Врата Большой Медведицы

Суров, но справедлив был дед Михаил. Честные люди его уважали, пакостливые побаивались, а злые ненавидели, да таких и не жило в деревне - не могли они ужиться на честном миру. Разве какие прохожие или проезжие лиходеи сунут нос в размеренное деревенское житьё - тут уж дед Михаил им спуску не даст! Много в нашей земле таких вот глухих уголков, куда рука Закона не дотягивается - устаёт от хватания, пухнет, да и других забот невпроворот - хотя бы интеграция. Вот и сказали таким деревням: "Работайте да лишнего не присваивайте, а то мы и так себя одним словом ли, духом ли, проблеском малым определить не можем". Сказали так, а которые люди услышали, всем прочим растолковали, чтоб тем не боязно было себя блюсти.

Вот и дед Михаил услышал. Услышал и укрепил свою деревню, настроил на верный лад, ведь был он особым чувствованием одарён - вроде волхва или шамана. Но мы таких слов диких говорить не станем, а скажем по-научному - магнетизёр.

Вот каков был этот Михаил, Готькин дед! Ну, был и был - нам-то что! Ведь не ровен час, помрёт - с кого потом спрашивать? Небось, на внука-то больше надежды, на молодого! Ладно, поглядим, куда кривая вывернет.

Внук Готька сызмальства ни отца, ни матери не помнил. Когда подрос немного да начал видеть, как в других семьях живут, тут и принялся донимать деда. Порвёт штаны на заборе и канючит: где да где моя мать, чтоб штаны зашить? Дед поглядит вдаль, смахнёт слезинку да и заштопает Готьке штаны. В другой раз увидит соседского мальчишку в отцовской фуражке с серебряной
еловой шишкой и опять к деду: где да где мой тятька с военным трофеем? "Ишь ты, про трофей знает, больно грамотный!" - подумает тот и загрустит пуще прежнего.

Однажды дед вытащил деревянный кругляш, на котором такой мудрёный узор - будто древоточец путь исходил. Привязал шнурок и надел внуку на шею со словами:

 - Носи, внучек, оно в огне не горит в воде не тонет и тебя куда надо определит.

 - А что оно такое, деда?

 - Исканием называется.

 - Какое искание? Чего искать-то? - не унимался Готька.

 - А это смотря какая судьба, такое и искание выйдет, - туманно объяснял дед, даром что магнетизёр.

 - Какая же моя судьба?

 - Ну чисто попугай! - начинал сердиться старик. - Я-то почём знаю?!

Он замолкал на минуту, потом мягчел.

 - Судьба разная бывает, сам всё узнаешь, - обрывал миролюбиво и уклончиво.

Готька чуял неискренность и оттого не мог полюбить деда всем сердцем. Даже побаивался. Но не так, как соседские ребятишки, что влезут на яблоню, а дед заморочит их глазищами - и те с визгом врассыпную. Нет, страх был не балаганным размалёванным чёртом, а вроде горба на спине - мешает, а не отринешь.

Глядит Готька на кругляш и думает: в воде не тонет - понятно, деревянный, - а как это дерево - и в огне не горит? У деда спрашивать - тот опять отмахнётся: гляди, мол, глубже, следуй исканию, и весь разговор.

Однажды Готька был смурной какой-то. Походил кругом деда да и говорит:

 - Ты когда помрёшь, тебя в землю закопают или как?

Дед едва заметно вздрогнул, замер взглядом, потом потрепал внука по волосам и пробормотал:

 - Гляди глубже да следуй исканию.

Готька ещё больше помрачнел. Погоди, думает, выведу тебя на чистую воду! А вслух сказал:

 - Откуда у тебя кругляшок-то?

вопреки ожиданию дед не разозлился, а лишь изобразил дурашливую таинственность.

 - Подарок Большой Медведицы! - прошипел громко и палец к губам приложил.

Решив больше никогда ни о чём деда не спрашивать, Готька ушёл спать. Как ни ломал он голову исканием - вокруг всё то же: дети родятся, старики умирают, народ блюдёт себя для работы, про интеграцию никаких вестей. Но случилось так, что какой-то лиходей привёз в деревню книжки. Его, понятно, изловили и сожгли вместе с книжками, да только книжки не все сгорели - детвора успела растащить. Книга, если правду сказать, штука коварная - то картинкой завлечёт, то словечками. И слова-то порой самые простые, а так составлены, что внутри аж всё перевернётся!

Готька  читать умел мало-мальски, а и то поймался, как пескарь. Из одной книжки ему запомнилась "заманчивая перспектива", из другой - "голубая дымка". Расспросил деда про те слова, а дед ему: "На улицу выйдешь - вот тебе и перспектива!" На "голубую дымку" дед лишь плечами пожал.

Вышел Готька на самую широкую улицу - Трудовую, - поглядел. Улица в лог сбегает, а за логом дальний пригорок, на пригорке домишки маленькие, разноцветные, как игрушечки, а небо-то словно вниз стекло, пригорок дымкой голубой окутало. От красоты такой душа Готькина перевернулась. Поглядел он на кругляш с узором и улыбнулся своему Исканию.


* * *
   
Вырос Готька высоким, статным, стал называться Георгием Михайловичем Шаманским и поехал в столицу независимым депутатом искание углублять. Повидал и княжеские палаты, и машины самоходные. Люди там больно чудные! Говорят красиво, складно, а копнёшь глубже - пустота и темень, никаким исканием не пахнет. Сам князь про интеграцию песни складывает - вслушаешься, и не услышишь главного предмета, а так, одна морока. Перспективы с голубой дымкой здесь не увидишь. На какую бы улицу ни ходил Георгий Михайлович, в какую даль ни вглядывался - та же темень да суета и ничего больше.

А может, это детство улетело в ту перспективу, и захлопнулась особая дверца, за которую не попасть до поры. Всё уходит в сказочную голубую даль, а за далью что - темень? Вот и дед Михаил ушёл, точно испарился - загадочный, жутковатый человек.

Потеря всякого родства печалит, а тут ещё и столько непонятного! Словом, отчаяннее сделался Георгий Михайлович в своём искании, злее. С прочими депутатами дружбы не водил, особняком держался, а чуть князю перечить стал - народ его враз полюбил, даже пароход назвали "Георгий Шаманский".

И ведь всё с рук сходило строптивцу! Столица так и ахала, когда депутат князя поносил. Но чем обиднее Шаманский ругался, тем сильнее князь любил его. Неподкупен и неугомонен был Георгий Михайлович, как его ни пытай. Серебром-золотом поманят - ухмыляется да нос воротит.
Терем просторный даром отстроят - брови насупит да и велит сиротский приют открыть.

Жизнь Шаманского сделалась привычной и рутинной. Такую жизнь в столице называют учёным словом "имидж". Заскучал он, точно в болоте увяз, в Искании не углубляется. Женитьбу и ту отложил - думал, вот-вот жизнь по-новому повернётся, да и не было, правду сказать у него любви настоящей.

Говорят, где один угол покосился - там и вся изба легла. И ещё говорят: назвался имиджем - полезай в историю. А как живому человеку в историю влезть, чтобы ничего там не напортить? Никак. Вот и пожаловали к Шаманскому княжеские министры. Хозяин усадил их за стол, сам напротив сел. Ну, выпили там, закусили. Шаманский как стукнет кулаком: говорите, мол, с чем пришли!

Те и говорят по порядку. Ты, мол, теперь полный имидж, шагу тебе ни шагнуть - он тут как тут, хоть скоморохом на площади танцуй, хоть в деревню воротись кур разводить, одно слово - имидж. Верно? Верно! Ну, коли ты не рохля, а честный имидж, вот и положи его на всеобщее благо. Хвала интеграции, праздник жертвоприношения не за горами!

Подумал Шаманский, подумал - и правда, деваться ему некуда, весь он на виду, как есть, разве только заново родиться, да и то скажут: вон он какой имидж-то, на другую жизнь народился! Подумал Шаманский и говорит: передайте князю, что согласен я положить себя жертвой!

Главный министр просиял и ну лобызать Шаманского. Потом брови нахмурил, - прочих министров как ветром сдуло.

 - Только жениться Вам надо, Георгий Михайлович, - сказал главный министр с глазу на глаз и поспешно прибавил, - не ради имиджа, конечно, имидж что - дело свершённое. А ради жертвы, чтобы, так сказать, рука в руке - и прямо туда!

Министр сидел, благоговейно указуя пальцем в потолок, а Шаманский вспоминал своё сиротство да соседских ребятишек, у которых были отцы и матери. Вспомнил и загрустил. Министр только того и ждал:

 - Вот женитесь, Георгий Михайлович, и поезжайте хоть на край света жить в согласии да детишек растить. Да-да, не удивляйтесь, мы тоже не дураки такими людьми сорить!

Шаманский даже рот раскрыл. А министр гнул своё:

 - От имиджа отдохнёте, а там, глядишь, ещё ого-го какую пользу принесёте, хвала интеграции! - он потрепал Шаманского по руке и серьёзно добавил. - Насчёт жертвы не сомневайтесь, чучела какие или зверушек вместо вас с супругой... Грех, конечно, да что говорить - всем миром замаливать станем!

Тут министр улучил момент и выложил последнее.

 - Только с одним условием.

 - Ну? - насторожился Шаманский.

 - Отдайте кругляш обратно.

 - Как это - обратно? - уцепился за слово Шаманский.

 - Ну, как получили, так и отдайте, - министр не столько понял, сколько почувствовал, что в чём-то сплоховал, и прибавил веским шёпотом, - Сам Звездочёт просит!

 - Зачем? - резонно поинтересовался Шаманский, - что за важность такая?

 - Таковы условия, - холодно отрезал министр, вставая из-за стола, - как Вы понимаете, очень выгодные. Кругляш Вам уже ни к чему, Вы всего достигли. Просто отдадите сейчас или когда надумаете - и убьёте двух зайцев.

 - Каких зайцев? - хрипло пробормотал Шаманский, о чём-то задумавшись.

 - Во-первых, войдёте в историю, - министр вновь нацелил палец в потолок. - Во-вторых, заживёте своей собственной, свободной жизнью.

И завертелось! Как во сне, замелькали какие-то приёмы, балы, одинаковые расфуфыренные девицы с лакированными улыбками. Потом на всех углах объявляли, что независимый депутат Георгий Шаманский делает предложение руки и сердца. К нему и охрану приставили - как-никак герой интеграции! "Чёрт с ним со всем! - махнул он рукой, - лишь бы скорее кончилось!"

Вот сидит он в своём доме, как в остроге, стража никого не впускает без высшего дозволения. А хозяина и не узнать - осунулся, постарел, сидит, свесив руки, и глядит невидяще, точно в темень.

Сидит, а внизу шум поднялся - ясно, стража своё дело знает. У депутата в голове вначале привычное: "Пусть всё идёт, как идёт". А потом вдруг: "Это ведь пока что мой дом!" Вскочил да как громыхнёт - раскатисто, по-богатырски: "Пр-р-ропустить!" Стража головы в плечи повтягивала, а к Шаманскому впорхнула независимая корреспондентка и принялась интервью спрашивать..

Она спрашивает, как, мол, да что, и ничего в ней такого. А Шаманский отвечает давно заученное. Интеграция, говорит, не есть самоцель, интеграция есть динамично развивающийся процесс созидания на более высоком уровне. Она дальше спрашивает, а Шаманский пригляделся, и что-то колыхнулось в душе его, да так, что будто проснулся и говорит: "О чём печалишься-то?" И таким был его голос, что какую-то главную струну зацепил. И полилась музыка. Корреспондентка всю свою жизнь рассказала.

Росла без отца, без матери, с бабкой-ворожеей. Жила, горя не знала, сытно ела, грамоте училась, только вот сызмальства один-единственный сон донимает. Вначале старик - глазищами страшными не то что насквозь, а всю судьбу видит! Затем праздник жертвоприношения, и её на костёр ведут, а кто рядом с ней - не понять. За руку держит, и ни капельки не страшно.

Спрашивала у бабки - та ничего не говорит, только вздыхает. Подросла девчушка и подалась в корреспонденты - увлечься думала, развеяться. Не тут-то было! Старик во сне заговорил - о формировании привлекательного образа, об эффективных методах искупления, - словом, о всякой всячине из журналистских будней. Ну, и костёр всё жарче, жарче.

 - Что ж, девица, выходи за меня, вместе мы все загадки разрешим!

Говоря эти слова, Георгий Михайлович предвкушал перемену жизни. Пусть ненадолго, думалось ему, но только бы вырваться из этого болота, а там уж как повезёт. Почуяв друг в друге родную душу, ни она, ни он не думали о том, что ждало их впереди. Шаманский вновь поверил в себя. Он защитит возлюбленную какой угодно ценой! Не очень-то верилось в искренность главного министра, обещавшего побег и от имиджа, и от костра. И чем менее верил, тем сильнее сжимал деревянный кругляш. "Не отдам!" - цедил сквозь зубы. Они правы, Шаманский всего достиг, но это, в конце концов, память о старике, и странно, что она нужна кому-то ещё.

Они зажили одним общим счастьем, для которого нет никакого понятия о времени. Время проявлялось, когда к Шаманскому приходили назойливые гонцы со слёзными и лукавыми увещеваниями отдать кругляш. Но чем настойчивее были просьбы, тем сильнее Шаманский укреплялся в решении.
   
Наконец, явился не кто-нибудь, а княжеский Звездочёт, весь запрятанный в бесформенный балахон, и начал браниться:

 - Строптивец, ты так и не повзрослел! - голос выдавал старость, но далеко не дряхлость своего обладателя. - Всё детство ты меня донимал - меня, своего деда!

С этими словами Звездочёт откинул капюшон.

 -  - Не отдам, - машинально отрезал Шаманский, глазам не веря.

Да если бы Шаманский и поверил глазам - морокой ли, сердцем ли, - какое-то ему самому непонятное чувство не давало расстаться с деревяшкой. Пришелец то всхлипывал, то суровел, клянчил и грозил, твердил о деле всей жизни, да что там жизни - выше жизни, что таких, как он, Готька, всё больше и больше, что с такими, как они, мы довершим интеграцию, что князь - это так, попка для отвода глаз, и тому подобную дребедень. Теперь он, все они говорят, что Готька, оказывается, избранный для какого-то там тайного свершения, ему обещают свободу на деревенском воздухе, ему сошла с рук женитьба на никому неизвестной журналистке, и всё это ради того, чтобы он добровольно отдал дурацкую деревяшку? Ах вот в чём дело - непременно добровольно! А так давно бы... Интересно, его родители тоже отдали? Почему - тоже? Да, все они достигли до определённого кем-то уровня и отдали этому упырю... Пусть дурак, пусть дело не в деревяшке, конечно же, деревяшка ничего не значит, им нужен акт повиновения...

 - Не отдам, упрямо повторил Шаманский.

 - Ну что ж, - весело усмехнулся Звездочёт, - Завтра праздник, не забудь поздравить жену!

Он удалился, а Шаманскому показалось, что весёлость старика была сыграна из рук вон плохо.


* * *

Помост выстроили за одну ночь. В воздухе перемешались запахи свежеоструганных досок и цветов, украсивших место жертвоприношения. Люди стекались на площадь. Празднично разодетые, они с восторженным любопытством обходили помост, обложенный хворостом. Ещё какой-нибудь час, и яблоку негде будет упасть. А вот и князь. Он прочтёт свой новый гимн под названием "Грядёт интеграция!", потом возьмёт из рук стражника факел и подожжёт хворост. Площадь заполнится овацией, которая сольётся с рёвом пламени.

Наконец, избранники, горячо приветствуемые народом, поднялись на помост. Подле них возник Звездочёт. Он метнул взгляд на Шаманского, но тот никак не отреагировал. Звездочёт вознёс молитву Созвездию Большой Медведицы.

Подготовительная церемония кончилась, толпа взревела с удвоенной силой.Князь, что-то беззвучно крича ликующим ртом, ткнул факелом в хворост
Пламя занялось легко, в считанные мгновения охватив помост. Бывш. независимый депутат глянул в истекающую пригоршню утреннего неба. Он запомнил себя зажавшим в правой руке деревянный кругляш и руку возлюбленной - в левой.

Последнее, что в этой жизни увидел - Звездочёта, который с перекошенным лицом пытался влезть на помост, а его оттаскивали. Или только показалось.Показалось? или нет звёздное небо, из созвездий всегда легко находил Большую Медведицу, но только издали, а здесь полная темень, кругляш выскользнул и повис деревянной луной. Ещё крепче сжав левую руку, Готька сделал последнее усилие и ринулся в деревянный лабиринт. Тесные, очень тесные коридоры, держаться, хотя нет воздуха, воздуха нет, держаться, родовые пути моего рода, мысли путаются, путаются пути рода и пути мысли, глоток воздуха, живого воздуха глоток, , знакомый весенний ветерок, пахнущий
прелой листвой, дерево, воздевшее к небу костлявые ручищи, взывая о новом рождении, мальчик глядящий из окна восьмого этажа, неизвестно кому или чему  улыбающийся.

 - Чего там такое, Никита? - сказала Ира, прихлопывая оголтелый будильник. - Господи, когда всё это кончится!

 - Я тоже полечу! - воскликнул мальчик.

Воздух за окном с шумом прочеркнула стая голубей.

 - Полетишь, полетишь, - проворчала Ира, - из окна влепёшку...

Потом накинула халат и принялась будить мужа:

 - Вставай, вставай, Шаманский, опоздаешь...

2005-2011