Познанье зноя, древнее искусство...

*  *  * 


Демон полдня движением страстным
отторгает скудение: «Брэк!»
Августовским оливковым маслом
протирает смарагд-оберег.
И стакан наполняя до края
неопознанным местным вином,
пьёт не в меру, не слыша, не зная
поучений – ни духом, ни сном.
Жарко-глиняный бражник зенита,
василиск, гуманоид, циклоп!
Голова твоя, Хронос, обрита
и широк вулканический лоб,
чтоб и клинопись, и пиктограммы
на упрямом вместились челе,
чтоб заветы отца Авраама
со стихом о змее и орле –

породнились с Волошинским гимном,
с ворожбой Мандельштамовых строф…
Демон зноя в язычестве дивном
воздымает излишества штоф,
чтоб опять сквозь стеклянные грани
приласкала в пространстве рука:
опасенья, снованья, гаданья
чада, зяблика и мотылька.
Цел летун-махаон! Не застрелен,
не изловлен хватательным ртом.
И лимонниц, и парусниц-фрейлин
сберегут воздуся на потом…
Что нам стоит – остаться живыми?
Надо просто с утра захотеть!
Демон Хронос – жестокое имя,
но нежна его ловчая сеть.




*  *  * 


Пятница нынче. Число – двадцать третье.
Плавится солнце и каплет с небес.
Сна византийский знойные сети
тысячелетию сплёл базилевс.
Там, в васильковых очках василиска,
властно и выпукло отражено
то, что замедленно, смутно, неблизко,
то, что прошло, но уйти не должно.

Там неспроста, в цианиде-расплаве,
Понт, бирюзовый набычив зрачок,
явью блеснёт о трагической славе,
альфу сцепив и омеги крючок.
И неспроста в златояром потоке,
в белом зените июльского дня
родственный некто, громадный, жестокий,
глиняноликий, сапфировоокий,
голосом треснувшим спросит меня...