Настёнка. Капля ртути. Из Русского Детектива

    
     Настёнка, диво дивное!..  Ну что же,
     Предлог хорош был, медлить тут негоже...
     Я вышел в коридор, и в полумгле
     По половицам хлибким и скрипучим
     Побрёл, шатаясь, будто на зыбучем,
     Расхристанном пиратском корабле.
     А дом и был, считай, гнездом пиратским:
     Чуланчики, закуты... Вот где «братцам»,
     Бродягам-то раздольице!..  Но где
     Настёнка?..  Дверь толкнул. – Темно… Другую...
     И третью... И – увидел дорогую,
     Да как увидел! – В полной наготе.
     У зеркала, средь крохотной светёлки
     Стоит, коса распущена... заколки
     Неспешно разбирает...  И черны
     Власа её, пролитые волною,
     Всей плоти нестерпимой белизною
     Ещё чернее – в синь оттенены...
     ***
     – «Ну, что воззрился?.. Хороша Настёна?.. –
     Меня завидя, вовсе не смущённо
     Спросила, повернулась...  Подошла
     И обвила руками... И мгновенно
     Всё зашаталось – пол, кровать, и стены,
     И зеркало расплылось в зеркала...
     О Боже, что творилось в этой смуте,
     В безумье этом!.. Жаркой каплей ртути
     Она металась в белых простынях,
     И задыхаясь в чёрных, влажных космах,
     Я продирался, плыл сквозь недра – в космос,
     Плыл в чёрных звёздах, в золотых огнях,
     Хотелось до конца, совсем забыться
     И в бездне бездн зарыться, раствориться
     И никогда на землю не сходить,
     Обволокнуться тёплой, млечной влагой,
     И плыть в мирах, и косной, звёздной тягой
     Протягновенный ужас бороздить,
     Хотелось раздавить её, такую
     Беспомощную, жалкую – тугую,
     Мерцающую капельку огня,
     Огня, руды, неясного начала,
     Чтоб источилась, чтоб иных не знала
     Начал, изничтожаясь, – лишь меня!..
     Но капелька упругая мерцала
     И в бездне бездн, как будто отрицала
     Саму возможность безначалья, тьмы,
     И я всплывал, влекомый долгим кликом,
     И вновь склонялся над безумным ликом,
     И вновь сквозь бездны проплывали мы...
    
     Нечеловечье жило в этой жути.
     Бескровная, тончайшей струйкой ртути
     Как будто испаряясь, отравив
     Меня блаженным ядом, умирая,
     Но плоть мою до капельки вбирая,
     Вдруг воскресала – вся живой извив:
     Бескровное тому мгновенье тело
     Как будто наливалось, золотело,
     И руки, наклонённые ко дну
     Бессильной, тихо зыблемой травинкой,
     Опять светились каждою кровинкой,
     Смертельную сгоняя белизну.
     Она опять пылала и светилась,
     Стеная и неистовствуя, билась
     В предсмертной бездне... И опять, опять
     Змеёй упругой, гибкой каплей ртути
     Выстёгивалась из огня, из мути,
     И наливалась кровью...
     Ни понять,
     Ни плотью осознать я был не в силах
     Её бредовых чар... Я победил их!..
     Я проиграл... Я снова потерпел
     Победу!.. Дикой бездне – пораженье?
     И в мареве, в чаду, в изнеможенье
     Так ничего понять и не успел...
     ***
     – «Что, хороша?.. – Уже смеясь, играя,
     У зеркала стояла, собирая
     Размётанные кудри – ты гляди,
     Заснул, никак?.. Оденься, сделай милость...»
     В жару, в смятенье я гадал: приснилось?
     Иль впрямь она колдунья?..  На груди
     Под левым, ало вспухнувшем по-детски
     Сосочком пламенел тревожный, резкий
     Косой рубец... я подошёл, слегка
     Коснулся, пальцем проведя несмело...
     – «Что это? Нож?..»
     – «Он самый... Было дело...
     Как видишь, не доделали. Пока...»
     И, одеваясь, в прозаичном тоне
     Поведала как сиротой в притоне
     Подпольном очутилась: затворил
     Сосед-подонок, благодетель херов,
     В бордель для извращенцев, изуверов,
     Где чуть ли не в цепях «гостям дарил»
     Таких же, как она, сирот, подростков,
     В кровавых оргиях, садистских розгах
     Зачахла б, как они… Но не смогла
     И года издевательств сладострастных
     Снести от распалённых, безобразных
     Тельцов, слюнявых старцев, и сбегла.
     Точнее, попыталась… Страшно били.
     Опять бежала, и опять ловили,
     В подвале чуть не насмерть засекли.
     Но не могла смириться. И навеки
     Узнала – принужденьем в человеке
     Привить лишь отвращение смогли:
     Кому к работе, а кому-то к дому,
     К семье, к благополучному содому,
     А ей – к постели, где должна, должна,
     Всегда и всем должна – рабыней, тварью,
     Товаром быть!.. Но, стольких «отоваря»,
     Раз навсегда зарок дала она:
     Нигде, ни с кем, хоть в золотые узы,
     Не вступит, никакой другой обузы
     Не примет от мужчины, кроме той,
     Единственной, воистину блаженной:
     Жалеть, любить... быть самою вселенной
     Для всех, сверкнувших искрой золотой
     На чёрном небосклоне... Сбился с круга –
     Она не только мать, она подруга,
     Она же родила мир этот весь,
     Она его собою утоляет,
     Владеть, принадлежать – не позволяет.
     Все одиноки, одинаки здесь...
     ***
     – «И я, как все? И Никодим с Донатом?..» –
     Я перебил вопросом глуповатым
     Ее простую, будничную речь,
     Пронзительный и тёмный взгляд скосив свой,
     Она лишь усмехнулась на спесивый
     Вздор дикаря... Стряхнула с хрупких плеч
     Тяжёлую, почти до пола, косу,
     И, безучастна к дикому вопросу,
     На голове неспешно заплела.
     Так странно в этой худенькой, прозрачной
     Почти девчонке сочетался мрачный
     Взгляд с детскостью её... Она была
     Светла, светла!.. Иль это мне казалось?..
     – «Вот, вырвалась... Да памятка осталась –
     Точно заминки не было, она
     Продолжила всё так же просто, ровно –
     «Дань» выплатила...  Ну, а то, что кровно,
     Так тем добрей урок, чем злей цена.
     Все одиноки... жалко всех до боли!..
     А вот меня – не смей жалеть. По воле
     Своей, а не чужой, не чьей-нибудь
     Я этот путь избрала... Кстати, вот уж,
     Мне нынче и попутчик...  Ведь проводишь
     На рынок, в город?.. Ну, так не забудь,
     И отдохни пока, я ненадолго,
     Лишь в баньке приберусь, поди, наволгла,
     Пока вы толковали там, с утра
     Попарилась я славно. Завтра гости.
     Да ведь и ты не прочь попарить кости?
     Вот с ними и попаришь...  Ну, пора,
     Уже остыла каменка, должно быть.
     Ополосну, полки прочищу, копоть
     Кой-где сниму...Гость не простой у нас!
     А ты дождись...»
      ***         
     Сквозь инея опушку
     Я на задворках разглядел избушку:
     Ещё дышала, тоненько курясь
     Дымком прозрачным, синеватым, тонким…
     «Так вот секрет, вот почему Настёнка –
     Я засмеялся про себя – такой
     Предстала мне впервой, и у зерцала
     Себя так безоглядно созерцала,
     Вот почему застал её нагой! –
     Голубка не успела с пылу, с жару
     Переодеться!.. Повезло, пожалуй,
     Да нет, определённо повезло!
     А хороша!..  И впрямь необычайна...
     Нет, не поверю в случай. Неслучайно
     Так просто нас и радостно свело...
     ***
     До рынка городского от местечка
     Путь был неблизкий, слава Богу. Речка
     То в зарослях плутала, то в поля
     Завиливала… Мы её держались,
     И, странно исповедуясь, сближались
     Всё более и более, деля
     По-братски горести, воспоминанья,
     Неуловимо схожие... Скитанья
     Свои поведал я, она в ответ
     Судьбу свою сиротскую, мытарства
     В чужих домах, все самодурства, барства
     Припомнила, все меты горьких лет
     Без мужа, без семьи, без отчей хаты,
     Оттяпанной законниками  – хваты
     Всегда найдутся! – Без гражданских прав
    (Все метрики посгинули в притоне)...
     Не добры люди – злыдень, вор в законе
     Привёл к попу, в картишки отыграв
     Девчушку у заезжих сутенёров, –
     Изот, смутьян и нехристь, дикий боров,
     А надо же, один и пожалел.
     Здесь только и вздохнула, огляделась,
     Ума поднабралась да приоделась...
     – «Я не ропщу, так, верно, Бог велел –
     Всё то пройти… И не озлилась, видишь?
     Обиды не таю… а коль обидишь –
     Аукнется, попомни!..» –  Тут она
     Как бритвой, из-под шали, чёрным глазом
     Сверкнула...  И смутилась как-то разом...
     И тут же приласкалась, смущена:
     – «Ну, не серчай, не надо... я же вижу,
     Ты не обидишь, правда...»
     – «Не обижу?!.
     Девчоночка, кровиночка моя,
     Родная!..» – В полость шубки зарываясь,
     Я бормотал и плакал, задыхаясь
     От нежности и боли бытия,
     От страшной безысходности, и – счастья
     Хотя б в одной родной душе участье
     Принять и, если нужно, умереть...
     Прильнув ко мне, она не прерывала,
     Блаженно губы тёплые давала
     И не хотела сладких слёз стереть,
     Счастливых слёз, катившихся с морозных,
     Горячих щёк, и перелившись в слёзных
     Ручьях-потоках, навсегда уже
     Роднились наши души – до предела,
     Где ни души, ни памяти, ни тела,
     Лишь свет на запредельном рубеже...
     ***
     ...река, петляя, вышла наконец-то
     В просторный лог, где старый, неважнецкий
     Перилами чернел дощатый мост.
     – «Ну, вот и «смычка» наша. Здесь до рынка
     Рукой подать... Кружная есть тропинка,
     А есть и напрямик, через погост, –
     Не страшно?..»  Я осклабился: Решиться
     На непокой, на смуту, и страшиться
     Покойничков? Конечно напрямки!..
     ...заброшен был погост. Черны, морозны,
     Поскрипывая, снег роняли сосны,
     Похрустывали под ногой сучки.
     «Не косточки ли?..»
     Суеверий корни
     Поглубже всё ж, подумалось, упорней
     Продрались в кровь, чем дюжие крыжи
     Христовой веры... Прадеды и деды,
     Как знать, вопят из тьмы:
     – «Почто бездетны
     И правнуки, и внуки?.. Вот скажи,
     Ты отчего бездетен?.. А подруга
     Твоя зачем пустынна?.. Аль из круга,
     Очерченного пращурами, вон
     Решились выйти, нас предать, и вскоре
     Совсем забыть?.. О, горе вам, и горе
     Нам, скорбным, вас поставившим на кон...»
      ***               
     ***
     ...ребеночка неужто не хотела?..»
     Она остановилась, поглядела
     В глаза мои спокойно и темно,
     Так отрешённо, что мороз по коже
     Прошёл от осознанья, что, похоже,
     Здесь всё бесповоротно решено,
     Давненько решено... И – засмеялась:
     «Нет, не хотела... Знаешь слово Жалость?
     Вот то-то... Только жалость не к себе, –
     К душе… К той, нерождённой, и на муки
     Здесь обречённой, обречённой скуке
     И  тьме, произрастающей в судьбе,
     Сквозит та темень зернью в сердцевине
     Плода на свет: крыжовника ли, дыни,
     Простых ли человечков... Только тут
     Они смешно поделены полами.
     Смотри-ка: два слепца, два бедолаги
     Соединятся – третьим зацветут...»
     Она захохотала: «Правда, дико?
     Две дольки рассечённых... А, гляди-ко,
     Ведь это нужно было!.. Но кому?
     Зачем томятся два несовершенства?
     Блаженства ищут?  Кабы те блаженства
     Передавались третьему, тому,
     Ради кого всё это и вершится,
     Так ведь он тоже, тоже сокрушится,
     Когда созреет... Боже мой, едва
     Я не лишилась разума, всё это
     Когда-то осознав, ища просвета
     В дурных потёмках крови... Чёрта с два!
    
     Ну, детство, старость – там хотя бы чисто...
     Ты замечал ли, кстати, как лучится
     Лицо младенца, или старика? –
     Одним и тем же светом!.. Замечал ли
     Что люди на вопрос твой отвечали
     «Как жизнь?..»  Припомни. Ведь наверняка,
     Ребёнок: «Хорошо». Согнав тревогу:
     «Бог милует... Спасибо… Слава Богу» –
     Ответит старость.  Ну а зрелость что?
     Без вздоха, выдававшего бы тяжесть,
     «Как жизнь? Да ничего, ответит, так уж...»
     Что ничего? Ведь это же – ничто!
     Тьма, пустота!.. И – скука... Слышишь слово?
     Темно и плохо. Скученно...  И снова
     Прислушайся: вот – «Хорошо». Здесь Хорс,
     Бог солнца брезжит, коло хоровода,
     И колесо – суть солнце... Вот природа
     Младенца, старика... А чуть возрос,
     Налился зернью, наклубился страшной
     Энергией – пошло!.. Дурной и зряшной,
     Кромешной силой изойдёшь... Ведь вот,
     Скажи, куда идёт она, откуда,
     Энергия взбесившегося блуда?
     Пронзительные высвисты пустот!
     Тьма, пустота и скука в ненасытном
     И самом сочном, самом ядовитом
     Отрезке жизни укоренены.
     Хваленая любовь? Как бы не похоть
     И зуд всех перетрахать, перегрохать,
     Болезненная одурь, бред весны
     И лета...
    
     Ну, пришла, положим, осень –
     Тяжёлый урожай на землю сбросим,
     И что в итоге? Лучше ли плоды
     Своих семян? Хотя бы их подобья?
     Так нет же, – хуже!.. В бешеной утробе,
     Похоже, поразладились лады...
     Разбрызгиванье семени, затменье
     Любви и нежности, поползновенье
     Кровавой тьмы, предвестницы войны…
     Граница пола – вот первограница
     Войны и смуты, вот где коренится
     Игла и жало, корень Сатаны...
    
     Ты, милый друг, не думай: нахваталась
     Какой-то мути, вздору начиталась
     И чернокнижием охмурена...
     Я опыт поиметь, и не отчасти,
     Имела в жизни время... и несчастье,
     А попросту, была обречена:
     Обречена всё осознать на шкуре –
     На собственной!.. Уж силу этой дури
     Я ощутила у самцов – залить
     Весь мир, всё затопить, как будто скверной,
     Непреткновенной, озверевшей спермой,
     Любой ценою похоть утолить!..
     ***
     А знаешь ли, что Никодим в раденьи
     Однажды возопил? «Се – наважденье!
     Блуд, блуд и блуд, вот всё, что мы творим,
     Вот, что узрел Христос, и ужаснулся,
     И от людей, от мира отшатнулся,
     И пригрозил Пришествием вторым.
     Он людям нёс любовь, а те, гориллы,
     Всё в блуд и похоть пересотворили.
     Как молвить слово нежное? Оно
     Воистину, как то зерно на камне,
     Не прорастёт любовию, пока мы
     Не подготовим почву под зерно.
     Вот, ждём, готовим... Только я порою
     Страшусь: а чем Пришествие второе
     Мы встретим?  Упованием на Суд?
     А где Преображенье, где усилье
     Самих людей?.. Они зерно взбесили.
     И забродил, запенился сосуд...»
     ***
     – «Огромный, тёмный кабель по вселенной
     Протянут... А внутри его, как пленный,
     Теснится, дышит, множится, живёт
     Весь род людской, извитый в миллиардах
     Жил разноцветных, в генах, капиллярах,
     Какой-то мировой кровопровод!
     И вот что страшно, если там, в условном
     Истоке он идёт плетеньем ровным,
     Распределён по руслам и цветам,
     То здесь, поближе к нам, поближе к устью
     (Условному опять) он мутной густью
     Распущен по излогам тут и там:
     Всё путается, пенится, дробится,
     И всё растёт тревога – как пробиться
     К Всевышнему, как связь держать, и Весть
     Нести Ему в таком кровосмешеньи,
     Где генный код под гнётом распложенья
     Нарушен, спутан, истемнён?.. Бог весть,
     Что слышит Он... Ведь мы кричим – не слышит
     Как тут бунтует, множится и дышит
     Бесформенная масса: спутан код,
     Нарушен номер, в стоязыком стоне
     Щелчки, помехи, точно в телефоне
     Испорченном Он слышит, и вот-вот,
     Того гляди, всё это Он оставит,
     И с горькою досадою надавит
     На чёрный рычажок... – Его черёд...»
     ***   
     ...да можно ль твари этакой плодиться,
     На что?.. Тут, право, впору утвердиться
     В воззреньях манихейских... Но вопрос –
     Откуда он клубится, Чёрный Эрос?
     Ведь не случайно, в разуме изверясь,
     Пошел наш стебель крови в голый рост...
     ***
     – «Передохнем? – Я свесил на перила
     Рюкзак и сумки – славно говорила,
     Да не успела, жаль, я под конец
     Один занятный фактик вспомнил, правда,
     Занятный: про моллюска-аргонавта,
     Слыхала про такого? Сорванец!
     В чем суть? А вот послушай, фактик жуток:
     Гоняясь за моллюсихой, свой жгутик,
     Малюсенький свой членик полнит он
     Таким зарядом силы, столь огромным,
     Что тот, уже в режиме автономном,
     От тельца оторвавшись, жмёт вдогон,
     Летит за ней, сам по себе, отдельно,
     Как за кормой торпеда, жмёт прицельно,
     Покуда не достигнет, не пронзит
     Плоть нежную таким блаженным ядом,
     Таким всеисторгающим разрядом,
     Что в ней и подыхает, паразит...
     Ну, чем не сорванец, чем не оторва?
     Какая-то космическая прорва
     Взбесила этот узел бытия...
     А между прочим, мастер Леонардо
     Считал, и не из форса иль азарта,
     Всерьёз считал, что член – второе «Я».
     Он, мастер, создал атлас анатомный,
     Где показал, что частный, автономный
     Субьект при человеке – член его,
     А в женщине лютует озверело
     Её самодовлеющее чрево,
     И это также – Самосущество...
     ***
     Да, древние недаром замечали
     Что зверь после соития печален.
     Ещё бы! Тлел такой злат-огонёк,
     В мечтах мохнатых теплилась такая
     Надежда неземного, что вникая
     В себя ночного, обхватив пенёк,
     Зверь тосковал и грезил о пролёте
     Дремучей бездны в содроганьях плоти,
     А вышло что? А получилось то,
     Что зверь едва ли вымахнул над лесом,
     Едва ли над собою взмыл, и весом
     Подавлен, рухнул в гиблое ничто,
     Ну, если не в ничто, так в тот, родимый
     Берложий мрак, в хаос непроходимый,
     В ночные дебри, в гнилостный развал,
     В насквозь пропахший сукою текущей
     Валежник свой, сопревший, но влекущий,
     И снова – но лютей! – затосковал...
     Где нежность, где блаженный ритм вселенной?
     Что зверь, что человек – всё плотный, тленный...
     А ведь недаром чует, есть и в нём
     Иное нечто, кроме тьмы кровавой,
     Лучащееся сумеречной славой,
     Догадкой смутной, неземным огнём...
     Однажды, знаешь, я в себе услышал:
     Что это значит: «Из себя я вышел»?
     Что это значит: «Душу отвести»?
     Есть, значит, Тот, внутри меня живущий,
     В меня глядящий, и меня зовущий
     Куда-то выйти, иль совсем уйти?
     И, значит, «некто третий» есть – его-то,
     А не кого-то плотского, кого-то
     Другого, может, «третьего» зовёт
     Какой-то «первый» выйти... Но откуда,
     Из тьмы, из крови, душу из-под спуда
     Освободить, разьять телесный свод?
     А плоть, она, выходит, здесь – «вторая»
     В триаде этой: кровью запирая
     Тех двух, незримых, буйствует – «Не сметь!
     Я главная! Я посредине мира!
     Вам только дай свободного эфира, –
     И выйдете, и это будет – смерть...
     Так кто же мы?..»
     ***   
     – «Кто мы? –
     Настёна строго
     В глаза смотрела... – Обезьяны Бога...