Память об улитке

Сокрушительный, пугающий хруст…
И кроткое тело
что в движеньях торжественно-медленных,
точно в забвенье,
то ли всасывало пространство
по каплям божественной сомы,
толь пространству себя отдавало – 
больше не существует.

И на тропе осталось лишь
бесформенное пятно
плоти, влаги, и всюду обломки
былой красоты – дивной раковины,
этой одежды, и дома,
и изысканного украшенья –
всюду обломки былой красоты
в пугающем месиве смерти...

Так вышло, что прежняя наша соседка, пожилая еврейка, тридцать уж лет назад
эмигрировавшая в Канаду, приехала побывать, и чуть ли не первый вопрос ее был:
жив ли, здоров ли
за городом 
маленький ключик,
что в тени лопухов пробивался из глины
узкою светлой полоской
и вновь пропадал
в травах густых над Окой.
Я помнил его –
помнил, как детской моею далекой порой
мимо ключа проходило на луг,
чавкая глиной, стадо из ближней деревни,
чьи жители звали его особенно –
«Дедин»,
соединяя с памятью предков
или, возможно,
с круглым, как лоб старика, валом древнего городища
– вблизи, за ольховою рощей.
Я помнил его,
и ответил: «Конечно,
конечно, он жив!», но затем
задумался, зная,
как в нашей земле
безжалостно время.

Под вечер я вышел искать,
и на тропе – вот какая
со мной приключилась беда.

С жизнью моей, как с единой виной
стою у ключа, как когда-то,
и полыхают стога надо мной
в пылающем небе заката.
Здесь дней и трудов затерялись следы,
ни выпаса нет, ни селенья,
лишь вечная спутница суеты,
и пустоты, и забвенья
крапива, как хищная птица крылом,
закрыла и дол, и поляны,
и, с головой, городищенский холм
отродьем своей окаянным.
Но ключик таинственно плещет в логу,
журчит по заросшей протоке,
и я подношу к удрученному лбу
земли живоносные соки.
И облаки в небе кострами горят,
и сосны мечами бряцают,
и ольхи, воздев меднолистый наряд,
священными бьют бубенцами.
Церковного древа потерянный лист,
я в струях кружусь с облаками:
в зеленом забвенье языческих тризн
мне слышится вечная память.
Забвенье, и снова круги на воде,
и шепот листвы неумолчной,
и легкий рассвет, и стремительный день,
и к звездам летящая полночь.

А звезды текут над забвеньем земли,
и в лунном разливе поляны
улиток медлительные корабли
свои бороздят океаны.