Третий...

- Ой, бабацка! - На подоконнике, уткнувшись носом в оконное стекло, сидела трехлетняя девочка. Разглядывая трепыхавшуюся между оконными рамами бабочку, она осторожно стукнула по стеклу ладошкой. Бабочка метнулась в сторону и замерла…
---------------
Тишину серого, суконного дня разорвал на части крик ребёнка. Мать выронила из рук противень с горячими ватрушками и дикой кошкой ворвалась в коридор. На полу, корчась от боли, отчаянно голосила щуплая, коротко остриженная девочка. Рядом валялась бутылочка с наполовину пролитой уксусной эссенцией. Мать растерянно смотрела на неё, на девочку, и не знала что делать…Мысль о том, что надо просто обмыть обожжённую ножку, в которую так яростно вцепилась её дочь, даже не приходила в голову.
«А вдруг выпила? Скорая помощь… Телефонная будка – до неё квартал…»
Мать суетливо накинула пальто, вернулась, подобрав бутылку, и опрометью бросилась за дверь.

 Воспоминания… Горячий, скомканный блин.
В небольшой, бедно обставленной, но уютной комнате, с отрывным календарём в руках, сидела молодая женщина. Она аккуратно, точно боясь повредить, оторвала верхний листок – 8 Марта 1956 года…
 «Ладно, обошлось, только след на ножке остался. А ведь она девочка… Если бы я тогда что-то соображала… Какая реакция? Ведь сколько раз я разбавляла её водой? Глупая…»
 Она бросила взгляд на пустую бутылку – водка… Её горлышко предательски торчало из-под кровати.  Брезгливо поморщившись, она посмотрела на кучу окурков в старой, самодельной пепельнице и принялась за уборку.  Подташнивало… «Эх, ведь знает, что от этих запахов меня воротит…»
Необычно яркое солнце, уютно и как-то вдруг, примостилось в тёмных, сырых уголках полуподвальной квартирки, делая её более просторной и светлой.  В открытую форточку ворвался свежий, весенний ветерок…
«Дурёха я дурёха, где двое – там и трое, справимся…»,  подумала она, и с нежностью положила ладонь на свой выпуклый животик. Внутри неё зарождалась жизнь… Жизнь, которая могла оборваться по её вине.
 
   Она вспомнила обжигающий ветер, колючий и царапающий снег, сарай и приставленную к нему лестницу, нервно подрагивающий тусклый фонарь и одинокие тени на тёмной, глухой улице… Назойливые мысли стучали по вискам игрушечным чугунным утюжком – младшенькая чуть не убила им случайно старшего…
«Аборты запрещены, жизнь от получки до получки, обещания мужа… слова, слова… А мне только двадцать восемь…» Она залезла на крышу и прыгнула…
 
   Тёплый, ласковый луч привычно проскользнул в треснутое, на уровне земли окошко, пробежался по краешку одеяла и коснулся ресниц девочки. Она зажмурилась и осторожно открыла глаза. «Ой, солнышко»... Откинув тоненькое, байковое одеяльце, смотрящее круглым глазом из ситцевого линялого пододеяльника, она прямо босиком, по теплым, солнечным лучам прошлёпала к окну. Ей нравилось наблюдать за снующими туда-сюда ногами, обутыми в сапоги, ботинки, сапожки…чёрные, серые, коричневые…
«Летом интересней…» Она не по-детски вздохнула и, подставив табурет, забралась на подоконник окна, выходящего на противоположную сторону. Здесь она видела людей в полный рост. Окно выходило во двор и, хотя он был проходным, многие предпочитали идти в обход, по неказисто очищенным, прикатанным до зеркального блеска, тротуарам. Перспектива провалиться в тающий, грязновато-серый снег была малопривлекательна. Но такие нерасчётливые удальцы находились, и наблюдать за тем, как они вытаскивают ноги из снежных ям, было не менее увлекательно.

Девочка аккуратно отодвинула цветущую герань, тут же окатившую её своим особенным ароматом, и, поморщившись, стала наблюдать.
Людей не было. Возле взъерошенного куста сирени сидела большая, серая ворона и, придерживая когтистой лапой корку хлеба, настойчиво долбила её клювом. Девочка с интересом следила за ней и вдруг вспомнила, что тоже хочет есть. Она неуклюже повернулась на живот, намереваясь слезть, и задела горшок с геранью…
«Ой, мамин любимый…»  Она испуганно смотрела на горку земли и черепков, розовые осыпавшиеся лепестки, и тихонько бормотала:
- Ой, мамацка! Я нецяянно… Ну, и пусть, пусть…
Она топнула ножкой, тут же забыв про еду; забралась под одеяло и стала мысленно рассуждать: «Скоро придёт брат, он первоклассник, он всё знает… Он уберёт это плохо пахнущее, разбившееся цюдовище…»
Она наморщила лобик и, наблюдая за тёплым лучом, переместившимся на противоположную сторону, тихонько засопела, причмокивая во сне губами…

- Ну, и кого ты хочешь?  Братика или сестричку? – спрашивал отец, ласково потрепав четырехлетнюю дочурку по светлой шапке густых, слегка вьющихся волос.
Она таращила на него свои большие серые глаза, уже зная, что мама пошла за ребёночком, но смущённо молчала. Ей было все равно…
 
 Родился мальчик… И, выбравшись в этот ослепляющий и такой неведомый мир, чувствовал он себя явно уютно. Нет… Он, как и положено при появлении на свет божий, закричал, но потом…
- Слышь, ты б взглянула на пацана. И чего он всё молчит, жив ли? - спрашивал дед, обращаясь к дочери.
А он лежал, пускал слюни и, старательно разглядывая свои ручонки, косил глаза.
Он терпеливо молчал, словно боялся потревожить своим криком маму, которая когда-то хотела избавиться от него. Он как будто бы чувствовал свою вину за то, что так цепко держался…
  Если бы он знал, что его ждут скандалы редко трезвого отца; побеги от них в залатанной, переходящей от брата и сестры, одёжке; несколько приводов в милицию – бои за справедливость; работа, на которой он потеряет два пальца; Чернобыль с его жарой – свинцовые предохранительные щиты на окнах столовой они сбрасывали; инсульт, после которого он с трудом будет передвигаться даже по комнате…
  Если бы... Возможно, он постарался бы и ускользнуть… Но он родился.

  На пеленальных столиках лежали новорождённые – два мальчика… Один ладно скроенный, с пропорциональной головкой, такими же ручками и ножками…
- Ой, какой хорошенький,  –  восхищённо шептала молоденькая акушерка, неумело пеленая малыша.
- Глупая, - иронично улыбаясь, наставница с гордостью, будто  она сама произвела на свет это чудо, перевела взгляд и с теплотой в голосе проговорила:
- Вот это настоящий мужичок, русский мужик, богатырь…
А на столе, суча коротенькими ножками, лежал он – большеголовый, нескладный и смотрел на окружающий мир большими, пока ещё синими глазами.
Его ждали сестричка, брат, любящая их всех мама, и большой, светлый, но такой разный и непонятный мир…
 Он уже родился и жил, целых шесть дней…
------------------
А по двору роддома, весело подпрыгивая, носилась девочка и, дёргая отца за рукав, оголтело кричала:
- Папа, папа! Смотри! Бабочка…