Прелюдия

          Мы с Анной сидим рядом на скамье в костеле святого Станислава. Этот старый римско-католический храм с невысоким куполом скоро совсем потеряется на фоне многоэтажных стеклобетонных новостроек. На нем латинская надпись – Te deum Iaudamus (Тебя, Бога, хвалим). Сейчас в храме службы нет, будет вечер органной музыки. Помещение быстро заполняется, свободных мест уже нет, и несут еще стулья.
           Прямо передо мной изображение Девы Марии. Спадающие каменные складки ее длинной одежды, скорбно разведенные руки... Смирение и трагичность канонического образа. Невольно смотрю на Анну... Нет, она совсем другая. У нее бледное, узкое лицо и длинные, прямые светлые волосы. Короткая верхняя губка слегка обнажает крупные передние зубы. Когда-то в детстве ее за это дразнили белкой.  Мне  всегда  нравилась эта неправильность лица, придававшая ей  черты обиженного ребенка.
          Анна кажется излишне худощавой, но при этом сохраняет неуловимую женскую привлекательность. Сейчас она слушает музыку с закрытыми  глазами. Анна говорит, что у нее тогда появляется ощущение полета. У меня пока нет такого ощущения и я, открыв блокнот, начинаю набрасывать фигуру бородатого старика. Он сидит впереди нас и очень похож на святого апостола Петра. Потом начинаю рисовать Деву Марию. Всматриваюсь в ее лицо и тоже постепенно погружаюсь в мир музыки. Наступает какое-то умиротворение, спокойствие и вся сиюминутная суета отходит в своей незначительности. Больше уже не делаю попыток рисовать и откладываю карандаш. Музыка захватывала все больше, Теперь она была очень знакома мне. Кажется, что приоткрылся краешек занавеса, за которым сокрыта вечность. Это была фа-минорная хоральная прелюдия Иоганна Себастьяна Баха “ Ich ruf zu Dir, Herr”, BWV 639, написанная на 129 псалом: “Из глубины взываю к тебе, Господи. Господи! Услышь голос мой... “ 
            Вообще, прелюдия в ее музыкальном смысле, представляет собой непродолжительную игру на каком-нибудь инструменте перед началом пьесы. Она не имеет определенной и строгой формы. В лютеранской церкви прелюдии исполнялись органистом для приготовления прихожан к пению хорала.  Уже потом композиторы стали писать их как самостоятельные произведения. Для меня эта прелюдия каждый раз становится новым открытием, ступенькой в неведомый мир...   
             Теперь, эта музыка рождалась где-то в недрах храма, поднималась и раздвигала его до невероятных размеров. Передо мною был огромный океан, живая, бурлящая равнина. На ней островами проплывали осколки человеческой памяти. В них была и моя память, моя жизнь. Внезапно увидел себя стоящим на коленях, обнимающим ноги своего покойного отца. Спустя годы, я вернулся домой, но сделал это слишком поздно. Такое было в моей жизни... Оживала евангельская притча о блудном сыне, к которому возвращалось запоздалое раскаяние. Поздно, отца уже давно нет на свете... В моих руках только шкатулка с горстью земли. Это был “Солярис” Станислава Лемма и Андрея Тарковского, но там была  и моя собственная жизнь.  Эта музыка тоже звучала там. Старые полотна голландца Питера Брейгеля-старшего с их сценами из сельской жизни XVI века тоже были  оттуда. На изображенном замершем ледяном катке, может быть, есть и моя неловкая фигура. Кто знает, вся наша жизнь состоит из таких иллюзий. Мы сами создаем их себе, во что-то верим и поэтому остаемся людьми даже в самых нечеловеческих обстоятельствах.
               Органная музыка продолжала звучать, не было объявлений и представлений, не было  аплодисментов. Ощущение такое, что ты в этом мире совсем один. Смолкли последние звуки органа, они словно растворились в воздухе, в стенах, или ушли куда-то в землю.  Анна открыла глаза и улыбнулась. Кажется, она тоже  вернулась на землю из своего заоблачного  полета.
                Кто же уводил нас в этот фантастический мир? Сегодняшнюю исполнительницу выводят перед нами за руку, совсем юную Викторию Дербан. Звездочка, подаренная миру Красноярском. Сейчас она обучается в Санкт-Петербургском университете на факультете искусств, кафедра органа, клавесина и карильона. Такая маленькая, что кажется мне, почти ребенком... Маленькая, но управляет большим старинным инструментом,  он послушен ей и поэтому рождает удивительную музыку. Это был ее первый сольник  -  первый сольный концерт. Аплодисменты, цветы и смущенная счастливая улыбка на ее лице. Сбылось... Сколько еще будет всего, такого значительного, но оно уже не будет для нее первым.
                Мы молча идем мимо Крюкова канала, совсем не хочется говорить. Среди плит на набережной символом течения времени пробивается зеленая трава. Кажется, оба еще находимся где-то там, в стране волшебных звуков. Анна думает о чем-то своем. Она вообще  сильно изменилась за последнее время. Неожиданно занялась своим  происхождением, дальними польскими корнями. Ее предки прибыли сюда из Польши во время первой мировой войны. Приехали в поисках утраченного состояния и хлеба насущного, но вместо этого на долгие годы обрели здесь новые страдания. Когда-то они даже скрывали здесь свою национальность. А теперь ее позвало туда. В Польшу ездит каждый год и ей там очень нравится. Увидела, как поляки любят свою родину, как бережно относятся к своей земле. Аккуратно распаханные холмы и поля, красивые, украшенные цветами домики и чистые, ухоженные улицы. Там было приятно почувствовать себя женщиной, настоящей “пани”.  Это особое отношение со стороны мужской половины, целующей ручки своим панночкам. Правда, на исторической родине ее полькой и своей не считают. Для них она по-прежнему русская. Полькой она себя чувствует здесь, в Петербурге и старательно изучает польский язык. Вся спальня у нее увешана видами Варшавы и Кракова. Она гордится тем, что в ее жилах течет польская кровь. У Анны произошло какое-то удивительное раздвоение личности. Здесь ее тянет в Польшу, а там начинает скучать по Петербургу. 
              Мы уже давно знаем друг друга. Кажется, целую вечность. Дня не проходит, чтобы мы не пообщались по телефону. Встречаемся, конечно, реже. В общем, странные дружеские отношения между мужчиной и женщиной, не перешедшие известной грани близости. Каждый раз при встрече между нами словно вырастает невидимая стена отчуждения. Мы оба знаем, что это за стены и оковы. Они у каждого  свои, слишком поздно встретились и у обоих уже есть  своя, другая жизнь. Не преодолеть всего этого. Может быть, мы что-то растеряли в этой жизни? Холодно нам и давно сказаны все слова, а лгать друг другу мы не умеем. Теперь каждый "en soi” -  сам по себе, или “das ding an sich” -  вещь в себе.  Все закрыто, неуловимо и абстрактно, трансцендентное и недоступное мне, как познание в философском понимании Канта...  Может быть так легче и можно прожить свою жизнь без новых больших потерь? Но, не успев расстаться, мы оба почему-то ищем и придумываем себе новые встречи. Будто, жить друг без друга, уже не можем...
               Для десяти вечера было довольно светло, стоял сезон белых ночей.  Со стороны Исаакиевского собора на нас быстро надвигалась темная фиолетовая туча.  Она напоминала хмурое лицо великана с подвижной мимикой. Повеяло ветром, будто этот великан мчался на быстрых конях в воздушном океане. Поднялась пыль, тревожно затрещали могучие тополя, осыпая мостовую сломанными ветками. Туча настигала нас.  Все потемнело, краски исчезли, и все предметы приобрели серый, свинцовый цвет. Мир без солнца всегда темен и сер. Внезапно, лицо великана исказилось гневом, изрыгнуло молнии и раскаты грома. Хлынул дождь. При таких порывах ветра зонт уже не помощник. Мы с Анной бросились прятаться в ближайшую арку. Казалось, что на нас опрокинулось небо. Вода струями падала с крыш, потоками шла по тротуарам. Всегда люблю смотреть на дождь, он кажется мне каким-то очищением и избавлением. Можно начинать жизнь заново. Нам было хорошо вместе под этой аркой, что-то хорошее грело у меня в душе, и мокрая  Аннушка показалась мне в этот момент удивительно близкой, незащищенной и желанной. Разом ушли все  разделявшие нас стены, и эта возникшая, у обоих, внезапная близость обещала нам много замечательных мгновений в будущем.
              Дождь закончился так же внезапно, как и начинался. Снова стало светло. В этот вечер мы долго вместе сидели в уютном подвальчике кафе на Большой Морской. Эти розы в ее руках с крапинками темного цвета. Они, будто написанные на лепестках строки...   Я увлеченно рассказывал Анне о своем невидимом Ангеле-хранителе, который много лет неуловимо охраняет меня в трудных, рискованных ситуациях. Сколько всего было за годы военной службы на южном космодроме. Космос по-прежнему жил во мне. Будничная работа испытателя, предстартовая подготовка космических аппаратов. Я видел пуски ракет, тогда удач в космосе было больше. Наблюдал удивительные ночные свечения, похожие на гигантские космические цветы. Они вращались и уходили за горизонт... Может быть, не стоило об этом рассказывать? Такое лучше хранить в себе. Анна не очень верит, как она говорит, в подобную фантастическую  чепуху. Она обычная земная женщина и бесконечно далека от всего этого. Потом мы снова шли по светлому ночному городу, дышали умытой свежестью улиц, и казалось, что лучше этого уже ничего быть не может. На Марсовом поле шел какой-то вечер современной поэзии. Скорее даже не вечер, а глубокая поэтическая ночь. Зрители не задерживались, но приходили новые. Было ощущение мероприятия для самих себя, для близких друзей молодых пиитов. На Марсовом поле в летнюю ночь многолюдно, как  днем, и мы идем в общем потоке к Троицкому мосту. Останавливаемся на самой его средине ровно в 12 часов ночи, или в 0 часов нового дня. Наше вчера со всеми его проблемами остались позади, на том берегу, на  Марсовом поле и Дворцовой набережной. Сегодня – рядом, оно проплывает под нами вместе с покачивающимися на невской волне теплоходами. Завтра – еще впереди, алеет несгораемой полоской за Заячьим островом и Петропавловской крепостью... Какое оно будет у нас? Мы, правда, этого совсем не знаем. Зато искренне верим, что оно будет бесконечным...
               Мы идем рядом, по темным аллеям Александровского парка. Каждое такое неосвещенное дерево кажется призраком или притаившимся разбойником. Значит, нужно идти ближе друг к другу и держаться за руки. Потом оба, покачиваясь при каждом торможении, долго едем ночным автобусом по маршруту 5м. Так обычно под землей бегут поезда, когда работает метро. В салоне почти пусто и свет горит как-то совсем уныло и тускло, но скоро будет совсем светло. Завтра давно наступило и новую встречу, мы себе назначили. Прощаемся у Черной речки, делаем это тоже долго. Вот и все, нет больше повода задерживаться.
               Теперь скорее домой, всего три часа осталось, и пора опять собираться на работу. Что же, такое мне не впервые, дом уже рядом. Опять небо потемнело, что-то громыхало, и, кажется, снова собирался дождь. Неосвещенные окна домов и заросли сирени во дворе, еще метров сто в темноте... Дальше все виделось, как бы со стороны, не со мной... Внезапно выскочивший на скорости по пешеходной тропинке мотоциклист и ревущий на высокой ноте мотор. Кажется, даже не успел толком разглядеть, не почувствовал удара, только сильный толчок в грудь. Сразу отбросило в сторону, в густую зелень...
                ... Космический океан напоминал большой кипящий котел, вечный водоворот. Снова в нем островами плыли осколки его слабеющей памяти, вереницы близких и дорогих лиц. Они почему-то ломались, рассыпались пылью и исчезали. Опять слышался шум дождя, но он уже не чувствовал его. Это было что-то бесцветное и текучее, как символ бесконечно уходящего времени. Мир перестал быть для него материальным...  Вся жизнь - это только прелюдия к вечности...  “Господи! Услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих. Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония, - Господи! Кто устоит? Но у Тебя прощение, да благоговеют пред Тобою. Надеюсь на Господа, надеется душа моя; на слово Его уповаю. Душа моя ожидает Господа...”
               ... Он снова видел небо, оно светлело. На него смотрели холодные утренние звезды...



      * Фото из интернета. Собор св. Станислава. У органа Виктория Дербан.