Обычный

Иногда я задаю себе вопрос: а если бы (знаю, скажешь – если бы, да кабы)? Если бы родился в то время, и хотя бы на чуточку был настоящим?
И конечно бы эти глаза непонятного цвета – то ли серого, то ли зеленого – смотрели ровно и уверенно, не опускаясь в землю. И лицо не было бы чем-то мягким и безвольным – летный шлем ему вполне бы соответствовал…
Москва. Далекая и сияющая. Училище – по путевке комсомола. Завод. Аэроклуб. Нет, идейным летуном не был. Сперва – просто хотелось оказаться в небе. А потом – вот. И не мог уже без ветра, подпевающего надсадному мотору «уточки», без зеленого шелка Поклонной и веселых девичьих подмигиваний Фильки под моими крыльями. Нет, про меня бы никто не сказал: он родился летчиком. Всякое было. Нельзя плохо делать то, что любишь – ты была права. Но я хотел быть первым, старался, шел вровень.
Война…глотки репродукторов и черный снег июня. Да, именно он и выпал тогда на зеленый парк, когда отзвучал оркестр. Как же? Война? Была какая-то ледяная уверенность, что она кончится через месяц, ведь перед глазами плывут армады ТБ и буквы и слова из них в синем небе. «Родина». «Сталин». «Москва».
А потом истребительное училище (Слава богу, аэроклубовские. У них хоть какой-то налет. Давай-давай товарищ, не задерживай). Я был счастлив и не верил своим глазам. Я буду воевать на И-16! Ведь именно на нем летал Чкалов! Именно его мы тогда видели над Красной площадью.
И пусть это была тоже не любовь. Но я в него влюбился, и радовался округлым крыльям с красными большими звездами. И гладил его борт. Хорош, воробушек. Он был строптив, но никогда не заигрывался. Не хотел мальчик погибать от неловкой руки курсанта.
Да когда же уже на фронт? Вон, на агитках, которые показывал замполит, скалится арийской улыбкой Хартманн. Нет, это замполит так сказал. А фашист («идейная сволочь, ариец») просто улыбался по-доброму и совершенно открыто,  слегка  прищурив голубые глаза. И наверняка тщательно расчесал и уложил свои светлые волосы. Белокурый рыцарь…  А на ребят просто бешенство нашло – вот это фашист? Это убийца?! Мозг человека все-таки стремится к самому простому. Наверняка истинный фашист -  это какой-нибудь оберштурм…черт с горящим волчьим взглядом и квадратной челюстью, да с непримиримым нависшим лбом. Не может быть…
 А мы уже воевали. Те, кто остался от аэроклуба. Рассказывали о великих женщинах-летчицах. Вот та девушка со строгим, но в то же время лукавым взглядом – настоящая королева. Уж точно у нее есть любимый. Это непременно усатый майор или капитан. Скорей всего, он взял ее ведомой, а потом она стала той, что  на фото. Крылатой смертью в небе и яркой, очаровательной девчушкой где-нибудь на земле, в деревеньке, где расквартирован ее полк. А вот Маша, оружейница, тоже в королевы годится. Уж по крайней мере выйдет точно. Ни разу на танцы не пошла…эх.
- Сергеич, белая краска есть? Картон? Кисти?
- А зачем тебе? Звезды красной эмалью  рисуют, а ты не сбил пока еще никого…
- Задумка есть.
Я  рисовал почти  весь свободный от полетов вечер.
- Ты чего? Это че, шлем? Ты терь спартанец у нас или гладиатор?
-Не видишь, что рыцарский? Тоже умный нашелся. Почему у них есть рыцари – эти, убийцы, а мы кто?
Замполит тоже засмеялся, ободрил. А шлем…да, вышел неказистый – у него был и греческий гребешок и плюмаж. Теперь и я рыцарь.
Хлопок ракеты в воздухе. А потом – дымная дорожка за красной падающей звездой. Прорвалась группа самолетов врага. Немцы летят в тыл, бомбить…
Погребальное молчание вечно переругивающихся командира и замполита. То, через которое глухо слышатся тяжелые и горькие несказанные слова.
" Посшибают ведь курят. И перышка не останется!"
" Приказ..."
Карусель.  Вот загорелся худой – наш командир со Славкой, моим другом сел ему на хвост. Я не заметил еще двоих на хвосте у себя. Увидел только синие хвосты трассеров, пронесшиеся рядом с кабиной. И зеленые охапки из ШКАСОВ подоспевших ребят. Рыцарь…
«Юнкерс» отбился от стаи и шел на низкой. Облака стелились почти по самой земле – вот он и решил дойти в одиночку и отбомбиться. Идейная сволочь. А ишачок уже радостно переворачивался через крыло,  лавировал между дымным паутинками трассеров – очнулся стрелок. И, получив, пробоину в плоскость, затрясся в каком-то животном остервенении, и рванулся, чтобы нанести "юнкерсу" смертельный удар. И…разбитый прицел, брызги осколков от приборов. Горячая боль в груди и мокрая  багровая гимнастерка. Чувствую, как ближе и ближе  степной ковер, умытый росой. А по нему - по небесно-голубым цветам - ползет растопыренная тень фашистского ублюдка-дракона.  Высота падает.
Неправильно, не геройски требовать что-то от своей смерти. Интересно, вспомнят ли? Я один из многих.  Ручку – вбок и на себя. Последний переворот через крыло. Аккурат туда, где уже разворачивается в мою сторону хобот заднего пулемета фашиста.
Мы станем метеоритным дождем – он и я. Дождем из горящей обшивки и крыльев и черной тучей взлетевших на воздух топливных баков.
Красная жестяная звездочка готовится вернуться на небо обратно. Ей скучно на металлической стелле. Ее света хватает для имен на новенькой табличке. Я знаю, что твои теплые нежные ладони возьмут ее за острые обжигающие крылышки-края и подбросят, как птенца-подростка туда, где живет и мерцает окрепшая стая ее товарок.