Октябрь-1993

             И в Обжорном ряду,
             Там, где заваль кабацкая пела…
                Дмитрий Кедрин, «Зодчие»
_________________________________________

Исторический шлейф «ночи длинных ножей»
стал опутывать исподволь наши долины.
И, кошмаром бессонниц из дому гонимы,
мы изжажданы места, где будем хранимы
от себя и от мира стеной сторожей.

Нас нелепое чувство опять увлекло,
после всех невезений, тревог, перетрясок,
в этот ажиотаж из смешавшихся масок,
в чумовое дыханье вангоговых красок,
в ломовое, из хруста и боли, стекло;

в то удушье, что вбила в мозги тишина
после всех ураганов, что душу продули,
но над главною площадью кругло, как в дуле,
аккуратным исходом сорвавшейся пули
в неизбежность опять провалилась луна.

Робкий страх затаился и грубо пророс
из корней, из волос, из полотен Пикассо,
в час быка вырастая до воя фугаса
в чёрной ночи, которую белая раса
положила под рокот железных колёс.

Сдёрнув задник спектакля, где важную роль
исполняли и мы как статисты раздора
подожжённым театром, стыдясь режиссёра,
протаранило утро в погонах майора,
на котором цвела ломозубая боль.

И она растопила «ночь длинных ножей»,
что врасти не успела бессрочною стужей
меж лопаток, разверзши подкорковый ужас,
драпирующий в хаки, кроваво натужась,
затянувшийся фарс королей и пажей.

Гром салюта, накрыв бутафорским ведром
миротворцев в крови, сребролюбцев у плахи,
страх всосавший в бетон и армейские бляхи
и привычный покой, возвращённый на страхе,
отразивший в рекламах павлиньим пером,
одарил победителей...
                Место ль суду?
Неизменным порядком вошёл словоблудно
новый день в этот мир, как больничное судно
под казённую койку, — надрывно и трудно
упокойной молитвой в Обжорном ряду.

1993