Где ты, бес

Среди всякой ерунды между прочей
Понимаешь, стали ночи короче,
То ли время подбирается к точке,
То ли ты привык к своей одиночке,

То ли год ушёл с зимовий на летник
И с учётом всех причин предпоследних,
Понимаешь наяву и воочью,
Очевидно, стали ночи короче.

И пока ещё звучат флажолеты
Тишины до певчих тварей рассвета,
Приходи, мой старый друг, поболтаем,
А то мир мой, как бы необитаем

Без размеренной вальяжной беседы
Ни о чём, не с имбецилом соседом
За бутылкой, а с достойным и разным
Собеседником, пускай безобразным

И нечистым по библейскому праву
(Слышишь, чистая сыскалась орава),
Говорю же, но достойным и нужным
Собеседником, с лица равнодушным

К искушению задля и во имя
Подходящих душ словами благими,
С обещаниями благ-преференций
Этой жизни и посмертных каденций:

Будет, типа, пекло-люкс с термостатом,
Чтоб по-божески сиделось в пенатах
Окончательной и вечной темницы...
Где ты, бес, пора с того и напиться.

Ближе сроки, ближе с каждой весною
И порядочная тень под сосною,
Из которой смастерят, подытожа,
Одежонку, без печали ничтоже —

Все там будем — и снесут, и опустят,
Налакавшись на поминках, так пусть их,
Кто причастен был, здесь что-то подержит,
На земле, на этой, бог ли, надежда

И подольше, чтобы встретили с миром
Неотвратное уколом рапиры —
Раз и всё — и ничего не осталось
От того, что ело, пило, ругалось

И любило, и наверно, любило,
Ничего — один лишь крест и могила,
Ничегошеньки, да где ж ты, собака,
Одному — налей, не пьётся, однако.

А весна-приблуда душу мурыжит,
Снег местами, как пупковые грыжи
Выступает арьергардом мороза,
А уже отторговали мимозой,

Зелень только проявилась на сером,
Пересохшем, перегнившем, горелом
Послесловии последнего лета,
Как дозоры летних приоритетов,

Нагревающихся дней и простынок,
Отступающих плащей-пелеринок
И развешенных ондатровых шубок
Над проходами дворовых голубок,

Ожидающих своих ухажёров,
Как зелёный огонёк семафора
Разрешает путь-порядок сближенья,
Ради будущего яйцесложенья,

Что продолжит этот род голубиный
Тихой родины моей тополиной
И каштановой, местами кленовой,
Примеряющей тепло и обновы

Вместе с мелкой стайкой юных амуров,
Залетевших настреляться по дурам
Молодым и окольцованным старшим
После месяцев холодных, монашьих.

Вон уже голубки ходят игриво,
Возбуждающе и нетерпеливо,
Скоро так пойдут раздетые дамы,
Чуть прикрыв места библейского сраму,

Откровенно и гордясь, что красивы,
Бередить посёлки и жилмассивы,
Выпить бы за красоту, только не с кем
Ни в квартире, ни в ближайшем подлеске.

Улетела, бес, моя Лизавета
Неизвестно на какую планету,
Неизвестно на какие свиданья,
Совращения и непониманья,

Не снесла, видать её приземлённость
Нашу вечную весну и влюблённость
В окружающее, в самое это
Лицедейство, не снесла Лизавета

Дней совместных и исчезла на юге,
Обескровив наши фуги и вьюги,
Пустоцветы и засохшие ёлки,
Оставаясь в чёрно-белом на полке

Вечнолюбящей, любимой певуньей,
Вечноюной обольстительной лгуньей,
Только что я всё о ней и об этом,
Ты-то знаешь, бес, концовку сюжета.

Нет, не надо, промолчи, обойдёмся,
Тут хоть матом с каланчи — не спасёмся,
Что отмерено — снесём и воспримем,
И возлюбим-утрясём, и отнимем,

Оттоскуем и допьём, что любили
На положенной земле и кобыле,
Так что, бес, не обещай, то что будет —
Не минует мимо нас, не убудет.

Скоро лето и мои купидоны
Разлетятся, как скворцы и вороны
В близлежащие посадки и склоки
Помаячить нагишом на флагштоке

О несбывшихся любовных утехах,
Коим лысина и годы помеха,
А в душе ты молодой лейтенантик,
Ухажёр, бретёр, задира, романтик,

И не хочешь привыкать и смиряться,
И себе такому уподобляться,
Постаревшему, брюзжащему члену,
Но с претензиями Блока-Верлена,

До сих пор, но в молодом — молодое,
Опыт требует всё больше густое
Изложение прошедших ошибок
До мельчайших поз, ужимок, улыбок,

Что не есть полёт, разгул и смятенье,
Обязательные в стихотвореньи,
А без этого — одно рифмоплётство,
Оскудение и даже сиротство

Исписавшегося, бес, графомана,
Оттого-то так тоскливо и пьяно
Исчезают вдруг куда-то коллеги,
Как стихи, любови, женщины, снеги...

Скоро лето, мы пойдём и поедем
В направлении от белых медведей
К афалиновым бурлескным пенатам
В двухнедельный перекур циферблата

Поплескаться в перламутровом море,
И погрев попутно душу в кагоре,
Приударить за приезжей красоткой
Мимоходом, между морем и водкой

(Купидоны-то в родимых осинах
Тупят стрелы о вороньи грудины),
Мимоходом, ибо в сердце заноза
Об одной, о ней и песни, и слёзы.

Где ты, бес, скучнее с каждой могилой,
Не страшней и престарелой тортиллой
В ежедневье молодом и воскресном
Не останусь мудаком бесполезным

Измышлять, мол, были мы рысаками,
Та принцесса или тот мураками
Помнят нас ещё блестящих и юных,
А у юных-то свои гамаюны

И насрать им на вчерашних пророков —
Батюшковых-бродских-бальмонтов-блоков —
С высоты своих планшетных религий,
Заменивших настоящие книги.

Мыслить, право, не грешно, да не нужно,
В виртуале атмосфера радушна,
Даже радужна, вполне музыкальна,
Да и смерть — не смерть, когда виртуальна,

Если есть десяток жизней в запасе,
По дороге — бонус с золотом в кассе,
Можно даже рисковать и сначала
Запуститься, раз рука подкачала.

Это племя незнакомых детишек,
Не читавших поэтических книжек,
Что к чему, две строчки в двадцать повторов —
Вот и весь тебе бином пифагоров,

Оттого-то и скучнее на свете,
Что скучнее стали песни и дети,
Торгашёвый мир — грошовая прелесть,
Застрелите меня, черти, не целясь.

Жизнь прошла почти, как пуля, навылет,
А попристальней — то в пене, то в мыле,
Только мир всё так же юн, но подлее,
Оттого-то наши бесы и злее.

Вот и утро подкатило нежданно,
Не дождался я тебя, окаянный,
Где ты бродишь, с кем сегодня гутарил,
Как какой-нибудь нежданный татарин,

Напугавший незнакомую душу,
Проявившись из подкорки наружу
Усреднённым заповедным шалтаем,
Заходил бы как-нибудь, поболтаем.
                27-28.05.2013