрывом первородной генетики, корни которой уходи¬ли в глубь существования всего живого.
С одного из ипподромов Киргизии привезли для трюко¬вых съемок несколько лошадей. Среди них выгодно отли¬чался темно-гнедой жеребец, которого тут же облюбовал Саттар. Конек действительно был красив: длинный хвост и не стриженная несколько лет шелковистая грива, к тому же прекрасно выезжен и мягок характером. Десять лет жеребец бегал в коляске по кругу, ходил под седлом и вдруг из ци¬вилизации попал на буйно цветущую натуру с косяками ло¬шадей по склонам и миллионом прежде не ощущаемых за¬пахов и эмоций. Это и послужило началом драмы, а может, счастья, которого лишены не только существа четвероногие, но и мы, живущие годами в коробках городских, с ничтож¬ными проблемами и постоянными стрессами, добивающими в нас первозданность.
Жеребец буквально сошел с ума! Это был тот случай, ког¬да прошлое, никчемное, унизительное и полное насилия навсегда ушло из памяти, - он полюбил! Более того, в коне прос¬нулось чувство самца-вожака, он ощутил ответственность за табун полудиких лошадок, пригнанных на горное пастбище для поддержания формы и мужания молодого поколения.
Ночью жеребец скинул недоуздок и, вырвав клин с длинным пеньковым чомбуром, ушел со стоянки.
А на восходе мы проснулись от криков табунщиков-кирги¬зов и стали свидетелями мощной сцены: - Саттаров конь с из¬раненной в кровь грудью, с отломанной нижней челюстью бился с табунным жеребцом за право первенства. Как ни старались люди отогнать его от опытного дикого бойца, ни¬чего не получалось! Саттар кинулся спасать любимца. Мо¬лодой наш товарищ Антон Смекалкин угодил дерущимся под ноги. Другой каскадер пролетел метра три по воздуху, уцепившись за чомбур, — бесполезно!
Совсем нескоро и общими усилиями буяна завалили все же набок и стре¬ножили.
Потом совсем рассвело. Табун, с тоже изрядно побитым вожаком, поднялся уже высоко в горы, друзья мои подвязали коня возле юрты, и он, пытаясь щипать траву беспомощно висящей отломанной челюстью, заливал зелень кровью.... Саттар, пряча глаза, слушал хозяина, говорившего о том, что лошадь при¬дется зарезать.
Господи! Как же смотрел калека-жеребец вслед уходящему та¬буну, как печально ржал, как, наверное, страдал от того, что из тринадцати лет существования прожил лишь ночь и утро по-настоящему...
Месть наша за бытовые условия на фильме по сравнению с этим всеобщим горем по поводу гибели красавца-коня бы¬ла примитивной — мы просто отхлопали директора-ворюгу за то, что три дня спали в юрте на войлоке, им же укрыва¬лись и ели только конфеты да жесткий хлеб, которые этот мо¬лодец распорядился привозить киногруппе из небольшого приграничного села.
Вот так закончилась для меня эта «сладкая жизнь» в го¬рах. Я отбыл в город Курск на фильм «Объездчик», столь знаменательный и трагичный для меня впоследствии...