Падунцы. драма

                Падунцы

Весна 1955-го горячими руками выжимала из сугробов ручьи, и они питали любопытную зелень, выползающую на свет Божий даже сквозь трещины в камнях.
Утром я час наблюдал за такой травинкой, а потом каб¬лук прохожего вмял ее обратно, и пришлось вернуться до¬мой — сегодня мы провожали маму в последний путь.
За телегой с желтым струганным ящиком в еловых ветках шли папа, я, учительская пара и четверо музыкантов. Мятые литавры громыхали над моей головой, а звук труб, ветер расшвыривал в разные стороны. Любопытных и знакомых на тротуарах почти не было. Мы — пришлые, день — рабочий.
Я думал только об одном — маме холодно! Попытался сказать отцу, но он снял с себя шарф и закутал мне горло и рот. Я замолчал. Папа крепко сжал мое плечо и стал смотреть поверх лошадинных голов. Он очень хороший матема¬тик. Мне всего шесть лет, и я благодаря ему умею не толь¬ко считать, но и извлекать корни.
Мама — учитель русского языка и литературы. Это науки человеческие! Цифры я уважаю, но они бездушны, тогда как из букв слагаются волшебные сказки и чудесные истории.
      На Красной горе телега остановилась. Среди покосив¬шихся деревянных памятников зияла яма. Ящик поставили возле нее, открыли, я увидел, что мама в платке, шубке, и успокоился — ей тепло.
В этом одеянии она и вернулась в четверг с работы. Ожи-даючи я натопил печку, сварил картошку, а она качнулась от дверей к дивану, прилегла, вздохнула тяжело, и все...
До прихода отца я сидел возле моей красавицы-мамы, заплетая и вновь распуская ее черную с проседью косу.
Два дня я провел у сослуживца отца, а сегодня вот клад¬бище... Из этого мира на тот маму отправили так быстро. Мы попрощались с ней, ящик скрылся под рыжей глиной, а над ней завис длинный крест.
Пошел холодный дождь. Музыканты побежали вниз, к остановке автобуса. Могильщики их ругнули — духачи не сыграли прощальную мелодию, а для нас с отцом это не имело уже никакого значения...
      Всю ночь папа исписывал тетрадь какими-то формулами. Мне плохо спалось, и я видел, как он то довольно потирал руки, а то вдруг кому-то грозил пальцем...
Папа все вычислил. Утром мы обменяли у хозяйки нашу скромную мебель на двухколесную тележку с оглоблями и потянули ее по улице вниз. Отец ничего не хотел брать из дома, но я все же прихватил с собой немного еды, чайник, примус и одеяло.
Мы часто останавливались передохнуть и сориентиро¬ваться. Сначала папа считал вслух шаги, потом повороты, а позже начал изучать направление надломанных придорож¬ных кустов. Он подолгу задумывался над ему лишь извест¬ными указателями, вынимал из-за пазухи тетрадь, чиркал в ней очередную формулу, и так весь день...
Я не докучал вопросами — он математик!
В сумерках мы добрались до конного двора. Отец не¬обычайно взволновался: - «Это тут, сынок, тут — не сби¬лись!..» Мы вошли в израненные подводами ворота, и я увидел огромных лохмоногих коней: - «Папа, так это ж бо¬гатырские!» Он таинственно улыбнулся: - «Правильно, сынок, — Добрынины и Алеши Поповича!»
Воздух воз¬буждали щелканье бичей, незлобная ругань возчиков, тя¬желые вздохи лошадей. Прежде мощеный двор был раз¬долбан временем и копытами, нам приходилось объезжать зловонные лужи, пропускать встречные телеги с углем, досками или непонятными мне зубастыми механизмами — сказка! Конец домоседству, вечному бурчанию сумасшед¬шей хозяйки и беседам с единственным другом — цепным Рексом. Мы теперь с богатырями. У нас тоже есть и де¬ло, и телега!
     У дальнего склада мы остановились. Очень пахло се¬ном. Впервые за день захотелось есть. Я отломил два кус¬ка хлеба, чуть прикрыл их тонкими ломтиками сыра и по¬делился с отцом.
Он медленно жевал бутерброд и что-то опять обдумывал...
Я решил не отвлекать его, обошел склад, обнаружил вы¬ломанную в стене доску, забрался внутрь. На все хранили¬ще приходился один сетчатый фонарь, да и то у входа. Я огляделся. Рядом лежали тюки сена, дальше — неясные очертания каких-то кубов и кривых пирамид. По сравне¬нию с улицей тут было тепло и сухо — чем не пристанище для путников?
Я вернулся к отцу. Он стоял и смотрел в небо. Я тоже глянул — о рожок белесой луны рвались облака и неслись дальше. Отец явно видел что-то еще... Не буду мешать, неизвестно, как отнесутся к нашему приезду горластые извоз¬чики, поэтому тележку лучше быстрее укатить за склад, а самим — в тепло.
Решено — сделано! Отец же по-прежнему смотрел вверх. Я тихонько взял его за руку и повел к щели, он не сопротив¬лялся — опять, видно, высчитывал для нас нечто-то сказоч¬ное. Сделаю ему еще бутерброд и полежу на сене — устал. В конюшню бы заглянуть к коням богатырским, ну да, может, им сейчас не до меня, вон как тяжко отфыркивались...
      Я проспал до утра. Отец лежал рядом и смотрел в пото¬лок. Толстое верблюжье одеяло он натянул до подбородка, а на груди засыхал вчерашний бутерброд...
Ничего не помню — то ли отец укрывал нас, то ли я? - Сморило! Что с нашей тележкой, какие на сегодня планы?
—  Папа...
-  Тс-с!
Ну ладно, все разведаю вокруг сам, чай тихонько сварю, а там, глядишь, отец и решит, что дальше...
Конный двор был почти пуст, тележка оказалась на мес¬те, я принес примус и вскипятил чай. Отец очень обрадо¬вался. Он весело крутил в ладонях горячую кружку, обжи¬гаясь пил, а потом объявил поход! Я быстро собрал наш не¬хитрый скарб, и мы вновь выехали на улицу.
Недалеко от конного двора отец остановился напротив пункта приема сырья. Он минуту понаблюдал за происхо¬дящим у дверей этого сарая и радостно вскричал. Его, оче¬видно, поразило, что за железки, тряпки и макулатуру лю¬дям платят деньги...
Весь день мы рысили по городку, собирая утиль. Отец складывал заработок в мой карман и приговаривал: «Вот увидишь!..»
       Еда у нас закончилась. Я попытался купить в ларьке чай и сухарики, но он категорически запретил. Спалось в эту ночь плохо.
Утром отец поднял меня рано, и мы вновь покатили по улицам в поисках драных журналов, покореженных медных труб и прочего хлама.
В обед я спросил — можно ли сегодня купить еды? Но отец замахал руками и накричал на меня. До вечера я дотя¬нул с трудом...
Перед сном отец повел меня за склад, отвалил от дыры в заборе деревянный щит, и мы вылезли на поле: - «Закопай заработанное, сынок, здесь будет сад!»
Я сунул горстку монет и несколько скомканных рублей в ямку, но отец выгреб их и пошел по полю, разбрасывая деньги торжественно и гордо...
Ночью я подождал, пока он заснет и тихонько покинул склад — пора навестить лошадей.
Проник я в конюшню легко, там тоже было предостаточ¬но проломов в дощатых стенах. Гиганты не спали. Более то¬го, один из них мне тут же предложил откушать с ним ов¬са. Я не удивился — богатыри! Правда, зерна оказались слишком жесткими и невкусными, но я пожевал из вежли¬вости и поблагодарил, погладив гриву лошади.
В других денниках все тоже оказались на ногах, и я по¬думал, что это из-за моего визита. Что ж, благородные су¬щества, — уйду, ведь у вас завтра снова нелегкий день. Я попрощался, они ответили дружеским пофыркиванием, и мы расстались.
Прошел еще один день. Сегодня — неулов. Несмотря на это, отец вновь посеял все до копейки на территории буду¬щего сада.
Этой ночью мне стало необыкновенно тепло.        .      Утром я бе¬седовал с мамой о предстоящей школе, а папа согласно кивал. Самостоятельно дойти до тележки мне не удалось, он вы¬нес меня на руках. Я удобно устроился на одеяле, и мы опять куда-то пое¬хали.
Никто нас не замечал, кроме сырьевщика, никто не спра¬шивал, зачем снова возвращаемся на конный двор. Очевид¬но, мы стали невидимками.
Отец явно ослабел, он едва катил телегу, и я решил по¬лететь рядом – раз и полетел!
       Сегодня день был очень удачным. Мы сдали даже наше одеяло. Карманы мои скоро отяжелели от монет и приш¬лось сесть на дно телеги. Отец все твердил про наш сад и боялся, что мы опоздаем к цветению.
Вечером мы засыпали при свечах. Луна влезла сквозь крышу склада и улыбалась нам во весь синий рот. Конечно же, мы обсудили с отцом наше будущее, он меня поцеловал в лоб и я заснул в тепле и любви.
      Отец разбудил на рассвете. Он, оглядываясь, вывел ме¬ня в поле — там стоял наш сад! Отец вдруг заплакал — опоз¬дали, осень! Действительно, сад уже отцвел, скинул листья и вся земля была усеяна яблочками-падунцами. Я успокоил папу —ведь очень красиво! Мы погуляли, взявшись за руки, а потом вволю поели сладких яблочек и прилегли отдохнуть...