Дочь Отечества

Евдокия Ростопчина  была обречена  на тяжелую смерть. Рак, поселившийся  у неё внутри живота,  казался  диким  вепрем,  носившимся по ночам в каких-то  утомительных  видениях.  Вероятно,  с похожими на  него самого исчадиями,  о которых  еще девушкой она узнала у  польских  католиков,  заполонивших по прихоти матери мужа весь  особняк  Ростопчиных.

Евдокия помнила, как в первое время  бурное девичье воображение  страшили черные ксендзы.  Пугали  неожиданно  возникающие в пространстве  комнат молитвы, звучавшие словно ниоткуда  на непонятном  языке.  Отчего-то всё время казалось,  что шепот  черных людей пытается  настигнуть её,  в  чём-то уличить,  призвать  к  какой-то  никак не дающейся в осознание мысли.  Именно тогда и стали сниться  странные сны – сегодня впустившие в неё того самого выманенного из леса вепря.

В  доме  мужа, Андрея Фёдоровича,   всё как бы было пронизано  роком и тайной.  Даже причина заселения  этих стен  редкой католической верой оказалась нетривиальной. Мать Андрея, Екатерина Петровна,  выданная замуж вопреки её собственному желанию ,  тайно любившая  совершенно другого человека,  но  всё ж таки остававшаяся верной посланному ей провидением Федору Васильевичу Ростопчину,  не придумала другого способа  мести  своему мужу пред богом,   как изменить самому богу.  Сделаться из православной  католичкой,   причем одержимой  новой верой. Сие, вероятно, задумывалось как мятеж – а стало её тяжким крестом.

С этой минуты,  как Евдокия поняла коварный замысел Екатерины Петровны и то,   сколь   суровым оказалось бремя выбора,  молодая женщина пообещала  себе: никогда, ни при каких обстоятельствах не отказывать себе в желании любить. Собственная  планида была более счастливой - ибо их  брак с Ростопчиным нельзя было считать  не по любви. Евдокия на тот момент никого не любила. Но если это когда-либо  случится…

А пока… Девятнадцатилетний юноша всячески потакал  своей  жёнушке.  Помогал  в переговорах с издателями,  чего греха таить, проплачивал  даже иногда за печатанье стихов  Евдокии, доставал интересующую  её литературу.

Однако  Ростопчина не видела достойной реакции на свои стихи и прозу.  Это наводило на мысль бросить всё и увлечься чем-то другим.  Описать что ли ночные видения,  образы и  голоса?  Однако  вглядываясь в лицо матери Андрея,   которое  с годами  становилось все более пугающим,  поэтесса гнала от себя такие мысли. Сама же ситуация тем временем требовала какого-то внешнего выплёскивания  из переполненного сосуда,  собравшегося под самым сердцем.

Такие мысли и привели между тем Евдокию Петровну в  кабинет Булгарина. 

 С утра  накануне визита у неё всё не ладилось:  прибывшие почтой последней  парижской моды туфельки оказались слегка узковаты.  Ох уж эти парижане!  Что за ножки у их женщин?  Довелось целый день разнашивать  обувь по дому, поджимая пальчики ног,  что само по себе не добавляло расположения духа. Перед самым выходом пришлось закатить оплеуху  горничной - одна из буклей у правого виска висела безжизненной прядью: где только были эти  руки  и глаза,   когда негодница  грела букли.  По новой накалять  щипцы было некогда.  Необходимо было импровизировать и закалывать локоны  с некоторым беспорядком.  И в довершение всего туалета - самое плохое при сборах:  рассыпавшееся  по полу  ожерелье. Не выдержавшая гнева барыни лопнула   нитка скреплявшая бусы:  но виновницу творящегося в доме садома,  испортившую прическу, невозможно было оставить без наказания. В таком-то возбуждённо-лихорадочном состоянии Евдокия и влетела к издателю  журнала «Сына Отечества».

- Помилуйте,  это не наш профиль. Какие семейные неурядицы могут интересовать подписчиков  «Сына Отечества»? – собеседнику не нравилась ни просьба,   ни  тематика,  ни сама светская  дама,  окутанная шлейфом сногсшибательного количества духов.

- Почему Вы уверены? – не взирая на неласковый приём,  дама стояла на своём, - Семейная тайна  одного высокоуважаемого дома. Когда  девушку грезившую о другой  жизни:  с возлюбленным её сердцем,  с просвещенным,  тонко чувствующим светским господином,  меценатом и единомышленником,  ни с того,  ни сего выдают замуж за   грубого,  чужого  этой девушке по взглядам человека,  понимающего только язык силы и денег. Якшающегося с жидами. С какими-то лизоблюдами.

- И что хочет эта угнетенная мужем сатрапом дама? – голова Фаддея Венедиктовича  кружилась от словесных излияний великосветской львицы,  от всю комнату пропитавших   запахов,  редко в таком количестве накрывавших редакцию «Сыны Отечества».

«Глупость.  Меня засмеют,  за такие пустословные опусы» - убеждал себя издатель.

- Нет-нет, - словно читая его мысли настаивала Ростопчина, -  это не так глупо как кажется.

И «Сын Отечества»  сдался.  Каково же было удивление  Булгарина,   когда ему поступило  недвусмысленное гневное указание сжечь весь тираж его журнала,   именно из-за «Неравного брака» сумасбродки. Как он мог  так опростоволоситься  и пойти на поводу у французского шарма?  Весь свет только и шептался за спиной, посылая вслед  тайному осведомителю Третьего отделения колкие шуточки.  Булгарин собирался покинуть приём, выведенный из себя происками светских острословов, устав от  всеобщего похихикивания над  тем,   как ловко  Ростопчина сыграла на  струне столь нелюбимой к озвучиванию в Российской империи, да ещё из-под благословения самого «Сына Отечества».

Почти в дверях зала он и она неожиданно  встретились взглядами: в залу входила сама именинница сегодняшнего  переполоха,  обнажившая неравный брак Польши и России.

Раздались аплодисменты:

- Дочь Отечества….


© Copyright: Волна Поль Домби, 2013
Свидетельство о публикации №213061601755