Сны о маме

Работа автора: холст, масло, 40х50

На ромашковой лунной поляне
Снова с мамой встречаюсь во сне.
Разминуться не страшно в тумане:
Он клубится всё в той же весне –
Той, последней, – клубится, не тая,
И спешит, раздвигая траву,
Моя мама – навек молодая,
За которую дальше живу.

ИСТОКИ

Мне говорят, что не могу я помнить
Смолу на брёвнах, люльку у стены,
Бревенчатый размах широких комнат,
Наряженную ёлкой ветвь сосны…
Пусть говорят!
Пока не смотрят,
Палец
Макаю в золотистую смолу;
Мне хорошо глаза бездумно пялить
На гостя, подошедшего к столу, —
Усы уже оттаяли, рыжеют,
Бежит зима читинская с сапог,
И сдавливает выбритую шею
Как у отца тугой воротничок.
И до сих пор — когда теснятся строки
В груди, ещё не названные мной,
Я чую: пахнет кожей и смолой,
И кто-то снег сбивает на пороге,
И вот сейчас — войдёт, сомнёт усы,
Чтоб зазвенели сломанные льдинки,
И прохрипит: — Ну, как растёт читинка?
А уж потом, оттаяв, забасит.
Как хорошо, не ведая значенья
Весёлых слов, летящих от стола,
Мне думать о своем предназначенье,
Что я — для всех, как ёлка, дом, смола.
И что о чём бы гости ни басили —
О поездах, болезнях ли, войне, —
Я голос свой, басистый не по силе,
Подам, когда забудут обо мне,
И светлый лик,
                который вспомнить трудно,
Так он велик в сиянии своём,
Обдаст теплом, и близко скажут губы:
— Мы разве плачем?  Просто — мы поём!
А гость, смеясь, отца сгребёт за плечи:
— Сдавайся, друг, хлебнем степных дорог,
Мы там тебя кумысами долечим.
А край-то, край! Подумаешь — далёк!
Там — прямо в рот свисают вишни с ветки,
В Дубовом парке летом бьет фонтан,
А яблоки! Щекастей вашей Светки!
И от восторга — чашку пополам!
Мне говорят, что не могу я помнить
Тех несмышлёных месяцев своих.
Но из глуши осиротевших комнат
Сквозь немоту
Ко мне приходит стих,
Расталкивая степи мирозданья,
На зов горячий яблоневых щек
Приходит он из-за границ сознанья —
Где смерти нет.
И жизни нет ещё.

ВЧЕРАШНИЙ ПРАЗДНИК

…Ах, это мамино платье блестящее,
Великолепное, с шелковым шорохом!
Если прижаться — в нем запах вчерашнего:
Шипра, шампанского, синего пороха.

До темноты мы с сестренкою шепотом
Все обсуждали, как мама — красивая, —
Всех восхищая, смеется, вальсирует
В платье — струящемся, ветреном, шелковом.

Мамина молодость канула в давнее —
В стекла, от наших носов запотевшие,
В песни сверчка, в шебуршанье за ставнями,
В страшные сказки про ведьму да лешего;

Мы ведь не знали, что лешие с ведьмами —
Старые Золушки, Лели плешивые.
Счастье, что в детстве об этом не ведали,
Иначе так повзрослеть не спешили бы.

Вот доросли мы до праздников маминых.
Наши — почаще, да платьев поболее.
Но отчего же так жалко до боли мне
Шелковых всполохов, синего пламени?…


***
Достаются поэтам чужие квартиры
И свободные птичьи права,
И чужие, кому-то ненужные милые,
И тупая людская молва.
Достаются им вдоволь —
Всегда без обмана —
Все печали беспечной земли,
И еще — неустанно скорбящие мамы,
Что стареют тихонько вдали.
Достаются снега посредине апреля
И дожди, и дожди, и дожди…
И еще — эта вечная детская вера
В то, что главное все —
Впереди.

СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ

Да, Боже мой, не в этом же вопрос! —
Пусть в уголке поблекших фотографий
Два голубя целуются взасос,
Провинции уступчиво потрафив;

Пусть двое (в неестественном броске
Друг к другу) улыбаются натужно.
У них любовь звездой горит в зрачке,
Все остальное видеть и не нужно:

Пусть — грубо намалеванный Казбек,
Пусть — голубей зобастых этих пара,
Пусть — самый человечный человек,
С их жизни снявший треть пустым нагаром,
Пусть — этот путь:
От глупых голубков
До «воронка» и дале — до воронки…

О нет!
Ладоней не отняв с висков,
Иду по жизни их, по самой кромке.
Не надо, Боже! Им еще родить
Меня, сестер, чтоб нашим внукам сбыться!
Зазор меж судеб — быть или не быть,
Взойти — пропасть, иль вовсе не родиться.

А если б вдруг из этих судеб двух
Хоть что-нибудь да вынуть ненароком?
Взойдет ли в чреве мой бездомный дух
Иль ошибется самым малым сроком?

Но вот же я! —
Трепещет в жилах кровь,
Горит в зрачке тот огнь, что миром вертит —
И страх, и риск, и радость, и любовь.
Да, Боже мой, любовь — точнее смерти!

СОЛНЫШКО

Детство мое — перелетная птица:
Я ухожу, а оно возвращается,
Памятью сквозь мои годы струится,
Голосом мамы моей отзывается…

МАМЕ

Ухожу незаметно,
Растворяюсь в толпе.
Наше грустное лето
Оставляю тебе.
Я одна виновата,
Что дороги длинны.
Может, это расплата
За тревожные сны?
Ухожу незаметно,
С каждым днем ухожу.
Все, что мной недопето,
Я с собой уношу.
Ты учила: не нужно
Слез прощальных ронять.
Переулками кружит
Тихий город меня.
Я влюбляюсь в рассветы,
Что как люди чисты —
Между мною и светом
Разводные мосты.
Ухожу незаметно,
Ухожу навсегда
В переулки, в рассветы,
В люди, в песни, в года.

***
В скособочившемся автобусе
От родителей уезжая,
Вдруг понять, что на этом глобусе
Из живущих всех больше жаль их.
Ах, как радовались! (Что ж так больно-то?) –
Мол, приехала дочка взрослая.
Счастье –
Вдруг, как прозренье, понято –
В том,
Что нежность еще не поздняя,
Что загладить вину раскаяньем
И вниманьем успеешь, может быть…

Мчит автобус сквозь ночь с окраины,
Перегруженный, покорёженный.

ПРЕДЧУВСТВИЕ

О, лучше бы вовек не прозревать,
Какая тяжесть розы клонит долу
И что за сила гонит прочь из дому,
Где божеством сияет с детства мать.
И упрекнуть-то некого за то,
Что зрелость прибавляет ноши чувствам.
Беспечным быть всю жизнь свою —
Искусство.

Не попадая в рукава пальто,
Внакидку убегаешь в поздний снег,
Ссутулившись и обжигая пальцы,
Закуриваешь, — слабый человек! —
И ощущаешь слово «расставаться»
Как прочерк супротив своей судьбы
И как утрату лепестков опавших.

С собой уносит жизнь её нам давший —
По капле, шаг за шагом, уступив
Свою победу вечному «ничья»,
Откуда в свет пришли мы из потёмок…
Прости меня, беспечный мой потомок:
Твоих смертей во мне горит свеча.

***
Выпал снег и растаял.
День впадает во тьму.
Мыслей горестных стая
Неподвластна уму:
С криком мечется, кружит,
Все надежды кляня.
Не распахивай душу
У чужого огня.
Не рассказывай тайны,
Что тебе суждены.
Выпадая, не тает
Белый снег седины.
От чужого участья
Станет сердце пустым.
Накликая несчастья,
Оставляем следы.

***
Дом опустевший. Сад опустошённый.
Орех роняет листьев веера.
Бредёт старик, когда-то взявший в жены
Свою любовь, ушедшую вчера.
В седых усах висит слеза, как всполох
Почти забытой краткой жизни всей.
Он мой отец.
(От детства — лишь осколок,
Кристалл весны в загубленной красе).

А маме все теперь открыты тайны,
Сияет мир без временных преград,
И перед ней в потоках света тает,
Уходит прочь наш тёмный дом и сад;
Она летит ликующею птицей,
Свободною от всех мирских сует.

Бредёт старик. Глаза — как две криницы,
В которых звёзд отныне больше нет.
Спешу обнять, плечо свое подставить.
Как у подранка — сердца колотьё.
Семья? Да нет, — распавшаяся стая.
Не бытие, не путь, а забытьё.
Держись, отец. Ещё осталась с нами
Печаль любви, её надежный свет.
Горит закат. Сочтем его за знамя
Пусть даже нам неведомых побед.

МАМИН МИР

Последняя  весна твоя прошла
Так суетно и так невозвратимо.
И желтый лист,
Как символ жизни мнимой,
Летит, исполнен света и тепла.

— Прощай, моя последняя весна! —
Так шепчешь ты, моим вбирая взглядом
Всю эту жизнь, что стала вдруг преградой
Для нашей встречи.

Так же из окна
Следила в детстве, помню, твой уход
Во взрослый мир
Из нашего уюта.
И становился зыбким мир и смутным,
Как плачущий осенний небосвод.
Не надо плакать!
Мамин мир — как сон,
Исполненный такой нездешней тайны!

Вот силуэт летящий твой растаял
Уже в грядущей замяти времен.
Лишь встречи ждать осталось — нос в стекло,
Невидимую прочную преграду.

Ведь мамин мир — грядущая награда
За то, что жить в дочернем повезло.

***
Столица погружается во тьму,
Станица погружается во тьму.
Страница лишь белеет – не пойму,
Что написала я в душевной смуте?
Быть может, жизнь прошла не по уму?
Да, – по Пути, но вовсе не тому,
Какой мне в детстве грезился, в дому,
Который был один родным по сути.
Зерно упало в пашню просто так?
И не заметил грач такой пустяк?
И василёк пророс – цветок, сорняк,
И, может, даже взгляд согрел кому-то?
Приходит осень к каждому из нас.
И всё, что в жизни было напоказ, –
И нежность глаз, и вожделений пляс, –
В стогу одно с другим несложно спутать.

***
Кончается лето.
Уходят звенящие ночи.
И листья, как бабочки,
Бьются в ночное стекло.
Люби меня, милый!
Отныне люби меня очень,
Чтоб в стужах грядущих
Мне было как прежде тепло.
Ладонь ледяную
Согрей на груди, как пичугу,
Пусть сердцу влюблённому
Вторят все жилки её.
Сегодня, пожалуй,
Уже и не выжить без чуда.
Под отчей защитой
Окончилось время моё.

***
Я проиграла вечности. Ну, что ж.
Зато теперь я против не посмею
Поставить ставкой жизнь. И этот дождь.
И стук шагов навстречу мне в аллее.
И поцелуй. И шёпот губ родных.
И милый край, что нет на свете лучше.
И честь, и доблесть…  Даже этот стих,
Что душу откровением измучил.
Жизнь чаяньем пустым возведена –
Всем обладать, и лучше, если даром.
Пчелой, а не цветком или нектаром,
В любви, и той, поцарствовать сполна:
Остановить мгновенье, жизнь отдать,
Создать кумира, стать ему кумиром…

Вот в чём ошибка страждущего мира.
И дьявола незримая печать.

КОСТЕР

Жгу истлевшие за зиму листья
В постаревшем отцовском саду.
Невесомые кружатся мысли,
Обжигая огнём на лету.
Сиротливо порхает пичуга,
Ловит отсвет ушедшего дня.
Лучше папы и не было друга
В этом мире вовек у меня.
Это я понимаю сегодня,
На отлёте уже и сама.
Старость – самая мудрая сводня
Чувств увядших с искрою ума.
Озабочены люди собою:
Животом, размноженьем, жильём.
Называем мы годы судьбою,
Потому что подсудно живем:
Что ни шаг – то ловушка из сплетен
И глумливой молвы западня.
Дым уносится в небо – бесцветен:
Разгорелся костёр у меня.
И сгорают, как палые листья,
Улетают, как искры костра,
Грёзы, замыслы, чаянья, мысли,
Судьбы, жизни!
Наверно, пора.
Наши дети, уже не печалясь,
Всё сожгут, чтобы в доброй золе
Восходила весенняя завязь
На удобренной прошлым земле.

***
На кладбище снежно. Солнечно. Тишина –
Как колокол,
Тот, что звонит по тебе и всем.
Блудная дочь у родительского окна.
Заперта дверь. Ненадолго. Не насовсем.
Что оставляют в старом земном дому?
Матрицу жизни. Боль, что зовут Любовь.
Свет зажигая, мы разрушаем тьму.
Но почему мы за нею уходим вновь?
Словно затем и копили огонь в душе,
Чтоб осветить бесконечность иных миров.
Дарим потомкам исхода пример, клише.
Каждый с рожденья в проторенный путь готов.
Милые! Бабушка, мама, отец, – нельзя
Думать о вас, как о прошлом, –
Вы здесь, во мне:
В памяти, в сердце, в солёных моих глазах,
В каждом свершенье, в любом, что зажгу, огне!
Солнечный зайчик. Коснулся, лаская, щёк
По-матерински.
Мол, что ты шумишь? Уймись.
Путь это Путь.
Не мечтаешь о нём ещё?
Значит, прости,
      не горит под ногами жизнь.

ЛЮБОВЬ

Я могу повторить, как вчера, —
В годы юности, майской, недолгой:
Средоточьем земного добра
Остается любовь — да и только.
Та, которой наполнена страсть
И куда мы стремимся, как в пропасть:
В одночасье шагнуть — и пропасть,
И взлететь — и терзаться до гроба;

Та, — которой наполнена грудь,
Словно парус живительным ветром
И которой повязанный путь
Вновь к отчизне ведет нас по свету;

Та, — с которой берет малыша
В первый раз потрясенный родитель;
Та, — с какой проникает душа
Сквозь утраты в святую обитель;

Та, — с какою оплакан не раз
Самых близких кладбищенский холмик,
Что спасает и мучает нас
И которой весь век наш наполнен.

Я могу повторить сквозь года:
Мы — любви перелетные птицы:
В ней рождаясь, в нее навсегда —
Умирая — вольны перелиться.