Восемнадцатый год

На губах твоих - тонких как росчерк эскиза небрежного
Горький вкус сигарет. Будто ветка сирени примятая
Заискрилась от солнца... Цветы - невесомые, нежные
Растворяются в небе не дымом, а светлыми пятнами.
Теплоходы вдали всё играют на трубах «Офелию»,
Поднимается звук, обретая подобие голоса.
Ты стоишь на балконе – и небо молочно-кофейное
Полосою заката в твои заплетается волосы,
Сбив и шляпу и локоны. Кудри по шёлку, по синему…
Уколола шиповником руку. Одёрнула – кровь. Онемела.
«Как Россия» - подумала ты. Ведь и правда –
Россия…
Платье синее. Алая кровь на перчатке сияюще-белой. 
Всё стерильно. На скатерти серебром столовым поблёскивает
Не отпитых слёз пол кувшина, да горя целая унция.
И стоит в длинном красном плаще прямо на перекрёстке
С кровожадным оскалом, вся в язвах, чума –
Революция.
Ты с балкона видишь её силуэт – она жадно взглядом впивается
В твоё белое платье. Пальто уже держит за край хлястика…
А ты всё с перчатки белой кровь оттереть пытаешься.
Сзади голос отца: «Закрывай окно, простудишься, Настенька!»
И шипение душит – как будто из-за кустов, так едко и плавно
Наступает, держит, играет с тобой словами…
«Настенька! – Говорит вкрадчиво. – Анастасия Николавна!
Я – за Вами!»
И взбирается на балкон по лестнице из человеческих рук, горцуя.
И целует взасос и смеётся, откинув кудри с лица побледневшего.
«Господи!...» – шепчешь ты, погружаясь во тьму кромешную,
Лишаясь чувств от этого страшного поцелуя.
А в гостиной горит свет. Сёстры, прислуга, отец и мама
В карамельном уборе, с косою, забранной на затылке, с глазами такими простыми…
«Засыпай, деточка. Ждёт тебя Ганина яма.
Ничего, ничего, милая. Люди бывают разные. Сначала убьют, потом нарекут святыми».
Люди бывают жестокими…». – говорит. Ты пытаешься распахнуть балконные дверцы.
«Больно руку?» - Спрашивает участливо дама в красном.
«Это ничего, что кровь на перчатке. Скоро будет на самом сердце».
И звучат залпы салютов в ушах, будто в Санкт-Петербурге праздник…
…Выбегаешь в сад, вдыхаешь воздуха полные лёгкие…
Мир затих. Ночь-старуха глотает лекарство. Цветёт настурция.
Облачаясь в черёмухи кружево – лёгкое-лёгкое,
Ты рыдаешь над белой перчаткой. 
Это не сон.
Это действительно революция.
Мама выходит, берёт тебя за руку. «Настенька, что ты сделала?»
«Больно тебе, милая? Да ведь совсем не сильно…»
Ну ничего, няня всё отстирает опять до белого…
- Не отстирает, мама.
Мне сказала Россия…