Роза чёрная

Роза черная. Авантюрный роман

Глава первая. Чёрный ворон

          В тот особенно памятный послевоенный год погода в самые первые дни марта была обычной для нашей северной местности и лишь подтверждала расхожую фразу, что наступила ещё не весна, а предвесенье.
          Теплом не то чтобы почти не веяло, а его не было и в помине.
          Рано утром, посмотрев на календарь и одевшись легко, по-весеннему, можно было сдуру получить легкое обморожение и потом долго рассказывать об этой неприятности своим знакомым, рассчитывая на их понимание и сочувствие, а за глаза на вполне заслуженную лёгкую иронию в свой адрес.
         Лишь к шестому числу месяца от долгожданных недолгих ярких лучей полуденного солнца стали появляться первые неприметные проталинки, которые непременно ближе к вечеру сковывал льдом всё ещё зимний морозец.
         Ранние перелётные грачи, сбившись в стаи с оседлыми воронами и галками, то изящно и неторопливо прогуливались у помоек, по тротуарам и везде, где им нравилось, приветствуя окружающих солидным  крра, извлекаемым из своих длинных и тонких клювов.
        Под раздражающее воронье  карр  они же в большой птичьей компании перелетали на провода и столбы линий электропередачи, макушки крон самых высоких деревьев, демонстрируя свои элегантные чёрные перья с фиолетово-синим отливом.
        В этот день в городе у свалок и скотобоен были замечены прилетевшие из леса в большом количестве редкие гости: чем-то весьма встревоженные  чёрные вороны.
        Всегда предельно осторожные, как правило, в зрелом возрасте избегающие людей, на этот раз вели себя весьма агрессивно.
        Они, извлекая из острых и сильных клювов громкое, трубное, гортанное  крух  или отчётливое  ток  вместе с обычным вороньем карканьем, хорошо передвигались по земле, на людях демонстрируя отменный аппетит, охотно питались падалью и пойманными мелкими грызунами.
       Насытившись, мощно делали своими лапами с сильными загнутыми когтями по несколько прыжков по земле и далее в полёте напоминали больших хищных птиц, поражая своим, до полутора метров, размахом черных крыльев с перьями с металлическим блеском, стараясь закрыть ими всё небо.
       В этот и несколько последующих дней, вплоть до похорон, из постоянно работающих на фонарных столбах, фасадах клубов, кинотеатров, на других общественных зданиях громоздких  радийных репродукторов, почему-то всех окрашенных в одинаковый стальной цвет,  громко, на их полную мощность, звучали траурные марши и другая волнительная торжественная музыка.
       Диктор с металлом в голосе, как дятел стуча по темечку, с завидным постоянством вновь и вновь зачитывал медицинское заключение о смерти {накануне поздно вечером из-за кровоизлияния в мозг} “вождя всех времён и народов“ Иосифа Виссарионовича Сталина.
       Проходя по дороге в школу по с рождения  знакомым, но в этот день каким-то необычным улицам одновременно и притихшего, и наполненного симфонической музыкой родного города, было ощущение, что на его улицах, скверах и площадях  значительно больше, чем обычно, военных людей в погонах.
       На этот раз такая подростковая наблюдательность -  замечать важные подробности происходящих в твоей жизни значительных явлений, ускользающих от других людей, имела вполне логичное и понятное объяснение.
       По случаю глубокого траура многие демобилизованные фронтовики надели свою военную форму, боевые награды, а также траурные повязки, которые можно было получить в парткомах предприятий и организаций по месту работы или постановки на партийный учёт.
       Женщины облачились преимущественно в чёрную и тёмную верхнюю одежду, кто-то ходил по улицам  как будто за гробом  в чёрной вуали. 
       По случаю не до конца понятной - не только семикласснику обычной советской средней школы - значимости происходящих траурных событий, а на их почве первых  неожиданных лёгких всеобщих нервных потрясений и соседствующих с ними  повсеместно  растерянности и нервозности взрослых,  в этот день их занятия в школе были напрочь скомканы.
       Учеников, от греха подальше, в связи со своими возможными нервными срывами, накормив  обедом в школьной столовой, директор по согласованию с секретарём по идеологии горкома партии  дал указание учителям распустить по домам по окончании первых уроков.
         Аркадий, идя из школы домой на сытый желудок  да ещё и раньше обычного, был настроен на лирический лад.
         Проходя мимо домов с приспущенными, на закреплённых на их древках  красными флагами и чёрными траурными лентами на острие, которые, развиваясь на весеннем ветерке, шаловливом, появляющемся то с одной, то с противоположной стороны, напоминали ему чёрные розы в саду у дяди Вани, у которых он, бывая в деревне, всегда как заворожённый останавливался.
        Не имея никакого желания понимать, как это такая красота может быть чёрного цвета, а после летнего тёплого дождя даже чёрного  как смоль, и каждый раз почему-то внутренне всегда бывая готовым встать перед этой красотой на колени и никогда больше не подниматься во весь рост.
         Мальчишеское воображение рисовало идиллическую картину: вокруг скорбь, несчастье, страдания, но вопреки всем этим обстоятельствам  он, глядя на чёрные розы, их бархатные, манящие и нежные лепестки, видит образы красивых юных див c такой же, как у чёрных роз, бархатной и нежной грустью на ликах.
         От присутствия такой красоты сначала отступает, а затем совсем уходит в небытие, холодящее душу, чувство всеобщего страха, которое не может не передаться всей атмосферой чужой взрослой жизни.
        После чего постепенно угасает  грозящее новой бедой ощущение надвигающегося холодного тихого ужаса.
         Но всё–таки что-то от предыдущих стоических жизней остаётся: откуда-то издалека, из подсознания, отчётливо слышится  странный пророческий голос: “ Мы же все сумели выйти из темноты. Значит, чёрный – цвет нашего начала, нашего рождения. Поэтому туда, обратно в темноту, вам никогда нельзя возвращаться.”
         Особенно присущие его возрасту фантазии по поводу своего уникального места во Вселенной, о жизни и смерти, предаваться которым он был готов в любое время дня и ночи, отступали лишь перед обязательными, перед занятиями в школе и после них {так он для себя решил}повторениями  таблиц аккордов и приёмов игры на гитаре, отдавая этому занятию такой приоритет, что их невозможно  было ему для себя отменить, если бы даже с неба полетели камни.
         В этот день после обязательного тренинга он собрался предаться размышлениям по поводу того, что через неделю у него будет день рождения и ему должно исполниться четырнадцать лет.
         Много это или мало? Что такое время во Вселенной и в его жизни? И мало ли что ещё могло прийти в голову самого неожиданного в последний момент у творчески одарённого человека.
         С самых юных лет он рос человеком самодостаточным, плохо поддающимся воспитанию, особенно школьному, и в глубине души знающим себе цену.
         Его разговоры с самим собой ожидались всегда с интересом и нетерпением, и непременно таковыми случились бы и в этот день, если бы не только что состоявшийся неприятный разговор в школе, который почему-то произошёл именно в этот траурный день.
         Разговор, после которого у Аркадия  все его физические и душевные кондиции пришли в совсем разобранное состояние.
        Классная руководительница Вера Георгиевна, как бы между прочим, сказала ему, один на один в опустевшем классе, что с четырнадцати лет принимают в комсомол и быть в первых рядах строителей коммунизма с седьмого класса очень даже престижно.
       -  Это найдёт отражение в соответствующих документах, а после окончания семилетки можно поступать в техникум, а там комсомольцам отдают предпочтение, и вообще политически неактивные личности в нашей стране ютились, ютятся и будут ютиться на её задворках.
       - Хотя лично она продолжает считать его сливкой класса исключительно и прежде всего как молодой член правящей партии и только лишь после этого, уже во вторую очередь, благодаря его, Аркадия, стараниям по русскому языку и литературе - предметам, которые она преподаёт.
        - После чего дала понять, что она, хоть и жена члена бюро горкома партии, секретаря парткома крупнейшего текстильного предприятия, а это накладывает на неё дополнительную ответственность в морально – нравственном плане, погоду в учительской не делает. И другие  учителя–предметники, как она насчёт сливок класса, наверняка не считают. Это всё потому, что у него полная апатия к выполнению общественных поручений.
       -  Какое постоянное пионерское поручение за тобой ни закрепляли, ни одно не выполнялось так, как это требуется, а это весьма прискорбно.
       -  Поручили, доверили наконец быть вожатым: и не отказался, и ничего не делал почти целый учебный год, а младшие, между прочим, хотели с тобой общаться. Так хоть бы лишнего не говорил, не выпячивался. Может быть, по-тихому за умного сошёл? А то заявил при всех, на пионерском сборе, что ему это всё неинтересно и пусть другие октябрятам сопли вытирают. Разве ж так можно? Разве ж это по–пионерски?
       - А уж когда одна девочка, она не стала называть фамилию, но с пафосом отметила, что это её хороший пионерский поступок, рассказала ей, что он где-то, когда-то, детали не важны, после школы говорил, что пионерский галстук - это как ошейник у собак. Так это  вообще, что такое? Ни в какие позволительные рамки такие разговоры не влазят.
      - Даже невозможно понять, как до такого можно додуматься? У тебя что, голова совсем пустая? А может, опилками набита?
      Я, как учитель-словесник, идеологический боец, как и Иосиф Виссарионович, классный руководитель, наконец, по имеющимся инструкциям должна была сразу об этом инциденте доложить директору школы, и, не волнуйся, были бы приняты самые строгие меры ответственности. Ты в этом никогда не сомневайся: именно меры воздействия и к тебе, и к твоим родителям, несущим за воспитательную работу с тобой персональную ответственность, а у тебя отец номенклатурный работник. Ты об этом никогда забывать не должен. Даже ночью, когда  спишь на своей кровати под одеялом зубами к стенке. Похоже, что так она шутила.
      - Его кандидатуру  до назначения на должность  утверждали на заседании бюро горкома партии.
        В этот момент её пухленький указательный пальчик, такой же ладный и миловидный, как вся она сама, устремилcя вверх, к потолку. Через мгновение, словно засмущавшись, вместе с симпатичной ручкой, оголившейся почти по локоть, вернулся восвояси.
    - Твой отец за воспитание большого коллектива отвечает, а своего сына к порядку призвать не может. Можно и так подумать. А после чего и по нему вопрос ребром поставить.
       Элегантный изгиб её руки попытался обозначить в воздухе острый угол, но не получилось.
     - Таких примеров могу привести сколько угодно. По каждому из них были приняты самые строгие решительные меры.
           За чистоту партийных рядов борьба идёт беспощадная, с этим у нас в городе порядок присутствует.
          Один руководитель на заседании бюро горкома партии стал близоруко оправдываться. Было  видно, что момент он не понимает  или, может быть, понимает, но как-то по-своему, не так, как нужно с классовых позиций.
          Вдруг заявляет: “ У нас появились разногласия “.
          Ему в ответ первый секретарь горкома закономерный вопрос задаёт: “ Между кем и кем ? “
          А он: “ Между мною и горкомом “.
          Вот вам и пожалуйста – моральный облик руководителя новой формации  в то время, замечу, когда партия неустанно утверждает  личным примером каждого коммуниста  высокие нравственные идеалы.
          Ему было сказано: “В таком случае предъявите партбилет. Вы обязаны с ним являться на заседания вышестоящих органов “.
          Вывод был однозначен, другого и быть не могло: “ Вы больше не член партии “. Голосовали единогласно.
          Она с пафосом выдохнула, вспомнив, как ей муж в постели не менее вдохновенно рассказывал эту притчу.
          Закончив рассказ, он, вместо того чтобы заняться делом, сразу, довольный, уснул сном младенца.
          Но всё же, войдя в раж, решила этот разговор продолжить.
         - После этого только рабочим и смог устроиться в своём же коллективе этот горе–руководитель.
          С таким пятном на биографии по-другому и быть не может, а какие большие надежды на выдвижение по партийной, или советской линии подавал. Вот как бывает. Иначе порядок в стране не наведёшь!
       - Имей в виду! - Тон её голоса повысился. Ещё чуть-чуть и могла с ней случиться истерика.– Я не стала докладывать о случившемся с тобой, то есть… Всё же истерика началась.
       - Смотри на меня! Мне в глаза смотри! Что, стыдно? А когда совершал, не стыдно было?
         В этот момент своим видом она напомнила ему базарную торговку-тётю Хаю, фигура которой со всеми её безусловными женскими достоинствами во главе величественно восседала, как живой памятник новым товарно–денежным отношениям, на местном рынке, названным ещё до войны Барашком.
        Незабвенная и любвеобильная тётя Хая, иногда, правда, не так часто, как бы ей хотелось, получающая посылки из Шанхая, обычный трудовой день начинала рано утром, встречая у входа на рынок приезжих из соседних с городом сёл и деревень беспаспортных колхозников.
         Своих, из города, чаще всего неопытных, простоватых, а то и совсем случайных, не умеющих торговать продавцов.
         Обладая нахрапистым характером, в компании прикормившегося вечно пьяного блатняка, буквально всучивала им за привезённые или принесённые самые разные товары небольшие деньги, затем продавала их с завидным барышом  в свою пользу. Всё время с удовольствием повторяя одну и ту же понравившуюся фразу: ” На рынке два дурака. Один дурак продаёт. Другой дурак покупает“.
          Аркадий и все его сверстники старались обходить тётю Хаю стороной, всё же при встречах частенько получая увесистые подзатыльники -  “ за непочтение ”.
          Но всё же каждый из них, издали, отдельно друг от друга, как бы исподтишка, любовался её дородной статью.
        - И вот результат налицо,- Вера Георгиевна никак не могла успокоиться, продолжая сама себе накручивать нервы. - Я фактически, вместе с тобой допустила нарушение порядка внутришкольной жизни. Стала твоей соучастницей. Прикрыла тебя. А отвечающие за порядок в стране люди могут признать меня правонарушительницей.
           И поступят очень даже правильно, принципиально и дальновидно, в соответствии с историческим моментом.
        - Ты хоть понимаешь, сколько ты дел натворил?
           Казалось этому разговору не будет конца.
        - И не усугубляй своего и так незавидного положения этой своей игрой на гитаре, тоже мне шансонье.
           Она уже в очередной раз начинала терять самообладание, на этот раз от его спокойствия и одновременно пронзительного и смеющегося взгляда.
        - Вообще–то, если разобраться с классовых позиций, это что за музыкальный инструмент - гитара?
        - Хочешь заниматься музыкой, учись играть на скрипке, очень даже облагораживает, я тебе плохого не посоветую.
        - Запомни же, заруби себе на носу, наконец: мы все в школе тебе только добра желаем, чтобы из тебя вырос нужный партии и государству гражданин.
       - Наконец-то она выговорилась. Высказала безмолвному слушателю почти всё что постоянно в разных вариациях слышала от преданного делу партии, морально устойчивого мужа, а потом, уже под утро, выплакав на подушку женские слёзы, очень часто  закрывалась в туалете и курила одну за одной папиросы” Беломорканал, ” не понимая, зачем она это делает. Муж уже давно делал вид ,что всего этого не замечает.
        - А сейчас иди, дорогой, не до тебя, мы все скорбим.
          В коридоре Аркадий встретил своего другана Витьку Колоса, тот был явным переростком  для седьмого класса - плечистый, с сильными руками и бычьей шеей.
          У него был вид взрослого, кровь с молоком, парня, и он даже немного стеснялся общаться на людях с одноклассниками, которых был постарше и явно опережал в физическом развитии.
          Те относились к этому спокойно, как относятся к старшим братьям, полагая, что так и должно быть.
         Он явно не блистал успехами в учёбе и совсем к этому не стремился. Зная, что через полгода его ждёт ремесленное училище, а далее завод или паровозное депо, где работали отец и брат.
         Единственный сверстник, с которым он поддерживал дружеские отношения, был Аркадий.
         Ему он доверял всё, даже самое сокровенное. Рассказал даже о том, как прошлой осенью поздно вечером, у магазина ожидая продавщицу, чтобы проводить её до дома и с  удовольствием потискать в подъезде, ни с того ни с сего подрался с двумя пьяными мужиками, каждый из которых был чуть ли не в два раза его старше.
        Те поначалу сбили его с ног и отпинали. После чего он вытер с лица кровь, снял брючный ремень, намотал его на ударную правую руку так, что металлическая пряжка стала напоминать кастет, и, почувствовав второе дыхание, нацеленными резкими ударами то в голову, то по туловищу так отделал своих взрослых обидчиков, что те были вынуждены поспешно ретироваться.
       Наутро, протрезвев, они были вынуждены обратиться за медицинской помощью в заводскую поликлинику, стесняясь и там, и на работе  рассказывать, что получили “по делу” от малолетки.
        Старший участковый инспектор милиции, бывший фронтовик, служивший в  Смерше , всегда знавший всё и обо всех на закреплённых за ним улицах, даже где, когда и какой майский жук должен пролететь, недвусмысленно жёстко предупредил: Ещё раз устроишь мордобой с такими последствиями  – отправлю без разговоров в колонию, а там на стол мамкины пироги не подают”.
      Но в школу, по каким-то своим соображениям, сообщать не стал, хотя формально был обязан.
      По всей видимости надеясь, что и от Виктора, может быть, завтра, а может быть, когда-нибудь позже ещё помощь потребуется.
      Взял с него “ слово пацана ” на получение нужной информации не только о сверстниках, но и, главным образом, о возможных криминальных инцидентах, подобных этому, без которых обычная жизнь на закреплённом за ним административном участке в послевоенные годы обойтись никак не могла.
     Ещё просил запоминать и рассказывать ему при встречах услышанные анекдоты о политике и особенно тех, кто этим смешливым делом занимался. Зачем участковому это было надо, он не задумывался, но, когда тот к нему обращался, послушно отвечал на его вопросы.
        Аркадий действительно стал Виктору хорошим другом. Не жалел самого дорогого, что у него было,- своего времени на помощь ему в выполнении домашних заданий по всем школьным предметам, за исключением труда и физкультуры.
       Только он мог просто и весело подолгу контактировать с этим рано ставшим разбитным молодым человеком, с ершистым, взрывным, хотя и таким  же, как и у него самого, легкоранимым характером.
       Тот ему говорил: “Аркаша, ты пацан умственный, специфический, тебе учиться надо, не то что я – паровозник.
        Раз и на всю жизнь договоримся, что, если кто тебя на улице из этого пустого, как барабан,  быдло  хоть пальцем тронет?  Там есть такие уркаганы, что на всё способны по отношению к таким, как ты. Я на кичу за тебя пойду, но всё равно “ сделаю” любого из них.”
       Демонстрируя при этом свои тяжёлые кулаки, каждый из которых был как два у его невысокого, тщедушного сложения школьного друга.
         При этой встрече в коридоре, когда школьники их класса были уже отпущены домой, Виктор первым делом спросил: “ Ты  чего такой смурной, словно кто обидел?”
- Да, классная так отругала, только лишь врагом народа не назвала, всё остальное - самое дурное обо мне высказала, да так, что жить не хочется.
- Ты это брось, живи, таких, как ты мало. А на классную вообще внимания не обращай.
- Помнишь, когда она якобы болела, когда большой кодлой после уроков ходили по поручению совета пионерского отряда её навещать на дому?
- Ну, помню.
 - Как она без лифчика в одной ночнушке на кровати сидела, когда мы к ней в комнату вошли, титьки свои стоячие демонстрировала?
- Ну и что, нам с тобой какое дело до её титек.
-  А то, когда мы все потом, уже навестив, вышли из её подъезда, я сказал, что мне отлить надо, помнишь?
- Ну помню, чего особенного в этом.
- А то, что вы все пошли к школе, а я так и не пришел к вам в тот день, хоть и обещал.
- Ну и что, что не пришёл, нам и без тебя нормально было.
- А то, если б ты знал, я ж теми же ногами к ней в квартиру вернулся. Я тебе этого ещё не говорил. Понял?
- А моё какое дело?
- Какое дело, какое дело, заладил. Так самое главное слушай: она против не была, понял ли. Ещё сказала, в любое время, пожалуйста, не жалко.
- Да ладно тебе врать, будет она с тобой – малолеткой  связываться.
-  А чего мне врать. Мне врать ни к чему. А что в этом такого, чтобы не верить, у меня и до неё были, и постарше.
- Она, чтоб ты знал, что я не вру, говорила, муж старый, квёлый, был вдовцом, за него только из-за квартиры и его положения  замуж пошла. Квартира, помнишь, у неё классная. Мы всей семьёй в одной такой комнате, как у неё, помещаемся и ничего, нормально. А у неё три.
- Наше с тобой какое дело. Пусть живут как хотят.
- И то правда, я вообще-то об этом так же, как и ты, думаю. А мозги всё же пудрить она умеет, а ты уши развесил. Ноги бы ей задрал на столе, куда бы она делась, и вся недолга. А что, Аркаш? И объясню, и покажу, как надо?
- Отстань, Вить, не до тебя, не до твоих глупостей, мне одному побыть надо.
 - Да ладно, как маленький.
              В этот момент Вера Георгиевна появилась в дверном проёме их класса, откуда незадолго вышел Аркадий.
  Увидев Виктора, остановилась. Тот, посмотрев по сторонам и убедившись, что никого больше, кроме друга, в коридоре нет, как-то вдруг неестественно взволновонно и громко сказал: ” Верочка Георгиевна я сейчас иду”.
            Та, ничего не ответив, повернувшись   как по команде “ кругом марш “ на своих туфельках на высоких каблуках, пошла, звучно топая ими, в ту же классную комнату, откуда только что вышла.
  Виктор каким-то слащавым, неестественным голосом прошептал ему: ” На всякий случай постой здесь на шухере ”. И быстро пошел за ней следом.
  Аркадий  услышал, как в двери провернулся ключ в замке.
          Отвернувшись от этой, ставшей запретной, двери,  стал отрешённо смотреть в окно с видом на школьный двор, считая безвозвратно потерянной каждую  секунду этого своего добровольного заточения в гулком пустынном школьном коридоре.
         Для него было непонятно, почему пальцы его рук стали потеть и у него по отношению к самому себе возникло ощущение брезгливости, которое до этого никогда не возникало.
         Сколько прошло времени, он не помнил, как опять провернулся ключ в замке, не обратил внимания, как тихой походкой вдруг рядом прошла Вера Георгиевна  и  услышал её уставший, довольный голос, обращённый в его адрес: ”Думайте о нашем с вами разговоре, юноша, думайте. Это вам не повредит. Вы уже взрослый. У вас вся жизнь впереди. Пора определяться с кем вы? Кто ваши враги? “
         Через несколько мгновений после её ухода появился взъерошенный, раскрасневшийся, как после бани, Виктор, который сгрёб его в охапку и, не спрашивая  ни о чём, потащил к выходу из школы. По ходу повзрослевшим голосом повторяя, сейчас тебе всё расскажу со всеми подробностями, обхохочешься. На что Аркадий лишь повторял: ” Вить, не надо, мне всё это неинтересно. Мне домой надо. У меня свои дела ”. Потом немножко нервно произнёс: ”Ну не надо же быть таким навязчивым ”. Но по всему было похоже, что до того смысл произносимых им слов не доходил.
         Выйдя из школы и наспех простившись с надоевшим за этот день другом, а главное, избавившись от его ненужных рассказов, липких, как лента, к которой прилипают мухи в мясной лавке, он отправился домой. Оставив того с раскрытым ртом в компании военрука, который, спонтанно собрав вокруг себя на школьном дворе разновозрастную компанию школьников, дыша им в совсем юные лица свежими запахами, как он считал, положенных в этот день фронтовых ста грамм, рассказывал  о своих боевых подвигах и роли в достижении Великой Победы его Главнокомандующего.
               В это время в небе над их головами, распустив когти и внимательно обозревая школьный двор, кружил одинокий чёрный ворон, но на него никто не обращал внимания.
               
Глава вторая.  Тётя Ксения

               Находясь дома и испытывая небольшое утомление по причине далеко не блестящего состояния здоровья и слишком уж неожиданно свалившихся в течение одного дня, буквально как снег на голову, нескольких мрачных явлений и связанных с ними непредвиденных обстоятельств, Аркадий по складу характера всё ещё мог надеяться, что насыщенный событиями день  ближе к вечеру  продолжится на более спокойной ноте и принесёт к своему временному завершению хоть немного радости, но этой надежде так и не суждено было сбыться.
              Чтобы поднять настроение, стал играть на гитаре простенькие для исполнения пьесы из своего классического репертуара, что почему-то, несмотря на многочисленные повторы, всегда доставляло ему немало волнительных мгновений и эстетического удовольствия от неповторимого и всегда увлекающего звучания медных струн, звучания то ровного, то прерывистого.
              Струны он то решительно щипал, то ласково перебирал, оставаясь при этом, то таким, каким его знали одноклассники, - несмелым и застенчивым школьником, то, становясь более уверенным в себе, романтичным юношей, нисколько не сомневающимся, что, постепенно обучаясь приёмам игры, будет это делать всё лучше и лучше, а главное, в том, что приобретает уверенность в своих творческих возможностях.
              Его внутренний мир был устроен таким образом, что он имел возможность слышать  днём и ночью, как стучит его сердце, которое было одновременно и камертоном для всех звуков, извлекаемых его нежными чувствительными пальцами из этого скромного чуда природы, каким стала для него обычная шестиструнная гитара.
   Её лады были управляемыми фибрами его души, обечайка, обхватив бедро, придавала уверенности, а колки позволяли менять настроение себе и слушателям.
   Этот удивительный мир звуков манил в свои необъятные просторы прежде всего тем, что позволял ему самому, без чьего бы то ни было позволения, самостоятельно выражать свои чувства, настроения, даже страсти.
   И делать это именно так, как он считал нужным, а не так, как кому-то это было надо.
   Это сладостное чувство свободного человека, познав которое невозможно забыть никогда.
   Никто над ним не властвовал во всей Вселенной, кроме Создателя, когда он занимался нахождением череды звучания различных нот, слегка поддерживая рукой гриф и кончиками пальцев прижимая струны в нужных местах, а голос уже сам по себе или по чьему–то наитию звучал в нужной тональности.
   В эти мгновения он был благодарен всем-родителям, учителям, соседям, деревьям, булыжникам на мостовой, всему, что его окружало, за то тихое и бурное, в зависимости от настроения, счастье самостоятельности, которое и было для него творчеством, ради которого только и стоило жить на этой планете.
   Его, это творческое состояние, не надо было долго ждать, добиваться, тратить на это усилия, оно уже было и в душе, и в сердце, и он понимал, что уже никогда и никуда  не уйдёт из этого мира звуков, многоголосия, разве что после смерти растворится в них, уйдя из одной системы координат в другую.
  Впереди была целая жизнь, состоящая из чувственных наслаждений наедине с далёкими мирами, и никто не смог бы переубедить его в том, что ради этого не стоит жить и только в этом есть единственный смысл его жизни.
   Была надежда, что если это его извлечение звуков будет доставлять такую же радость окружающим и настолько, что они будут платить за это, пусть небольшие деньги, только бы их хватило на скромное существование, ничего больше в этой жизни материального ему будет не надо.
   Он будет до последних своих минут жизни на этой планете благодарен всему живому за предоставленную возможность жить так, как он считает нужным, творить то, без чего не может существовать, и будет при этом благодарить окружающих за их терпимость к себе.
   Такое захватившее всю душу без остатка стремление эмоционально сопереживать ритм, гармонию, интонации музыкальных образов,  сопоставляя их с окружающими жизненными явлениями, которые в его представлениях всё же вторичны и не идут ни в какое сравнение с миром музыки.
   Была ещё одна сфера деятельности, которая не давала ему покоя. Это игра в шахматы.
   Если бы её смысл заключался лишь в изучении бесконечного числа различных положений шахматных фигур на шестидесяти четырех клетках, то это, по его восприятию, было бы даже интересней, чем музыка, так как заключалось бы лишь в приятной и завораживающей своими бескрайними горизонтами возможности мыслительной деятельности и без движений рук, извлекающих звук, что было менее эстетично и чуть–чуть грубовато.
   Различные мыслительные ряды, состоящие из фигур и пешек с их меняющимся ценностным эквивалентом, напоминающие музыкальные, вмещающие в свои анналы разработанные предыдущими поколениями способы решения различных логических задач, делали  допустимой их научную систематизацию и кодификацию с возможностью дальнейшего использования неограниченно большим числом пользователей-любителей этой игры, число которых в мире от поколения к поколению не уменьшается, а имеет некоторые тенденции к увеличению.
   Каждое поколение энтузиастов находит интересным тратить свои молодые творческие силы в неограниченном просторе развития интеллекта, наличием условий проследить свой вклад в научный мыслительный процесс на планете, при этом занимаясь поощряемым элитой делом и получая от этого ни с чем несравнимое наслаждение.
   Если бы это было только так и никак иначе, то Аркадий в своих планах и мечтах на предстоящую жизнь, несомненно бы, выбрал этот путь познания взаимодействия разновеликих по значениям шахматных фигур в пространственных критериях, открывающий в далёкой перспективе всё новые возможности жизни и за пределами Галактики.
   В оценке собственных возможностей в каждом из этих направлений приложений своих творческих сил было очень важное обстоятельство, которое связано с тем, что в шахматах партию играет не один человек-творец, как в музыке, а двое непримиримых соперников, каждый из которых жаждет победы, в том числе и любой ценой.
   В борьбе находящий наслаждение, испытывающий специфические муки творчества, на грани с низменными страстями и азартом.
   Кроме этого не совсем комфортного сопутствующего атрибута, стремящиеся к своей цели любым путем - по спортивному принципу, чаще всего вопреки творческому началу. Достижение победы любой ценой способно привести к обратному конечному результату и напоминает усилия белок в колесе - лишь имитируя движение вперёд. Такой основной жизненный ориентир для Аркадия был неприемлем недостижимостью поставленной цели, даже в дальней перспективе.
   Его размышления и музицирование были нарушены на самом интересном месте приходом матери и её подруги-тёти Ксении.
   Аркадий по этому случаю вышел из своей небольшой комнаты и тихим голосом поздоровался. Тётя Ксения, увидев его, что–то буркнула в ответ и фальцетным голосом очень быстро, непонятно о чём заговорила. Ему показалось, что это на просёлочной дороге тревожно закудахтала курица, бестолково размахивая крыльями, едва не попав под гремящую разболтанными болтами полуторку.
- Растёт парень, вытягивается. Только уж да чего худ. Одна кожа да кости. Боже ж ты мой. Да ещё мужиком называется.
  Мать настороженно молчала.
- Что ж вы его не кормите, что ли, так ведь и дистрофиком можно стать. Да ещё сутулится, это ещё что такое, ну как старик немощный. Рыбий жир пусть пьёт, он хоть и противный - зато полезный.
- Ничего, выправится, сама знаешь, были бы кости.
- Так-то оно так. Ради них, вот таких, и победу завоевывали, чтобы над ними всегда чистое небо было. И жить им посчастливилось при коммунизме.
- Ну всё Аркаша, иди занимайся, мы уж тут в такой день как-нибудь сами. Садись, подруга, за стол. Муж ещё долго не придёт, давай я тебе по такому случаю стопочку налью да помидорчика с огурчиком из баночки достану, свойских.
- И то правда. А почему бы и нет? Не откажусь. За нашего отца, хозяина нашего, в такой день, как и каждый гражданин нашей необъятной страны, - имею полное право.
  Аркадий пытался учить уроки, но это у него совсем не получалось. На кухне неестественно громко разговаривали и как бы ему этого ни хотелось, приходилось слушать.
  От голоса тёти Ксении, в котором звучали одни фальшивые нотки, он всё больше раздражался и стал вспоминать всё за последние дни самое неприятное, что у неё с нею было связано. Бывала она в их доме почти каждый день и было что вспомнить.
  Та официально нигде не работала. Муж был инвалидом войны, а у неё даже не было паспорта. По существующему правилу её паспортные данные вписали в паспорт мужа, дав ей официальный статус иждивенки.
  Её такой социальный статус вполне устраивал, так как она занималась пошивом женской одежды на дому и имела приличный доход, какой и не снился большинству скромных советских тружениц, работающих швеями и на других рабочих должностях на государственных предприятиях.
  Окружающим она рассказывала, что была и на фронте, и  в партизанском отряде, что имеет многочисленные награды. Но их у неё украли в дороге с фронта домой, после одного из застолий по случаю Победы, остались как память одни устоверения к ним. В связи с её обращением в военкомате сказали, что повторно награды не выдаются,- не положено.
  Многие сомневались в правдивости её рассказов о фронтовом прошлом, но никто и никогда с ней на эту тему не спорил. Фактически всё взрослое население страны имело к  войне самое непосредственное отношение, и у многих оценки этой мировой трагедии не совпадали с официальными, а высказывать свою точку зрения было не принято и могло обернуться нежелательными последствиями для тебя и членов твоей семьи.
  Чего не скажешь о её муже, уважаемом всеми орденоносце, но на военную  тему он никогда и ни с кем не обменивался мнениями, сразу умолкая, как только такая оказия предоставлялась. В последнее время он слишком часто стал прикладываться к рюмке, что усугубляло привезённую с фронта болезнь, отчего он как-то на вид почернел и постоянно ходил мрачный, не выпуская изо рта папиросу, не обращая на жену  в первую очередь, а во вторую на соседей никакого внимания. Его уволили из армии по болезни не на полное пенсионное обеспечение, учитывая частое употребление им алкоголя, денег не хватало, поэтому ручная швейная машинка за  стеной в их квартире всё чаще стучала и днём, и вечером с небольшими перерывами. За небольшие деньги шить она не бралась, тем более благотворительностью никогда не занималась, стараясь с клиентов взять как можно больше. Одним из таких постоянных клиентов была  его мать. Хитрой уловкой портнихи было то, что она сначала набивалась к соседкам в подруги, а затем, постепенно узнавая материальное положение каждой семьи, брала деньги за свою работу по максимуму при довольно-таки среднем уровне шитья.
  Акустика в квартирах их дома была такая, что в квартире трудно было что-либо скрыть друг от друга, разве что говоря шёпотом, что было не принято, да и многим казалось, что скрывать друг от друга в семье, среди соседей было чего немного.
  Но всё же были темы, раскрывать которые своим детям родители не хотели, но всё равно чаще всего получалось так, что те об этом всё равно узнавали.
  Так получилось и в эти траурные дни.
   Сначала Аркадий услышал совершенно случайно, как отец выговаривал матери свои претензии по поводу того, что она слишком много денег постоянно платит за шитьё своих нарядов соседке и подруге - тёте Ксении, и эти суммы для их семейного бюджета становятся всё более существенными.
  Мать оправдывалась тем, что она платит не больше, чем другие, но отца это ни в чём не убеждало, и он всё настаивал, чтобы она шила у другой портнихи, которую рекомендовали его знакомые, и называл адрес, но мать всячески настаивала на своём, и главным аргументом её было то, что они уже много лет дружат семьями и она не представляет, как она ей скажет, что отказывается от её услуг.
  Отец был непреклонен: “ Тебя обирают, а ты позволяешь это делать”.
  Другой разговор, который он также случайно услышал, был совершенно для него шокирующего содержания, и также одним из главных его персонажей была тётя Ксения.
  Мать особенно долго ругала отца, что случалось с ней крайне редко. Ему всё было слышно, но он долго не мог понять, в чём он так сильно провинился, а когда понял, то не поверил ушам своим.
  Особенно тому, что отец не отрицал, что вступил в половую связь с тетей Ксенией, оправдываясь только тем, что якобы она была инициатором, а он лишь не удержался от соблазна.
  Как женщина она не идёт ни в какое сравнение с его женой, и всё это не что иное, как обычное недоразумение, о котором нужно как можно быстрее забыть и не вспоминать больше никогда.
  Мать сначала стыдила его: “ Неужели тебе всё мало. Я что тебе когда-нибудь отказала или что сделала не так, как ты  хочешь?”
  На что отец только повторял, чтобы она его Христа ради простила, просто на него нашло какое-то затмение и подобное больше никогда не повторится.
  Закончилось всё у них, как обычно при любых размолвках:  они стали обниматься, раздеваться и вскоре с их кровати стали доноситься радостные стоны и шум от сжимающихся кроватных пружин под тяжестью их тел.
  Он слышал, как они договорились, что будут вести себя с тётей Ксенией, как и раньше, приветливо и будут продолжать делать вид, что будто ничего между ними не произошло.
  В день похорон Сталина тётя Ксения сидела с матерью на кухне, и они о чём-то оживлённо разговаривали, слушая репортаж из столицы о траурной процессии и погребении.
  Аркадий, как обычно, тихо, но на этот раз настолько, что казалось, его нет дома, сидел за своим небольшим столиком в большой комнате, где всегда учил уроки, а рядом на диване иногда отдыхал днём и спокойно спал по ночам.
  Для родителей это был удивительный ребёнок. Он всегда был настолько тихим, погружённым в себя, в свои какие-то внутренние переживания, и они настолько к этому привыкли, что другим его и не представляли.
  Они никогда его в привычном значении этого слова не воспитывали.
  Он всегда сам всё понимал с полуслова. Трудно было себе представить за что можно было его наказать физически, даже ругать было не за что. Хотя был он далеко не паинька, но назло им никогда ничего не делал. Мать иногда отцу говорила об Аркадии: “  Это мне Господь послал такого сына - тихого и скромного - за моё смирение и послушание”.
  Отец на это ей всегда говорил одно и то же: “ Ты, мать, про Бога ни с кем не говори, народ разный, сама знаешь. О том, что крестила, тоже помалкивай, а то в горком в отдел пропаганды и агитации из церкви постоянно списки тех, кого крестили, требуют, выявляют - нет ли из числа родителей партийных. ам эти неприятности ни к чему”.
  Когда звуки траурной музыки с леденящим душу голосом диктора по эмоциональному накалу воздействия на радиослушателей достигли своего апогея, с тётей Ксенией случился нервный срыв, она стала кричать что есть сил: ” Да как же без него мы жить-то будем. На кого ты нас покинул, отец родной”.
  После чего она ещё долго захлёбывалась обильными слезами, которые в три ручья текли по её лицу, картинно сморкалась в чистую кухонную тряпку, используемую на этот раз как носовой платок, и в конце этого неожиданного представления самодеятельного театра одного актёра неестественно громко и как–будто неудержимо заревела, даже не представляя, что от этого может произойти облегчение.
  Неделя траурных речей и кухонных разговоров на одну и ту же тему, радийного, по акустике далеко не идеального звучания симфонической музыки  тяжело сказывались на состоянии нервной системы у всех горожан.
 И тех, кто добровольно, и тех, кто заодно с другими, не имея возможности оградить себя, подверглись массированному пропагандистскому действу.
  Вслед за тётей Ксенией нервы не выдержали у Аркадия. Ему начали казаться фальшивыми все ноты, исполняемые на музыкальных инструментах, которые он слышал доносящимися из радиоточки.
  Все слова, которые произносились вокруг, были лживы и лицемерны, и создавали такую нестерпимую обстановку, что от малейшего проникновения запахов кислых щей, которые варила к обеду мать на кухне, хотелось открыть все окна в квартире настежь и высунуться на морозный воздух, не видя другого способа избавиться от спертости во всём: в помещении, в мыслях, ограничении пространства.
  Собственная музыка в душе уже не делала повседневную жизнь бренного тела приятнее и осмысленней, а лишь утяжеляла её, словно железо купоросную руду.
 Аркадий стал чувствовать, что даже стал немного задыхаться от охватившего его чувства несправедливости, которое пришло вместе с тетей Ксеней, посягнувшей на самое дорогое, что у него было на этой земле, его дом, его семью.
 Она всё больше стала ему казаться исчадием ада, ожидающим всех лицемеров и разлучников.
 Он уже не мог контролировать свои чувства и эмоции. С покрасневшими глазами, нездоровым румянцем на щеках он вбежал на кухню, резко остановился перед двумя женщинами и не столько произнёс голосом, сколько выдохнул:”Тётя Ксения, я вас прошу. Я вас просто умоляю. Никогда. Ни при каких обстоятельствах не приходите в наш дом. От вас одни несчастья“.
  На глазах у него навернулись слёзы, и он, резко повернувшись, сделал несколько мелких шажков и без сил опустился на своё место за ученическим столом.
  Обе женщины сразу поняли, что явно переиграли в создавшейся нервной обстановке.
  Тётя Ксения сразу взяла себя в руки, словно ждала такой реакции на свои разговоры, поведение, которые ей самой за эти дни надоели не меньше, чем подростку, для начала спокойно спросила у матери: “Где у тебя тут нашатырь?”
  Открыв маленькую бутылочку, подошла к нему, решительно сунула её ему под нос и спокойно, рассудительно произнесла:“Прости, Аркаша, с отцом просто так получилось”.
  Закрыла бутылочку резиновой пробкой, поставила её на кухонный стол и, ничего больше не говоря, вышла из их квартиры, тихо прикрыв за собой входную дверь.
Нашатырь резко и неприятно подействовал на его обоняние, хотя и сразу вернул из очень нервного в обычное состояние.
  После чего без посторонних - вдвоём с матерью - ему стало намного спокойнее и очень захотелось жить дальше.
               
Глава третья. Клюшкин мост

              Свободное время Виктор и Аркадий любили проводить вместе, хотя не признались в этом ни друг другу, ни сами себе.
              Ходят как Параня с Гараней это было когда–то сказано о таких взаимоотношениях.
              Что их влекло друг к другу, сказать трудно. Виктор и не претендовал на лидерство в их тандеме, его устраивало то, что на любое его слово, суждение, замечание следовала незамедлительная реакция  доброжелательная и искренняя, и он так к ней привык, что, когда оставался один, без своего друга детства, иногда терялся в простых ситуациях, не зная, как поступить, чтобы ненароком не оконфузиться.
              Аркадий, с одной стороны, понимал, что друг в сфере умственной деятельности как бы слегка заторможен, не на лету схватывает каждую мысль, долго соображает, когда ответ или какое-нибудь решение очевидно.
              Но при всём этом он не так уж и прост, как могло показаться со стороны. Если что-то до него доходило, он в чём-то наконец разобрался, эта информация оставалось в его памяти на всю оставшуюся жизнь и каким-либо образом добиться от него иного, чем когда-то принятого по аналогичному поводу решения, было делом безнадёжным.
              Если кому-то оказывал доверие, то шёл за ним до конца, чего бы это ему ни стоило. Общаться с таким молодым человеком было не так уж просто, как могло бы показаться со стороны, но всегда очень живо и интересно.
              Случались в их отношениях и неприятности, которые лишь по счастливой случайности не принесли худших последствий, чем те, что произошли на самом деле, но они их лишь больше соединяли между собой.
              Увлекаясь рыбалкой, решили выплавить из свинца грузила для донных удочек, на которые хорошо клевала рыба у местных заядлых рыбаков.
              Узнали, что недалеко от аэродрома, что на окраине города, есть стрельбище, на котором тренируются военнослужащие, и несмотря на то, что оно охранялось солдатами - срочниками, которые были вечно не выспавшиеся и всегда были не прочь на посту понежиться на солнышке или ненароком прикорнуть вдалеке от начальствующего ока, даже стоя, лишь бы было за что держаться рукой.
              Друзья умудрялись через дыры в заборе лазить на охраняемое стрельбище и собирать пули от использованных патронов, которых на стрелковых позициях была тьма-тьмущая.
               Из них позднее выплавляли на костре в консервной банке свинец, который уже затем медленно выливался в выдолбленную форму грузила в обычном кирпиче.
               По самим придуманной технологии, после заливки водой получая добротный инвентарь для рыбалки.
              Как-то по недосмотру, в спешке, сами не знали, куда спешили, в кирпиче, в выдолбленной форме оставили воду, и Аркадий вылил в неё очередную порцию свинца, и произошло то, что должно было произойти по законам физики.
              Свинец моментально выплеснулся вверх, попав на лицо низко склонившемуся над формой Виктору.
              Ещё бы чуть-чуть и он мог бы на всю оставшуюся жизнь остаться без глаз, а так отделался шрамами, которые остались на его лице напоминанием об этом случае.
              При хорошей погоде на пару любили ходить к мосту через реку в центре города. Там вечерами в послевоенные годы собиралось много нарядной молодёжи, которая с шутками, да прибаутками прогуливалась туда-сюда по уличным тротуарам и вдоль реки по набережной. Парней было заметно меньше, чем девушек. Кроме того, что многие не вернулись с войны, была и другая причина.
               В городе нешуточными темпами набирало обороты текстильное производство, возводились новые цеха на действующих фабриках, расширялись существующие.
               Перед инженерно-техническими работниками ставилась задача на минимуме производственных площадей размещать как можно больше оборудования, непосредственно участвующего в выпуске суровой ткани и её отделки.
              Для всей этой грандиозной работы требовались в основном ловкие женские руки, пальчики которых могли после небольшого обучения, незаметным движением быстро связывать оборвавшиеся нити на ткацких станках без их останова, выполнять множество других не менее сложных операций на другом текстильном оборудовании, оставляя мужчинам его ремонт и наладку.
              Работа эта была в шумных цехах с повышенной влажностью и постоянно плавающими над станками от пола до потолка хотя и мягкими и нежными ворсинками пуха, но весьма затрудняющими дыхание и представляющими угрозу для здоровья, из–за чего ткачихи при наличии профессионального стажа уходили на пенсию на пять лет раньше, аналогично рабочим из горячих цехов.
              Стараясь выжать из оборудования всё, на что оно было способно, работали в три смены, в том числе и в ночную.
              Стране требовалось много ткани, особенно знаменитого ситца, бязи, фланели, гобелена.
              Такой труд совсем неплохо оплачивался, порой ткачиха, прядильщица, помощник мастера на основном оборудовании получали зарплату большую, чем директор фабрики или главный инженер, не говоря уже о заметно меньших зарплатах мастеров и начальников цехов.
              Ткань на прилавках магазинов долго не задерживалась, быстро продаваясь, давала возможность  рабочим коллективам быстро своими силами и с помощью подрядных организаций строить свой ведомственный жилой фонд, где имели возможность получать квартиры со всеми удобствами прежде всего передовики производства, молодые специалисты.
              Благо, что вокруг фабрик было достаточно свободных мест под застройку с минимальным сносом домов частного сектора.
              Местные коренные жители из-за большой интенсивности труда не очень охотно шли работать в основное производство, предпочитая большему заработку относительно невысокий в более спокойных вспомогательных производствах, в лабораториях качества, снабжении…
              Для постоянно появляющихся новых вакансий местной молодёжи не могло хватить, даже если бы она вся вдруг решила посвятить себя текстильной профессии.
              Поэтому представители фабрик наладили контакты с десятками других регионов, откуда приезжали все желающие зарабатывать на жизнь нелёгким фабричным трудом, жить в общежитиях, иметь шанс стать передовиком производства и обрести известность, выйдя на всесоюзную партийную или комсомольскую трибуну.
              В городе было шумно не только из-за доносящегося через открытые настежь окна, порой прямо на тротуары, грохота ткацких станков и других механизмов, но и от звонких голосов вчерашних школьниц: украинок и казашек, татарок и узбечек, наверное, не было в стране нации или народности, которая не была бы отмечена своими представительницами в столице текстильного края.
              Хотя их было заметно больше, чем парней, но знакомиться с кем попало для встреч и поцелуев никто из них не собирался, поэтому молодые люди-инвалиды, которых после войны было очень много, не пользовались у них никаким вниманием.
              Это было очень обидно: воины-победители с орденскими планками на груди, многие с клюшками, облегчающими передвижение из-за фронтовых травм и ранений, и нежелание знакомиться, брать на себя часть их забот и нереализованных желаний.
              Особым вниманием пользовались молодые здоровые парни, особенно в военной форме, на них буквально вешались повсеместно представительницы прекрасного пола, если давался хоть какой-нибудь повод для начала дружеских отношений.
              Когда это происходило около городского моста, прозванного из-за этого Клюшкиным мостом, то у ветеранов войны, оставивших на ней много здоровья и почти ежедневно в хорошую погоду туда приходивших, очень часто сдавали нервы, видя это.
              Поводом было досужее рассуждение о том, что они, оставшись без здоровья, добыли победу, а молокососы, ничего для неё не сделавшие, пользуются теперь её плодами - на глазах у них уводя красивых девушек буквально из-под носа.
             А те, для них неприступные, игнорируют своей горделивой осанкой и красивыми телами их присутствие, подчёркивая всем своим видом, что это именно они совсем чужие на этом жизнеутверждающем празднике жизни.
             После такого накручивания истрёпанных нервов на чешущиеся кулаки, чаще всего подогретая алкоголем, нервная система перегревалась и давала рецидивы уличной агрессии: отчаянные и жестокие удары клюшкой обрушивались на спины и другие части тела ни в чём не повинных перед ними молодых людей, пришедших к мосту, чтобы познакомиться и хорошо провести время.
             Фронтовикам за такое хулиганское поведение никогда никто ничего не говорил.
             От их ударов уворачивались кто как умел, а если не получалось, то переносили боль спокойно, как само собой разумевшееся последствие прошедшей войны, лишь про себя кляня на чём свет стоит молодых калек, стараясь не смотреть им в лицо и в следующий раз именно на этом месте быть начеку и держаться от них подальше.
              Аркадий с Виктором часто приходили сюда по вечерам. Здесь было всегда весело и интересно.
              Когда появлялась гитара, Аркадий был неподражаем. Под свои фирменные аккорды он мог петь любые тексты.
              На спор брал в руку передовицу газеты “Правда“и экспромтом, с джазовыми интонациями своим  раскатистым, как у могучего мужика голосом, пел её текст, смысл слов которого для окружающих имел значение лишь как дополнение к исполнительскому мастерству.
              Все с благодарностью слушали молодое дарование, радовались за себя и гордились земляком.
              Виктор, как всегда, не теряя времени даром, непременно обнимал, самую из  симпатичную из присутствующих, как ему казалось, слушательницу за талию и что-нибудь лукавое шептал ей на ушко, обычно предлагая, как стемнеет, пройтись по набережной до ближайшей лавочки с видом на синюю осоку.
              С одним из безвинно пострадавших от чувствительного удара клюшкой по хребтине друзья разговорились по горячим следам, как только безногий средних лет мужичок  возместил на нём всю свою злость за нечто ему изведанное, как знать, вернее всего, не по своей прихоти, что–то такое несправедливое, что уже никогда и никому невозможно простить.
              Молодой курсант в роли потерпевшего оказался не в первый раз.
              Опять попав под  горячую  руку, как бы по-детски оправдываясь, повторял: “Ну почему опять я, вон стоят курсанты–летуны из второго взвода, такие же как и я, а ещё ни разу от калек не получали, а ходят сюда почаще меня”.
              Боль от удара быстро прошла, обиды у него не было никакой, но и положительных эмоций, разумеется, тоже.
              Была у него здесь, на Соковском мосту, встреча с землячкой-студенткой, так же, как и он, по воле случая оказавшейся в этом русском городе и ставшей, как и многие другие, называть его очень быстро своим.
              Пока она по какой-то причине задерживалась, он простодушно и откровенно рассказал, что война его застала дома, в Беларуси, в Уздинском районе.
              Как только небо заполнил жутковатый рёв моторов немецких самолётов, мать собрала ему котомку с харчами, подпоясала какой–то лентой, дала в руку оставшийся от деда посох и перекрестила на дорогу.
              Сказала: ” Беги  быстро, сынок, они будут скоро. Ты в таком возрасте, что не сдобруешь с чужими людьми. Нигде не останавливайся, рассчитывай только на себя, вон видишь на машины не сажают, не до нас. Беги в Москву, там со всей страны наверняка много таких, как ты у меня. Куда-нибудь определят, всё-таки уже шестнадцать минуло.“    Отец за полгода до войны ушёл к другой, молодой и красивой.
              Не постыдился из главы семейства, хозяина, в примаки в соседний район.
-   Мам, а как же ты. Отец же ведь он…и осёкся.
-  На отца я зла не держу, мужик он хороший, работящий, вон какой дом поставил, только бы жить и радоваться, а то, что перед молодайкой не устоял, так все мужики - кобели, чего с вашего брата взять.
        Она грустно улыбнулась: “Cейчас не до этого, может, ещё и вернётся, он за свой дом биться будет, у нас здесь мужики все такие. А насчёт меня не переживай. Из своего дома я никуда не побегу, будь что будет. Зовут меня Эмилия Францевна, у нас в дальней родне немецкая кровь, может, не тронут?”
              Всю дорогу шел быстро, с машиной нигде не повезло, подошвы у ботинок стёрлись полностью.
              В брошенном доме разжился длинной полосой плотной материи, обмотал кое-как подошву и из–за мозолей и порезов на ступнях еле-еле добрался до первого московского военкомата.
              Там выдали солдатские ботинки и направили в соседний город в специальную школу ВВС - учиться на лётчика.
              Учёба заканчивалась, на фронт не послали - берегут для спецзадания: летать на Крайний Север в район моря Лаптевых чтобы участвовать в испытаниях новой атомной бомбы.   Пришедшая на свидание землячка оказалась весёлой, смешливой, статной дивчиной. Она злоключение друга прокомментировала с присущим белорусам чувством юмора: ”Так этому бульбашу и надо, не будет задаваться, что лётчик, подумаешь.”
              После чего чмокнула его в щёку и оба, покраснев непонятно по какому поводу, взявшись за руки пошли гулять по городу, не вспоминая больше о злополучном синяке.
              Как-то почти на том же месте друзья стали свидетелями удивительной процессии. По булыжной мостовой шла толпа пленных немцев, сопровождаемых вооружёнными конвоирами, которые безуспешно пытались их построить в колонну, при этом ругаясь и обзывая их по-своему, на что те не обращали никакого внимания, находясь в прострации.
              Аркадия удивило, что в основном это были молодые люди, которые, видимо, привыкнув к такому своему зависимому положению, вели себя спокойно, иногда, разговаривая между собой, даже улыбались.
              Он не увидел в их облике тех ненавистных  захватчиков, которых ожидал увидеть.
              Были они чисто одеты, правда, кое у кого были перебинтованы руки или голова. Лишь немецкая форма вызывала внутреннее отторжение и никак не гармонировала с обликом его родного города.
              Но самым большим потрясением из увиденного для него в тот день было то, что несколько женщин: и пожилая, и средних лет, и совсем девчонка, выждав подходящий момент, подбегали к ним, передавая то кусок хлеба, то ещё что-нибудь из съестного, а усталые конвоиры покрикивали на них, но больше для вида.
              Пленные на немецком языке благодарили женщин, а один из них, в очках, не старый, но пожилой, издали похожий на учителя, поцеловал одной из них руку.
              На что никто из других пленных никак не отреагировал. Только один мужчина средних лет в гражданской одежде, что стоял рядом с конвоирами, как ему потом сказал Виктор, из органов, стал узнавать фамилию этой женщины, но его друг о чём-то с ним поговорил и, как ни странно, тот, махнув рукой, оставил её в покое и медленно пошёл вслед за необычной процессией.
                Аркадия часто просили спеть что-нибудь на военную тематику, но он всегда отказывался. Почему-то эта тема не была ему близка.
                В глубине души он никак не мог понять, что могут так не поделить люди, чтобы произошло такое массовое убийство.
                Могут ли человеческие чувства хоть как-то это оправдать. И, не находя для таких и подобным им вопросов хоть какие-то объяснения, старался их не касаться, ни в начале своего творческого пути, ни в конце.
               
Глава четвёртая. Клён мой не опавший

           Каждую новую весну друзья встречали на своём приметном месте. Это была набережная в центре города, на которой, радуя глаз, дружно пошли в рост стройные кленовые саженцы.
           Их тонкие сучья всегда были унизаны набухающими почками, а молодые резные не опавшие листья чем-то напоминали медвежьи следы.
            Они всю зиму держались, не опадая от холода, по-кошачьи скрючившись, а по весне осанисто распрямились, рождая новый весенний образ на известную мелодию “ Клён мой не опавший, молодой, не смелый… “
         День встречи назначали по погоде, которая дама ветреная, непредсказуемая, отсюда и обычная в таких случаях возможная заковыка.
         Случалось, что и в середине марта по-весеннему тепло, на душе радостно, а иной год и на Вербное воскресенье ещё снег не сошёл, холодно, от порывов ветра зябко, отчего на душе без обещанного тепла бывает совсем погано.
        Со своими пассиями друзья познакомились на городском комсомольском субботнике, который проводился в пору их молодости на этой набережной и был посвящён закладке кленовой аллеи к какому-то то ли комсомольскому, то ли партийному съезду.
        Даже судя по тому, что четверо молодых людей стали в дальнейшем отмечать день субботника как свой ежегодный  весенний праздник, его организаторы не зря потратили свой молодой задор на его успешное проведение.
        В день знакомства была хорошая погода, ласковое солнышко часто выглядывало из-за перистых облаков, помогая создавать приподнятое настроение.
        Кто-то из продвинутых молодых людей принёс дефицитный катушечный магнитофон “Гинтарас“, сумел обеспечить его электропитанием и подсоединил самодельные акустические колонки.
        С  магнитной ленты стали доноситься слова, голоса и мелодии, которые многие слышали впервые: ”Ветер стих, не гудят провода, замер лист на веточке клёна“,” Надену я чёрную шляпу“, “Здравствуйте, моё почтенье! От Аркашки нет спасенья“, более претензионное -  “ Равенство есть у лежащих  –  у живущих равенства нет, …“        Записывались эти песни в домашних условиях, а для придания видимой легитимности как радийные концерты по заявкам трудящихся.
        Так они слушателями обычно и воспринимались, следовательно, эта уловка с чьей-то  лёгкой руки  благополучно срабатывала.
        Сложнее было с записями “на рёбрах“-на обычных использованных рентгеновских снимках: при воспроизведении очень часто было низкое качество звучания.
        На самом деле цензоры, как правило, ветераны КГБ, подрабатывающие на пенсии детишкам на молочишко и коротающие свой рабочий день, чаёвничая и просматривая свежую прессу в своих маленьких кабинетиках -кельях, всегда находились на боевом посту.
        Он был определён при символе власти - штампе  “Разрешаю“, прозванного авторами радиопередач “ подошвою“.
        Всё обо всём знающие и всё понимающие, искренне сочувствующие творческим людям цензоры, сами всегда с удовольствием слушавшие такие искренние песни, но находящиеся при бдительном исполнении служебных обязанностей, никогда бы не выпустили такую идеологически неустойчивую самодеятельность в контролируемое ими  всё эфирное пространство. Но до своего слушателя эти песни несмотря ни на что всё–таки доходили.
        На субботнике под вольнолюбивое пение, долбя ломами глубокие лунки и окапывая их штыковыми лопатами под саженцы молодых деревьев, вместе бегая с вёдрами на водоразборную колонку на соседнюю улицу, друзья совсем для себя неожиданно познакомились и подружились с скромными и симпатичными девушками.
         Одна из них, приезжая из небольшого населённого пункта соседней области, работала на текстильном предприятии на ткацких станках зарядчицей утка, этаких поперечных нитей будущей ткани.
         Она быстро проявила себя в основном производстве. Помощник мастера, отвечающий за эксплуатацию и ремонт ткацких станков на её участке, где зарядчица была лишь помощницей ткачихи, предложил ей самой самостоятельно попробовать свои силы на действующем оборудовании на новом, более ответственном и требующем новых навыков  рабочем месте.
         У неё сразу, что редко бывает без дополнительного профессионального обучения, стало получаться не хуже, чем у опытной ткачихи.
         Так она, будучи трудолюбивой и способной, обладающей отменной реакцией и гибкими чувствительными пальчиками, постепенно, в совсем юном возрасте, закрепилась в этой уважаемой на фабрике профессии и стала выдавать суровую ткань со станков на уровне самых известных мастериц отрасли.
         Вслед за приличным материальным вознаграждением последовали и меры поощрения морального.
         Её фотографию поместили на доске почёта предприятия, а затем избрали депутатом районного Совета народных депутатов.
         Симпатичная стройная девушка, обладая подвижной, энергичной речью, стала завсегдатаем городских и областных собраний и совещаний, на которых было необходимо выступление комсомолки, передовика производства, берущего всё новые повышенные социалистические обязательства к новым памятным датам и всегда досрочно их выполняющего.
         Уже после знакомства она уговорила Виктора сменить место работы. После окончания профтехучилища тот успел послесарить на ремонте в паровозном депо, коллектив которого готовился к переводу грузового и пассажирского движения на тепловозную тягу.
           Так получилось, что в группу подготовки помощников машинистов на новые тепловозы его не взяли, хотя оставили в резерве.
            Виной тому резкий, вспыльчивый характер, неумение контактировать не только с напарниками, которые постоянно у него менялись из-за их нежелания продолжать с ним работать, но и непочтительного отношения к бригадиру и мастеру цеха.
             В сфере движения по железным дорогам испокон веков старались поддерживать железный порядок, покруче армейского, и в целом это удавалось, становление железнодорожника происходило не год–два, а значительно дольше.
              Вступив в депо в комсомол, он сразу почувствовал, что эта сфера деятельности ему по душе.
             Нравилось, как ежемесячно проходили комсомольские собрания в депо и  ежеквартально конференции комсомольского актива предприятий и организаций железнодорожного узла, как неформально было развёрнуто социалистическое соревнование комсомольско-молодёжных бригад ремонтников, в одну из которых он входил, борясь за личное именное клеймо качества.
              Он представлял себя в форме железнодорожника с комсомольским значком на лацкане кителя в окне локомотива при его движении в черте города, проносящегося по мосту в районе городского пляжа, откуда его атлетическая фигура будет эффектно обозреваться  знакомыми отдыхающими, а таковых у него было среди молодёжи не меньше чем полгорода.
                Но этим светлым мечтаниям сбыться было не суждено, и тот факт, что они были в его молодой жизни, грел его душу до самой старости, как ни странно, даже больше, чем многочисленные победы на женском фронте, где их количество, к великому сожалению, не переходило в качество, а чем он старше становился, то они вообще перестали его волновать.
                Он всё-таки послушал свою ненаглядную подругу и поступил на работу в текстильное предприятие, туда, где она уже успела себя хорошо зарекомендовать.
                Главным для себя положительным аргументом для перехода он посчитал большой  женский коллектив, в котором ему, возможно, легче будет находить общий язык в коллективе, так оно, впрочем, и получилось в дальнейшем.
                Приняли его возчиком основы – нитей, идущих параллельно друг другу вдоль ткани, в процессе выработки которой они переплетаются с поперечными нитями утка, создавая суровое полотно.
                Работа эта была малоквалифицированная, очень тяжёлая физически, не многим мужчинам по плечу, поэтому хорошо оплачиваемая.
                Нелёгким стал трёхсменный, почти круглосуточный скользящий график работы.
                Всё складывалось на первых порах вполне удачно, в случае регистрации брака они были одними из первых претендентов на получение квартиры в строящемся фабричном многоэтажном доме со всеми удобствами.
                Приятельница Аркадия закончила после семилетки с отличием торговый техникум и работала товароведом в мебельном магазине.
                Пределом её мечтаний была должность директора этого же магазина, ради чего она поступила на заочное отделение профильного института.
                Она чётко видела своё место в этой жизни, ориентируясь на синицу в руке, даже не помышляя о журавлином небе. Как ни странно, именно такой практичный подход подкупал воображение Аркадия, безраздельно парившего в небесах всё своё время.
                Звали её Людмилой, и была она бессменным комсомольским секретарём хозмебельторга, постоянно организовывала рейды районного штаба “Комсомольского прожектора“, деятельно вскрывала недостатки в организации городской торговли, её даже можно было увидеть несколько секунд на экране в одном из выпусков всесоюзного альманаха “Сатирический патруль”.
                Она на первый просмотр этого альманаха в кинотеатре, где он шёл перед художественным фильмом, привела мать, брата и Аркадия, рассчитывая, что её пламенную обличительную речь направленную против бракоделов-мебельщиков покажут в полном объёме.
                Увидев, что кадры с её участием почти полностью вырезали из сюжета, совсем не обиделась и даже не расстроилась, сказав:” И так хорошо“, с чем, улыбаясь, послушно согласилась вся её группа поддержки, а Аркадий первый раз при всех поцеловал в щёку, похвалив:” Молодец“.
                Она очень хотела привлечь его к этой своей общественной деятельности, но, видя, что это его мало интересует, отступилась и с тем же энтузиазмом рассказывала о большим спектре “деревянных  дел“, прежде всего организации производства и реализации мебели, так как действительно хорошей мебели в стране был большой дефицит, и она видела перспективу для них обоих.
                Ей также хотелось, чтобы он занялся поставками древесины для самых разных хозрасчётных организаций, понимая, что это золотое дно, которое не будет лишним в будущих семейных отношениях.
                На этот раз все четверо собрались без опозданий. Скорее по привычке, чем по необходимости, зашли в магазин, где купили на всех долгоиграющю бутылку портвейна “три семёрки“, конфет и несколько яблок.
                Водку Аркадий и Людмила на дух не переносили, а бутылочного пива в свободной продаже не было, путаться с банками с пивом разливным не хотелось, и отправились они на место своего знакомства на набережной.
                Там  всё было как всегда по особенному, только для них разлитая в весеннем воздухе доброта и доверчивость, в которую той неповторимой весной они поверили в первый раз и с надеждой, что на всю оставшуюся жизнь.
- Не понимаю, зачем меня избрали депутатом, я ведь ничего не решаю. Сижу везде как пешка, как бесплатное приложение. Только говорят: - Ты оденься получше, когда в обком идёшь, покажи товар лицом. Может, на тебя кто внимание обратит - из высокого начальства.- А зачем мне это надо? Мне и своего Виктора достаточно, даже с избытком. Там такие рожи наглые, что смотреть на них не хочется, то ли дело в цехе - и помогут, и слово хорошее скажут.
- Привозят, скажем, по железной дороге вагон дефицитной кухни, так в первую очередь райкому, потом ОБХСС, дальше торговому начальству. Все с записочками, от кого и сколько, а уж потом, если что останется, для очереди. Так в ней народ с ума сходит, с ночи очередь занимают и не всем достаётся. А все шишки на нас. Будто мы своих знакомых отовариваем, дескать, наживаемся на дефиците. Так неудобно бывает, готова сквозь землю провалиться.
- Последнее время моду взяли - начальству слова не скажи, сразу говорят, если хоть что-то не нравится и высказываешь - пиши заявление на увольнение. С народом так нельзя, наши отцы не за это на фронте свою кровь проливали, чтобы к их детям такое отношение было.
- Молодой врач, на фото интеллигентные черты лица у него, так классно пишет о нас обо всех, зачитаться можно. Здорово, что его в молодежном журнале печатают. А поэзия молодых какая стала. Особенно Роберт, такой у него пафос, по накалу не ниже, чем у Маяковского. У Евгения лирика - не пушкинская классика, а своя и не хуже, хотя кому что нравится. Я тут подборку стихов местного поэта прочитал, так он пишет: ” Я теперь об этой луже вспоминаю, как о море”. Вроде бы ерунда, но по-своему. А скорее всего, и не ерунда совсем. Или другой Евгений, постарше, фронтовик: “Товарищем оттянутая ветка бывает больно вдруг ударит по лицу “, немного слов, а какая мощь характера, интеллекта. Я решил так: надо обязательно что-то уметь делать так хорошо, как никто другой не умеет. Вот зачем мне стихи писать, если у других лучше получается, например ”:Жалею, жалею девочек, очень смешных девочек, ещё ничего не сделавших, уже ничего не делающих”.
- Это не про нас. У нас пап дипломатов да мам заведующих продовольственными магазинами или складами нет.
- При чём тут папы да мамы - главное быть духовно свободным.
- Это, конечно, только вот питаться каждый день надо.
- Ну и питайся, это уже похоже на мещанство.
- Ну ладно, не заводитесь.
- Так я вот дорасскажу, только что на ум пришло.
- Ну давай, коли не шутишь.
- Вот утка, например, много чего умеет делать, а всё делает кое-как. Плавает, ныряет, но всё так себе. Летает - да, но опять же - не блестяще. Ходит. Если это переваливание с бока на бок назвать ходьбой, то да. Вот так–то. Здорово я свою мысль завершил.
- Ещё как.
- Учитесь, пока  я жив.
- А ты что, помирать собрался?
- Да нет. Пожить - это неплохо.
- Только почему-то получается, что хорошие люди живут недолго, а стукачи всякие никак не уберутся.
- Ну уж вы это что-то не в ту степь.
- Пусть все живут, как им боженька на душу положит.
- А ты что, верующая?
- А что, нельзя?
- Почему нельзя, просто комсомольцам не положено.
- Кем не положено? Это же личное дело, кого оно касается?
- А вcпомни-ка: “ Раньше думай о Родине, а потом о себе.”
- При чём тут Родина и вера в Бога.
- Вы что-то совсем запутались и нас запутали.
- Давайте про Бога не будем, вон какой-то хмырь мотается, стуканёт ещё, ты у нас девушка известная, может быть, героиней станешь, памятник тебе на проспекте Ленина, напротив городского сада, поставят. Зазнаешься тогда. Подойду к тебе, а ты и не признаешься. Скажешь: - “А вы, товарищ, по какому вопросу?”
- Ну ладно тебе. Этому товарищу больше не наливать, а то заговариваться начал.
- Нет-нет, не получается, мне, как всем, у нас в стране по Конституции равноправие.
- Ну не при разливе же.
- И то правда, но уже налито, извините-подвиньтесь.
- А насчёт памятника в центре города, так Валентине, может быть, за её трудовые успехи и воздвигнут, шанс у неё есть. А вот кому уж точно никогда и ни при каких обстоятельствах, так это мне - вашему  Аркадию Песенному, но я ни на кого не в обиде, лишь бы всем вам, моим слушателям, хорошо было.
- А правда, что говорят, скоро деньги отменят? Ведь торжественно провозгласили:”Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме “, это значит все мы.
- А мы их и не копим, на кой ляд они нужны. Останутся как реликвии, будем внукам показывать, а они будут говорить: ”Странные люди эти русские жили до нас и деньги у них странные, невозможно понять, зачем они нужны? “
- Вот тогда и будут ходить в почёте поэты, писатели, музыканты. Каждый будет иметь возможность высказывать своё мнение, даже если оно не будет совпадать с мнением начальства.
- Ну размечтались, разве ж такое возможно - начальство всегда найдёт чем ему заняться, а если я, например, работать люблю у станка, а другой всю жизнь на гитаре будет играть, а третий с удочкой от зари до зари на реке будет пропадать, как-то всё совсем непонятно, запутано.
- Ездила в Москву на слёт молодых передовиков производства, там выступал тоже Евгений, но он не поэт, а секретарь ЦК комсомола, так около трёх часов подряд выступал - и всё понятно, и лучше работать хочется.
- Как американцы узнали, что у нас в стране такую патриотичную молодежь комсомол растит, так теперь их приспешники пытаются сделать так, чтобы нашу организацию прикрыли.
- Мало ли, чего они хотят. Нам на их хотение с большой колокольни сами знаете, что. Лучше бы своими делами занимались, а то у них там одна эксплуатация рабочего класса капиталистами. Будет и у них социалистическая революция, не зря ведь наш лозунг - ” Пролетарии всех стран соединяйтесь“.
-  Ну вот уже и до лозунгов дошли.
- Съездить бы туда, посмотреть, что и как.
- Кто это тебя туда пустит.
- Вот и плохо.
- Всё равно у нас лучше, чем везде, хоть езди хоть нет, результат будет один. Вот фабрика квартиры строит, мы – рабочие - их получаем бесплатно. Захотела на юг, на Черное море, профсоюзная путёвка бесплатная, только за железнодорожный билет заплати.
- Не все стараются в светлое будущее побыстрее попасть, это ведь от нас в первую очередь зависит.
- Объявили экономическую учёбу для всех, без исключения, а то уток валяется на полу, ходим, его пинаем, а это всё наши деньги, их пока не отменили, таких примеров выше крыши, так никому ничего не надо, настолько всё формально проходит, только для галочки, что прямо тоска какая-то  зелёная. Вот у меня на станках можно натяжение нити увеличить, всего-то пару крючков установить и производительность выше, и качество лучше, так Виктору сколько говорю, так он на одном станке установил и любо-дорого посмотреть, а дальше на остальных всё некогда, говорит, других дел много. Даже как рационализаторское предложение всё лень оформить.
- И так: зарплату хорошую получаем, грех жаловаться, я, если бы даже на помощника машиниста локомотива выучился, больше бы не зарабатывал.
- О будущем надо думать, без технического прогресса никак не обойтись.
- Нашу ткань везде берут с руками и ногами, а как не будут?
- Такого быть не может.
- В городе молодёжный театр организовался, спектакли интересные, билеты не достать.
- Это не при нашей фабрике, а при отделочной.
- Я попробую на всех достать.
  Не заметили, как стемнело. Небо заволокли серые тучи. Сразу стало зябко. Порывистый ветер принёс мелкий дождик. Прошлогодние листья клёна всё ещё из последних сил держались на ветвях, обречённо поникнув в ожидании новых молодых побегов.

Глава пятая. Новые центурионы

             Прилично прокормиться сольными концертами в нестоличном городе, тем более в заштатных, всегда было проблематично, даже человеку талантливому, яркому, имеющему интересный разнообразный репертуар.
             Официальный статус артиста если ещё как–то мог создать условия для творческого  роста, то в материальном плане - при определенном заранее количестве концертов и утверждённой ставке за каждый из них - ничего особо привлекательного не было.
             Среднестатистическая зарплата служащего плюс постоянные разъезды по области с проживанием в гостиницах и домах колхозника в мало приспособленных для полноценного отдыха условиях. С непременной палочкой-выручалочкой кипятильником, на все возможные случаи решения проблемы питания, без которого любому командированному, артист ты или представитель любой другой профессии, обойтись было практически невозможно.
            Хорошие люди подсказали поискать варианты трудоустройства на железной дороге: ”Держись, Аркадий, за паровозную трубу, она не подведёт “.
            Мол, по себе знаем, если чего на ней произойдёт нехорошее и остановится колесо, никуда не уйдём, ляжем на рельсы и не будем вставать, пока колесо, как и прежде, не завертится.
            По молодости несколько раз сходил на танцы в “железку“, так все называли клуб железнодорожников, это было “ что-то  с чем-то”.
           Ладно, не совсем трезвые, мало обученные самодеятельные музыканты и туалет на улице с подгнившими досками, в других клубах ненамного лучше.
           Но постоянные стычки между посетителями, как будто основная масса только ради этого и пришла под видом, что на танцы.
           Кто кого первым толкнул? Почему парень со Сластихи танцует и не отходит от девушки с Сортировки, когда “железка“ испокон веков вотчина парней сортировочных - и так далее, и тому подобное.
           В этом конкретном случае получалось, что гости ведут себя не по “ понятиям ”, требовалось разобраться, наглядно продемонстрировать, кто на этой территории главнее. Выяснить отношения иначе, чем стенка на стенку, не получалось.
           В разборках типа Нежданово на Пустошь–Бор, или Минеево на Соцгородок, или Ямы против Рыбинской участвовали мальчишки едва ли не с десяти лет.
           Многие и на танцы не ходили, а ждали наступления темноты в условленных местах, чтобы по сигналу ”Наших бьют “бежать в темноте сломя голову не знамо куда и, встречая своих одногодков из другого лагеря, устраивать чаще всего показушные кулачные бои, но бывало, что и с разбитыми носами, и фингалами под глазами.
           Провожать после танцев девушек не из своего района до их  дома отваживались немногие, особенно опасались ходить на Сортировку.
           Но такие находились, даже вопреки просьбам своих знакомых не подвергать себя никому не нужной опасности, но для этого нужно было хорошо заниматься спортом, желательно борьбой или боксом.
            Однажды Аркадий попал на милицейскую облаву, которую проводила железнодорожная милиция при взаимодействии с территориальными коллегами.
            Когда он танцевал медленный танец, настолько плотно прижавшись к  миловидной шатенке, что та игриво спросила его: “ А что у вас такого в кармане” и он от неожиданности заданного вопроса никак не мог сразу сообразить, что бы такое ответить, и похожее на правду, и не такое уж скушное, но другого ответа, кроме как  расчёска, на ум не приходило, его размышления прервали сотрудники милиции, большинство из которых были в форменной одежде с табельным оружием.
            Они решительно вошли в танцевальный зал. Один из руководителей спецоперации по профилактике правонарушений среди молодёжи -невысокий, полноватый, с лицом слегка побитым оспой мужчина, возрастом немногим за сорок, в гражданской одежде - властным голосом дал указание оркестрантам, пока не играть.
            Кто-то из посетителей не сказал, а с негодованием выдохнул: ” Опять шмонать будут, вот нарвались. Всё из-за этих. Ничего, мусора, дождётесь. Выльются кошке мышкины слёзы“.
            Руководил рейдом заместитель начальника по оперативной работе Жора Филинов и его правая рука - начальник уголовного розыска Володя Розанов.
            Обе личности  хорошо всем присутствующим известные. Один из них жил на Сортировке, другой - недалеко от него, в Афанасове. Оба - фронтовики, были задействованы от звонка до звонка.
           В послужном списке у Жоры десятки разоблачённых агентов немецкой и других разведок за время службы в кадровом составе контрразведки Смерш.
          Во время боевых действий имел право, что и приходилось делать, за тяжкие воинские преступления расстреливать без суда и следствия военнослужащих в воинском звании старшего лейтенанта включительно.
          Сразу после войны ему предложили остаться в столице в центральном аппарате этого всесильного ведомства. Несколько недель отработал, присматривался, но, когда понял, в чём будет заключаться его работа, решительно отказался.
         То ли духа не хватило, то ли действительно грубо нарушались все мыслимые и немыслимые принципы законности и морали. Теперь уже об этом никто и никогда не узнает.
         А сам он об этом старался не говорить, при приятельских разговорах только побольше подливал себе водки в стакан.
         Вошли в положение, учли, что орденоносец, и отпустили домой, а могли бы по-другому повернуть, как правило, пути назад не было.
        Вернулся в родной город с красавицей-землячкой - фронтовым врачом, выпускницей местного мединститута, с которой судьба свела на передовой.
        Его коллега был стрелком-радистом боевого истребителя. После того как, воспринимая как чудо возвращение с фронта живым без единой царапины, уже до самой смерти в преклонном возрасте ничего и никого не  боялся. Любое его слово для местной шпаны было законом.
        Они скомандовали парням и девушкам стать раздельно в разных концах танцевального зала.
           Так как это происходило не в первый раз, их команда была быстро исполнена и все с интересом ожидали продолжения бесплатного спектакля.
            Затем последовало властное предложение  парням - оставить на полу запрещённые для ношения предметы и не дурить, иначе плохо будет.
           Дурить, впрочем, зная суровый нрав милицейских начальников, никто не собирался, так как их побаивались.
           А те всегда считали: раз кто-либо их боится-значит, уважает.
           Послышался стук металла о деревянный пол, а когда им было сказано, на армейский строевой манер, сойти со своих мест, то там, где они стояли, на полу лежала, как обычно при проведении подобных рейдов, большая коллекция холодного оружия.
           Чего в ней только не было: столовые и перочинные ножи, финки и заточки, металлические прутья и гирьки на цепях.
           Милиционер с вокзала привычно собрал все металлические предметы в сумку и без составления каких-либо протоколов изъятия или других каких – нибудь аналогичных документов и душеспасительных речей рейд закончился, а танцы, к удовольствию публики, продолжились.
           Несколько самых пьяных и подозрительных посетителей они забрали с собой на вокзал в дежурную часть разбираться-то ли направить кого–то в городской медвытрезвитель, а кого–то в свой железнодорожный спецприёмник–распределитель для лиц без определённого места жительства и занятий, то ли, дав всем подряд под зад коленкой или кирзовым сапогом для ускорения движения с вокзальных ступенек, без промедления отправить на все четыре стороны.
            После их ухода, как правило, всякая толкотня и выяснения отношений прекращались, и любители медленных танцев, которыми танцевальный вечер обязательно заканчивался, прижавшись щека к щеке, в такт музыке двигались по деревянному полу, с которого только что убрали весьма опасные при их применении металлические предметы, дыша в уши друг другу волнительным воздухом томительного ожидания молодых горячих тел, узнавали, если до этого не знали, как кого зовут и можно ли партнёршу проводить до дома.
            Как-то незаметно и очень быстро на месте “железки” новое руководство отделения дороги при поддержке городских властей построило современный - из стекла, кирпича и бетона - Дом культуры железнодорожников.
             Райком профсоюза железнодорожников, в чьём ведении он находился, принимал на работу сотрудников, считая их в своей табели о рангах такими же железнодорожниками, как, например, проводники пассажирских вагонов или билетные кассиры, со всеми причитающимися для этой категории рабочих и служащих социальными выплатами и льготами, вплоть до того, что обещали в случае создания духового оркестра всех его участников за счёт дороги одеть в железнодорожную форму, а руководителю присвоить первое специальное звание среднего командного звена.
            Аркадия приняли на работу без особых проблем: высокий  уровень его профессионального мастерства не вызывал никаких сомнений, а на железной дороге к профессионалам в любой профессии относились с уважением, считая. что только благодаря им можно организовать безаварийное движение и работу сопутствующих служб.
            Профсоюзные работники оказались почитателями его таланта-исполнителя шансона - и рассказали при приёме на работу занятную историю.
            В райкоме партии подводили итоги Всесоюзного ленинского коммунистического субботника на предприятиях и в организациях железнодорожного узла.
            Всё было как обычно. Люди убирали захламлённые за зиму территории, мусор вывезли, где была возможность.
            Участников мероприятия накормили обедом за счёт профсоюзных организаций предприятий, было одно единственное замечание.
                Первому секретарю не понравилось, что на одной из улиц работали под громко звучащие песни в исполнении Аркадия.
                Она высказалась следующим образом: ”Неужели у нас мало хороших советских песен, под которые наши люди будут вдохновенно работать на коммунистическом субботнике. Есть песни патриотические, народные, есть эти, как их… “ она запнулась на мгновение, ей подсказали – лирические, и она продолжила:  А тут эти, не иначе как кабацкие, песни, даже с каким–то  блатным уклоном. Я никого и ничего не запрещаю, но неужели в такой день нельзя обойтись без этого. Такое важное мероприятие и такой недогляд. На будущее надо учесть: давно пора усилить повсеместно идеологическую работу“.
                А после совещания шёпотом, чтобы никто из недавно избранных секретарей парторганизаций не слышал, попросила переписать ей весь услышанный концерт, как она сказала, для домашнего прослушивания.
                При приёме на работу предложили ему одну из должностей  художественного руководителя, он, не раздумывая, согласился и не пожалел.
                Особенно интересным для творческого человека было приходить в обеденный перерыв или по различным памятным поводам в трудовые коллективы путейцев и связистов, вагонников и строителей, движенцев, среди которых было много любителей художественной самодеятельности, которые если и не очень сами рвались на сцену, но при малейшей возможности стали посещать свой Дом культуры не только на профессиональный праздник, приводя с собой жён, мужей, детей и внуков, даже соседей с той же Сортировки, где в основном жили семьи железнодорожников.
                В каждом из этих сплочённых коллективов были свои присущие только им   традиции, которые вели свою историю от момента постройки железной дороги в дореволюционный период до военных и последующих лет.
                Люди в своём большинстве обладали хорошим вкусом, понимали и стремились к искреннему слову, ценили его, как и душевную мелодию.
                Эта работа с трудовыми коллективами особенно засверкала новыми гранями, когда на должность директора Дома культуры был принят бывший секретарь комитета комсомола вагонного депо, а на должность замполита железнодорожной милиции бывший секретарь узлового комитета комсомола.
                Аркадий впервые в жизни стал замечать, как его творчество, организаторские способности реально влияют на отношения людей в коллективах, где совсем недавно о его существовании никто не знал, а он сам лишь понаслышке имел представление об этих людях.
                Непросто, но очень интересно было контактировать с милицией. Он с детства старался обходить людей в милицейской форме стороной, даже не представляя, какие у него могут быть с ними общие вопросы. Оказалось что это обычные люди - не лучше и не хуже остальных, подверженные профессиональной нравственной деградации, преодолевать которую очень трудно, даже порой невозможно, но делать это необходимо и, лишь вкладывая в это дело свою душу, можно достигать реальных, пусть и небольших, но успехов.
                Вновь пришедший замполит поставил перед собой и Аркадием конкретную задачу избавиться от мордобоя в дежурной части на вокзале, от которого ни пассажирам, ни посетителям вокзалов житья не было. Эта проблема как здесь, так и в территориальных органах казалась не решаемой, а раз так, то проще было её не замечать.
                Одной системой контроля решить эту задачу не получалось, поэтому решили воздействовать на эмоции и чувства людей при оружии и при исполнении закона с помощью, с одной стороны, политико –воспитательных возможностей, а с другой - путем привлечения к участию в свободное от службы время в мероприятиях  Дома культуры как их самих, так и членов семей.
                Несмотря на первоначальный всеобщий скепсис, внимательное отношение к людям, стремление в каждом из них увидеть хоть что-то хорошее и пытаться его хоть чуть-чуть развить стали давать свои результаты гораздо быстрее, чем на них рассчитывали.
                У людей стало появляться желание выходить на несущую отрицательные эмоции службу, они к своему многократному удивлению даже стали испытывать удовлетворение от исполнения карательных функций, когда руководствовались самыми высокими нравственными целями.
                Для многих горожан, далёких от правоохранительной деятельности, было совершенно непонятно, как это милиционер, дежуривший на перроне, во время объявленной посадки в пассажирский поезд, подходит к пожилому отъезжающему и предлагает помочь занести тяжёлые вещи в вагон. Ведь это же не носильщик, а представитель власти.
                Но, если это отвечает нравственным установкам милиционера и по-другому нести службу он уже не может и такая линия его поведения будет положительно отмечаться его руководителями, у него от таких своих поступков будут одни положительные эмоции.
                О некоторых постовых милиционерах с красивыми комсомольскими значками “Молодой гвардеец пятилетки“ на лацкане мундира стали ходить по городу легенды об их вежливости и стремлении помочь людям, что повышало авторитет милиции в целом среди населения.
                Это всем грело душу и позволяло думать что творческие силы тратятся с пользой для людей.
                Май 2011 года