Странствия души

работа автора - холст, масло, 65х55

...Щедрость ветра, что пьянит как прежде
Запахом сирени и дождя,
Разметает место для надежды:
Все вернется! – трохи погодя…

ОТЪЕЗД
 
Уехать прочь! –
Цыганская мечта
Заставит сердце застучать влюблённо…
Откуда – прочь?
С привычных мест? Из дома?
Из прошлого?
Чтоб с чистого листа
Сначала жизнь начать – без суеты,
Без горечи, без опыта, без боли?
Сжечь, убегая, памяти мосты?
Расстаться с этой мукою – с любовью?
Стать Галатеей, свергнувшею враз
Учителей, в неё вложивших душу?
Не жить отныне больше напоказ
И только Бога молча в сердце слушать?..

…В лицо струится встречный ветерок –
Всему, что может сбыться, искушенье, –
Он манит вдаль развилкою дорог,
Даруя всем оставшимся прощенье,
Чтоб узнавать среди летящих вёрст
Что путешествий суть – души блужданье,
Что Жизнь – ответ на заданный вопрос
Непостижимой тайны мирозданья.

***
Когда на свет являемся из тьмы –
Подкидыши бездонного начала –
Ещё корнями в тёплом чреве мы,
И пуповина – якорь у причала,
И вспыхивает криком наш протест,
Как будто вновь хотим в ничто вернуться…
Но в книге Жизнь уже проставлен крест –
Наш тяжкий крест в цепочке эволюций…
Ну кто, скажите, спрашивает нас,
Какими быть хотели наши души?!
Мы вырастаем – миру напоказ,
Людскому миру, что тотчас обрушен
Законами, привычками других,
Размеренным укладом прошлых жизней..
Кричащих, слабых, маленьких, нагих, –
Нас долго учат праздниками тризне.
Мы всасываем вместе с молоком
Все чувства человеческого рода.
Растёт поклажа, словно снежный ком,
На спину давит горше год от года.
Родная речь такая нам родня,
Что разглядеть не можем за словами
Того полузабытого огня,
Который был – до нашей жизни – нами.
И, повторяя прадедов пути,
Всю суть свою загнав за эти шоры,
Вдруг понимаем: некуда идти,
Что на круги своя вернёмся скоро.
И, забывая миг рожденья свой,
Страшимся смерти, как когда-то – жизни…
Так, верно, возвращаются домой
Изгнанники простившей их отчизны…

***
Две родины, два края, два гнезда?..
Ещё такая осень золотая!
Но манит в путь нездешняя звезда,
И стаи улетают, улетают…
Зачем вы, птицы бедные, во мгле
Кочуете с тревогой бесконечной?
Двух родин не бывает на земле,
Как не бывает молодости вечной…

ДОРОГА НА ИССЫК-КУЛЬ

Когда мы едем мимо скал оранжевых,
В подпалинах, по-гончему коричневых,
В которых барельефы снегом  выточены,
Ты говоришь:
— Природа — Микеланджело,
Ученикам не доверяя полностью,
Она сама себя творит неистово…

Мы в Иссык-Куль войдём нагими полночью
И будем долго волны перелистывать,
Все в чешуе от брызг, луной подсвеченных…
Ни с чем тебя мне сравнивать не хочется!
Природа, не солги же перед вечностью:
Ведь это мы — твоя вершина творчества!
Когда в глаза любимые заглядываю,
Где звёзды все — падучие, дрожащие,
Я лишь одно желание загадываю:
Грядущее да будет Настоящее!

ОШСКИЙ БАЗАР

Дромадёр этот стар, как седой гренадёр,
Бывший в веке минувшем лихим баламутом…
Так я думаю в знойном Оше почему-то,
На базаре, впиваясь в тугой помидор.
От верблюда ложится горбатая тень.
И в тени я жую свой обед безыскусный,
Безыскусный, —
Но сочный, пахучий и вкусный…
А базар, точно мир, простирается в день, —
День настолько прекрасный,
Что верится мне:
Впереди —
Словно персиков, дынь, винограда,
В жизни, как на базаре, — бесчисленно дней,
И распробовать каждый — такая услада!..
… Дней и сладких, и горьких  досталось сполна.
Я немного завидую той, с помидором,
Ощущая горбатым себя дромадёром, —
Так скопилась своя и чужая вина.
Я теперь понимаю презренье и грусть
У верблюда в глазах —
Утомлённых, горючих:
Всевозможные яства и сласти —
Лишь груз,
Если в пищу годятся сухие колючки…
Оттого-то мне кажется:
Строки пусты,
Хоть завалены грудой метафор роскошных…
О, в укор не другим я:
В моей же горсти
Умещались изюм, помидор и лепёшка…
Это молодость —
Глаз и желудка пожар,
Ненасытная жадность к бесстыдству сравнений…
Пусть же будет, как прежде,
Прекрасен базар
Знойным утром в Оше —
Для других поколений!

СТАРЫЕ ПОЭТЫ
                Сергею Фиксину

Да, я трогала степь, — она колется…
Но сосед седовласый сказал,
Очень складно сказал, как пословицу:
— Степь руками потрогать нельзя…
Остальные смолчали и выпили
Тепловатую влагу до дна.
Мы сквозь окна автобуса видели,
Как в степи распускалась луна…
Были все мы причастными к таинству
Трогать словом людские сердца.
Блики лунные медленно таяли,
На лицо набегая с лица.
Я была молодая, всесильная
И колючая, как на войне,
И дерзила, и даже просила я,
Чтобы водки налили и мне…
Как давно мы в автобусе ехали,
В сельских клубах читали стихи!..
Распрощались с земными успехами
Дорогие мои старики.
Над могилой четвертою плакала
Я, как будто осталась одна.
Молодая и сильная плавала
Над пустынной отчизной луна…
Меж утратами годы —
А помнятся
Вместе, рядом со мною, вблизи…
Да, я трогала жизнь, — она колется!..
Кто из вас мне теперь возразит?

ФРУНЗЕ

Втемяшилась в башку такая блажь,
Что этот город мной любим до смерти,
Что в жизненной невнятной круговерти
Он щит и меч, и страннический плащ;
Что дыма слаще нет на всей земле
И неба – чище, и деревьев – гуще…
Чем старше мы становимся, тем пуще
Влечёт нас к остывающей золе
Единственного будто очага,
Пропахшего уже вчерашним супом…
Оскудевает щедрая рука.
Душа томится непонятным зудом.
Во сне приходит память о былом —
Иными поколеньями любимом:
И очаге, и кошке под столом,
И ветре, клочья туч несущим мимо…
Но утром просыпаешься — в окно
Стучит карагачевой веткой осень,
И кажется, что снился сон давно,
А, может, будет сниться, —
                если бросишь
Вот этот дом, и кошку, и сверчка,
Сверлящего дыру под половицей…
И вдруг поймёшь,
                что это тоже снится,
Что ты и здесь – до времени, пока…
Праправнук мой в какой-нибудь глуши –
Возможно, на другом краю планеты, –
Когда-нибудь поймёт нелепость эту:
Нет на земле отчизны у души…

УЧИТЕЛЯ
               
Учителя давно ушли за край –
Почили все под плитами надгробий… 
Как в зеркалах себя ни узнавай,
Черты линяют и во тьму торопят.
Но не даётся в руки та строка,
Чтоб возгордиться – и поставить точку!
Учителя! Как ноша нелегка… 
И тот, кто дал её мне, между прочим,
Ведь знал, что с ней расстаться не дано:
Она с тобой сольется, став тобою,
И сто смертей навесит заодно
За всех прошедших этой же тропою...
Да, вы во мне – мой Пушкин, Бунин, Блок,
Цветаева, Ахматова и Бродский…
Несу я вдаль ваш вечный певчий слог –
Как в юности клялась, – и пусть неброской
Сложилась жизнь,
Но в русской речи есть
Моё – за вашим вызревшее – Слово.
Вы оказали мне такую честь,
В моей судьбе взойдя для жизни снова!

ПЕТЕРБУРГСКИЕ СНЫ

…Плачет лев над Невой, занозил свою бедную лапу –
Глупый! – белой иголкою белой колючей зари.
Сумасшедшие в белой ночи фонари
Светят и светят, – как бабочка бьется  о лампу, –
Так и они – об эту молочную мглу…
Веки сомкну,
И в любое мгновенье смогу
Взять и представить, не видя, вот эту иглу –
Перст указующий Адмиралтейства
На белую ночь, на бесконечную эту игру…
Или злодейство?..
Что за потеху затеяло небо со мной –
Высветить все закоулки Петровского дома,
Край поменять, незнакомых зачислить в знакомых?
Белые сны, обнаженные черной зимой…
…В скольких телах, претерпевая века,
Дух мой томился, меняя, как клетку на клетку?
Зябкими пальцами словно бы помнит рука
Сломленную кленовую ветку,
Первую строчку, начертанную на снегу
(В Летнем Саду?) – на подтаявшей сахарной корке…
Молча иду, хоть молчать уже невмоготу:
Как я живу в немоте своей долго!
Белые ночи, что выплеснулись из зрачков
Той северянки, хмельной от надежд и бессонниц,
Слышу в душе
Словно отблеск столетних снегов,
Праздничных звонниц...               
Сед и угрюм
Вышел любимый ко мне.
(Я его встречу позже, в другом воскресенье).
Не умирай, Блок, – ты видишь,
Там, на коне,
Медный хозяин заждался опять вознесенья
В нас, в Достоевском,
В пушкинской светлой строке…
Белые ночи – денно и нощно работа…
Нынче суббота. Перо задремало в руке.
Новое утро – новая жизнь и забота.
Белые ночи выходят из-за ноября.
Белое утро – бескровная революция:
Красные флаги над домом Петра разовьются
И снова совьются – их в белое красит заря…


***
В неоглядную ночь
                направляю свой шаткий паром.
Твою душу – нагую, озябшую – в сон увожу.
Ты мне отдал её,
И теперь за тебя я решу,
Кем проснуться тебе,
Я – внимательный нежный Харон.
Всё тебе я отдам:
Царство грёз, и теней, и огней,
И такие печали,
Что счастьем покажется прочее…
Ты назад не вернешься:
Душа твоя отдана мне,
Добровольная пленница песен
                и зыбких, и прочных.
Безрассудна любовь.
Не она ли зовётся судьбой?
На! – владей моим миром, –
                и вёсла снимаю с уключин…

Ты, смеясь, говоришь,
                что прошедшею жизнью измучен,
Что на том берегу
Ты навеки покончил с собой…

МОЛИТВА

Благословен тот щедрый день и час,
Когда пути соприкоснулись наши!

Пусть с той поры  бесчинствует печаль
В моей душе, как будто в пенной чаше,
Пусть узнавать себя невмоготу
Мне в женщине, носящей облик прежний, —
Так яблоня в заснеженном саду
С листвой не расстается побуревшей
И мается от верности своей,
И все морозы —  лишь её ожоги…
И пусть, и что ж, — да будут все тревоги,
Других минуя, жечь меня острей,
Пусть никого не ранит этот свет,
Что изнутри во мне горит всечасно…
Теперь я точно знаю: смерти нет,
И что любить — такая боль и счастье,
Такая мука, что не превозмочь,
Так высока, — что сердце бьется в горле,
Такая даль, — что бродишь день и ночь,
Как будто бы обыскивая город,
В прохожих узнавая взгляд ли, жест.
И рад хоть на мгновенье обмануться…
Благословенно то, что с нами есть!
Не пережить бы только, не вернуться…

***
Эту осень мою
В золотых и звенящих туманах
Не отвергни, прими
Всю как есть —
В мотовстве, в наготе…
Не пытаюсь прельщать
Ни грозой, ни цветущим дурманом.
Легок отсвет огня на последнем пропащем листе.
Сквозняком и дождём
Я ворвусь в твою тихую гавань,
Перепутаю всё, наслежу, нашумлю, закружу…
Но пребуду светла, расставаясь навек,
И снегами
Я разлуку в скрижали лишь белой страницей впишу.
Будешь волен начать
Жизнь без памяти и без оглядки,
Не поняв, что отныне разменян твой след серебром…
Празднуй осень мою –
До последней несдавшейся прядки,
До последнего смуглого яблока в кружеве крон!
 
УШЕДШИЙ ТРОЛЛЕЙБУС

Вернуться в юность,
В тот безмолвный миг,
Когда на самой шумной остановке
Ты так надолго к дереву приник
И так смотрел, что было мне неловко, –
Смотрел, как будто видел наперёд
В моих зрачках грядущие обиды,
Размолвки наши в этот дальний год,
Прощальных слов обтёсанные плиты…
Зачем тогда отважный твой прыжок
Был в этот омут нашей жизни зыбкой?
Не храбрость, а затверженный урок –
Спартанец, умирающий с улыбкой.
Как смутен рай, обещанный в веках
Твоими непонятными богами:
Лишь пустота в слабеющих руках
И пелена тоски перед глазами…
Вернуться в юность,
Стать чуть-чуть мудрей,
Не пожалеть тебя душой смятённой,
Вскочить в троллейбус, в давку, в плен дверей,
Уехать вглубь своей тревоги тёмной,
Где травы плодоносят как лоза,
Где грозный зверь смиренен по обличью,
Где дремлет Змей, не пойманный с поличным,
Где памятью печалиться нельзя…
Вот мой троллейбус. Слова не скажу.
Гляди мне вслед – твоя уходит старость,
Болезни, ссоры, горечь и усталость,
И сыновья, которых не рожу…
Свети мне вслед, любви моей тщета,
Прощальным взглядом жизнь по капле вычти, –
В моём раю беспечные привычки,
Я не спартанка. Нет на мне щита…

ОБРАТНЫЙ ПУТЬ

По тропинке, по тропке торопкой
Оборачиваюсь, скользя…
На тропинке бессонницы топкой
Оборачиваться нельзя.
Оборачиваться – обратно
Обратиться в тот образ свой,
Что обрёл свою плоть когда-то:
Каждый миг он уже другой…
Оборачиваюсь, об кочки
Спотыкаясь былых шагов.
Оборотливость – это прочерк
Перед строчками всех долгов.
Оборачиваюсь – оброком
Обираю свои мечты,
Что оборваны мной до срока –
Ядом налитые плоды…
На обратном пути укроюсь –
От себя же самой – во тьму…
Кто под окнами бродит? Совесть!? –
И засовы гремят в дому:
Это оборотень, со-вестник
О забытом, о прожитом…
… Кто зловещий поставил крестик
На калитку, на каждый дом?!

*** 
Жизнь – шагренева кожа.
Чем больше сбывается в ней,
Тем быстрее она убывает, и тает, и тает…
Не мечтать? Невозможно.
Так сон не стреножишь во сне.
Нас душа – молодая, –
Подводит, в бессмертье витая…


ПЕРЕДЕЛКИНО

В одиночестве сумрачном
Под замшелой столетней корягой
В этом непостижимом,
Для меня непонятном лесу,
Словно пёс, свои раны
Языком залижу я корявым,
Поскулю и поплачу,
А, в общем, обиду снесу…
Клочья шкуры оставлю
Меж тесных оградок кладбища.
Я приду к Пастернаку
И сон его буду стеречь.
Переделкинский ветер
Знакомые строки просвищет,
Заплутавшись в трёх соснах,
Как в поисках истины — речь.
Все мы — верные псы
Нашей русской словесности вещей…
Что мы знаем о тех,
Для кого мы поём и творим?
Мы теряем любимых,
Как будто хозяина — вещи,
И уже в пустоту,
К тем, кто позже придёт, говорим.
О, как мало любимых!
Признание прочих — обида.
Да, когда-то придут вот такие, как я, ходоки:
В свежих ранах на сердце,
Со стёртою так, что не видно —
То ли талой снежинкой, а то ли слезой, —
Со щеки…
Как и прежде, деревья стоят
С непокрытою кроной,
В кольца летопись нижут
О судьбах творцов и невежд.
Над могильной плитою,
От мокрого снега зелёной,
Зеленеет звезда негасимых от века надежд.

*** 
Я в Москве бывала только в белой —
В быстром снеге, вкось летящем мимо…
Я с Москвой встречалась лишь по делу, —
Так бывают только с нелюбимым:
Впопыхах, в заботах, в перебежках —
Из метро в подъезд, топча ледышки…
Ах, Москва, судьбы моей надежда,
Все мечты мои тоскою вышли.
Никогда в твоих державных залах
Не меняла Слово я на цацки;
Ты звала, — раба ждала, вассала,
Но к тебе спускалась я по-царски…
Оттолкни опять имперским небом,
Охлестни студёным ветром жёстче…
Кто тобой любим ни разу не был?
Это я — дитя твоих пощёчин,
Это я — с глазами, как у рыси,
Это я — с походкою враскачку;
На тебя гляжу с Терскейской выси,
Не плачу за милость — и не плачу.
Всё равно войду в твои скрижали —
Хоть на сто замков запри ворота,
Голоси, отпугивай, сражайся…
Триста лет любить тебя охота!

***
Поздно и весело –
Несовместимость
Слова и Дела, прозренья и долга…
Так переживший свою Хиросиму
Мается жизнью оставшейся долгой.
Всё за спиною. Развенчаны будни.
Праздники – в ржавых консервных гирляндах…
Помнишь? –
Попутчик потерянный
«Будьмо!» –
Провозглашал
И не вынес баланды
Из словоблудия энтузиазма
(Где-то шоссе с этим именем живо)…
Быть, погрязая в трясине маразма, –
Непредсказуемо – кем, некрасиво.
Поздно и весело думать об этом.
Живы лишь вещи. Ни веры, ни долга.
Чем же мы держимся? Белым ли светом –
Тем, что считали мы белым так долго?
Или улиточным нашим покоем,
Что прилепился к былинке над бездной?
Поздно и весело видеть такое.
Так обречённым на казнь неизвестно,
Что продиктуют последние мысли –
Жажду отмщенья? Обиду на Бога?..

Поздно и весело кланяться выси,
Если пустая она – без пророка.
Звёздная мелочь просыпалась в дырки.
Нищему – броситься в пыль и елозить…
Только душе по-монашески стыдно
Тайну поэзии высказать в прозе.
Сделаться глупым, доверчивым, чистым –
Поздно и весело.
Шелест страничек –
По-шутовски маскарадные листья,
Смех, что над гробом времён неприличен…

Поздно. И весело. Время прощаться
Русской поэзии с троном мессии.
Ах, это «глупое милое счастье», –
Ты на губах уж непроизносимо…

ЭПИТАФИЯ СССР

От великой страны остаётся – фарс.
Дежавю – не держава, осколки вдрызг…
Десять тысяч америк – скажи им «фас», –
Отвернутся, азарту ведь нужен риск.
Всё прогнило, рассыпалось, как труха:
Изнутри ненасытный жучок точил.
Так в мозгу рассыпается храм стиха,
Когда плачет ребёнок больной в ночи.
Беловежская пуща в квашне дождей
Распухает, как тесто, на всю страну,
Набрякают в ней лики таких вождей,
Что на Лобном бы правили в старину.
Несть числа всем удельным князьям, в ружьё
Встать готовым за маленькую, но власть…
Как из проруби выплыло вверх жульё.
Скоро нечего будет и в душах красть…


ТАШКЕНТ

По старым улочкам Ташкента
Брожу я в поисках слепых
Следов былого –
Будто кем-то
Обронен здесь заветный стих,
И горбоносый профиль словно
Еще не выцвел на стене…
Ведь здесь в войну рождалось Слово –
То, обращенное ко мне,
Что я прочту, родившись позже,
Когда Победа отгремит…
Случайно встреченный прохожий
Мне с изумленьем вслед глядит,
Что вдалеке от улиц светлых,
Проспектов новых, цветников
Любуюсь я засохшей веткой
В дрожащих четках огоньков…
О, ей века цвести в тетради
Живой ахматовской строкой!
Я той строки, быть может, ради,
Года влекомая тоской,
Сквозь все таможни продираясь,
Сюда спешила наугад…
… Всегда мечтает вспомнить завязь,
Каким он был – родимый сад.

ЗДРАВСТВУЙ...

Позови в никогда!
Безутешное слово безгрешно
И безбрежней оно, чем катящая волны вода…
Плод не вызрел ещё. Но его предпочту перезревшим
С легким вкусом броженья и тронутым гнилью плодам.
Позови в никуда!
Риск — захлопнуть постылые двери,
Сжечь мосты за спиной, перерезать сплетение уз…
Беспечальна звезда. И почти что бесшумны деревья.
Что-то сталось со мной —
Будто сброшен невидимый груз.
Это слово «нигде» разрушает основы тщеславья,
Превращая в ничто и гордыню, и зависть, и злость…
Словно бренный удел, хоть мы с ним не считаться не вправе,
Обмелел, опустел и развесистой клюквой оброс…

Здравствуй! Вот я пришла —
В никуда, в никогда — беспечальней
Этой вечной звезды, молчаливей уснувших лесов,
Без желаний и зла, без набитой сумы за плечами,
Без удил, без руля, без даров, без надежд и без слов…

ЛЕЛЬ
 
Поднимался от озера
Тонкий пар.
На свирели берёзовой
Ты играл…
Ах, правда ли, ах, неправда ли –
От тебя меня долго прятали
То года мои недоросшие,
А то встречные нехорошие,
Что вились вокруг,
Всё вокруг меня,
Как рыбёшка мелкая
Вокруг окуня…
Бьёт хвостом по воде
Млечный сом солидно.
Мы живём на звезде
И земли не видно.
Там забыли про нас,
Мрут, рождаются,
Там живут только раз,
Ошибаются…
Помнишь, там от озера
Поднимался пар,
На свирели берёзовой
Ты играл?..

***
Сколько древних костров, и пожарищ, и игрищ
Воскрешу я улыбкой в печальных глазах!
Ты в толпе лишь меня безошибочно выберешь,
Чтоб твой род не зачах;

Я-то знаю, родство свое тайное души
После тысячи жизней забудут едва ль.
Ты мне огненной вечностью в спутники сужен,
Боль моя и печаль.

Мы с тобою встречались не раз и, наверно,
Не всегда расходились земные пути.
Наше тело при жизни бывает неверным.
Душу не упусти!

Нам еще предназначено в долгих скитаньях
Вновь и вновь возвращаться в родимую высь.
В смертный час свой тебе улыбнусь: «До свиданья.
Веком не ошибись!»

***
Осязаемы вещи, предметы
И тени
От деревьев
По коже бегут холодком…
Наконец-то общаться мне выпало с теми,
Кто в прошедшие годы был только знаком:
Слишком много сует между нами мелькало,
Болтовни и живых человеческих лиц…
Вот и чувства проплыли ворота Мелькарна,
Как рабы на галере попадали ниц
Перед слившейся сущностью моря и неба,
Где уже никогда не бывать берегам…
Обозначить словами бездонное «небыль» —
Это значит влюбиться в него на века,
Заболеть одиночеством, пить его, комкать,
Расправлять на коленях прощальным письмом…
Осязаемы вещи и звуки — насколько
Удаётся нам с каждым остаться вдвоём,
Исключая весь мир из вниманья на вечность,
За которую сможем постигнуть весь мир —
Через камушек, поднятый с тропки овечьей,
Или тьму, что протерта сверчками до дыр…
Всё едино.
И это единство — отмычка
Для божественной тайны причин бытия,
Где ничтожество —
Лучший учитель величья,
В конском черепе ждущая срока змея.
               
***
Предчувствие беды – везде, во всём.
В янтарной ложке мёда есть изъянец,
Как в яблоке сквозь чисто-алый глянец –
Следы жильцов, берущих плод внаём.
Такой же червоточинке сродни
Моё почти дочернее признанье:
«О, родина, спаси и сохрани
Моей любви поверженное знамя!»…
Отчизна равнодушная с утра
Как милостями осыпает снегом.
И не расстаться, знаю, с этим небом,
Пусть даже и попросят со двора…

***
После стольких утрат – не иначе нам
Как встречаться в раю да в аду…
Ты остался один – неутраченный, –
И на счастие, и на беду.
И глаза у тебя – говорящие,
И слова и поступки – одно…
Жаль, что в жизни всегда настоящее –
То, что нам оценить не дано.

***
Моё спокойствие обманчиво
Как перед бурей и бедой.
Моё спокойствие оплачено
Внезапной прядкою седой.
Моё спокойствие повенчано
Со всеми силами стихий
И не смирением расцвечено,
А лишь презрением глухим.
Живи, моих тревог не ведая,
Как в погребе пороховом.
Я не от счастья стала ведьмою
В Эдеме призрачном твоём.

ВРЕМЯ ПРОЩАНЬЯ

Над письмом от товарища давнего
Разрыдаться нетрудно уже,
Если нет в повседневности главного —
Чистоты и покоя в душе,
Чем пленяет нас юность ушедшая,
Чем платить так легко по счетам…
Эта мысль, как оса надоевшая,
Всё летает за мной по пятам.
И товарищ в Нью-Йорке кручинится
Всё о том же, что мучает здесь.
Просто: следствие путать с причинами —
Это юности преданной месть.
Нам ли, нами ли преданной — нечего
Разбираться, виновных ища…
Память местом рожденья помечена
(Ну, а память — увы, — не душа), —
Местом, временем, встречами, мыслями
И поступками, что не вернёшь…
Отъезжающей сутолкой лиственной
Перемешана с правдою ложь.
От себя убегаем, от памяти,
Чтобы мучиться ею вдали…
Плачет небо.
И лиственной замятью
Заслоняет свой взор от земли.

*** 
Нам теперь, как параллельным линиям,
Встретиться – так разве что на полюсе…

Увядает, чахнет в вазе лилия.
Хорошо, что, бедная, не в голосе –
Иначе кричала бы, стонала бы,
Умоляя всех об эвтаназии…
Дни стоят незыблемо, как надолбы.
Завтра – трёп из области фантазии.
Лень цветок из вазы взять да выбросить…
Сердце – лёд, как шапочка у глобуса.
Жаль, что не пингвины мы, а ибисы,
И скорее лилии, чем крокусы…
Люди ли, животные, растения,
Даже птицы, – все живём надеждою,
Увядаем, чахнем…  Станем тенями –
В мире всё останется по-прежнему.
Внуки, параллельностью измучены,
Разменяют чувства на влечения,
Не узнав, что жизнь, увы, – излучина,
Путь к любви – всегда не по течению!

***
Здравствуй, одиночество! Прости,
Что с тобой хотела распрощаться.
Никогда, казалось, с полпути
Я и не пыталась возвращаться.
Но, однако, ты сильней, чем смерть.
Я – твоя, из века в век блуждая…
Я тебя любила молодая,
Мне с тобой расстаться не успеть.
Холод звёзд, и небо, и мечта –
Ласточкой мелькнуть в провале ночи,
Сон и явь, и слово на устах –
О тебе, владычица пророчеств…
Обними, умчи в такую даль,
О какой простой не знает смертный.
Ты – моё отечество. Не дай
Мне тебя в своей судьбе отвергнуть.
Я ничто, я только часть тебя…
Вот моя загадочная тайна,
Что не даст и милому, любя,
Не сбежать, открыв её случайно,
Не сбежать по улице ночной –
От меня, от ласточки, готовой
Вслед сорваться, в небо, – и в ничто
Превратиться, став тобою снова…

***
Хотелось бы сгореть мне от любви,
А не от водки и тоски бродяжьей.
Как лейкоцит до времени в крови
В засаде ждёт и копит силу вражью –
Так и тоска крадётся к рубежам
Беспечных лет, уже сплочённых в крепость…
На небе осень росписью стрижа
Подписывает новую нелепость –
Изгнание тщедушного дождя
С родимых туч, разорванных на клочья…
Мы не уходим сразу, уходя.
Тоску сначала надо превозмочь нам.
А от любви сгорали так давно
Другие люди, чистые, как дети,
С душой – что недозрелое вино,
В другом селе, как на другой планете,
Они искали жён, врагов, родню,
Короткий век свой превращая в вечность…
Уйти в былое тропкою овечьей,
Молиться Богу десять раз на дню,
Не знать о том, как мир велик и глух
К несчастьям, нависающим над каждым?..
Что скажешь ты, непрочный лист бумажный,
Печальных дум хранитель и пастух?

АЛМА-АТА. БОЛЬНИЦА "СКОРОЙ ПОМОЩИ"

Валяясь на больничной койке
На грязной рваной простыне,
Я, беззаботная как сойка
На голой веточке в окне,
Осознавала умиранье
Как перелёт в далекий край
И прилагала все старанья
Не проглядеть калитку в рай…
Но умереть не так-то просто.
Сменяли сойку две звезды —
Одна двоилась, или сёстры
Меня спасали от беды?..
И приезжал меня проведать
Один хороший человек,
И я потом плелась обедать —
Продлять овсянкой жалкий век…
Под вялой кожей гасло тело.
Душа рвалась из клети вон.
Не жить —
Я просто  б ы т ь  хотела
В потоке всех, что есть, времён…
… Покинутые мной больницы,
Сады, дома и города,
Людские речи, взгляды, лица —
Я в них осталась навсегда;
И всё равно, какой весною
(Я в датах Богу не истец),
В другой звезде себя открою,
Чтоб стать собою, наконец!..

***
Никого не бросала вроде бы
Ни с отчаянья, ни во сне…
Покидают меня, как родину,
Изменяя себе, а не мне.
На чужбине пичуга тренькает
Так знакомо на весь покос!..
Заколоченной деревенькою
Мне оплакать себя не пришлось.
До того ли? Плодами радовать
Есть кого, а судить — не след.
Не у родины счастье украдено,
Если родины больше нет.
Влюблена и всегда возлюблена,
Молода и стара, как мир,
Не унижена, не погублена,
Не истёрта в суме до дыр,
Я всё та же — и незнакомая
Для глядящих с тоской извне.
Никого не гнала из дома я.
Никого не зову во сне.

ВРЕМЯ УТРАТ

Погружённая в это пространство и время,
Вытесняя их бренной своею судьбой,
Как хотела бы я ухватиться за стремя –
Стремя каждого, кто расстаётся со мной!
Нет и счёта утратам. Мой город пустеет.
Мир становится зыбким, как пыльный мираж.
Почему же к земле этой долей Антея
Я привязана – рухляди брошенной страж?
Чем помогут мне эти бессмертные стены –
Близких гор примелькавшийся снежный предел,
Если я расстаюсь обязательно с теми,
Кто хоть походя душу мне чем-то задел?
Всё сужается мир. Скоро сузится вовсе,
Станет меньше, чем шляпка гвоздя в косяке…
Может, я вытесняю его – будто осень
Вытесняет весну, разрастаясь в тоске?
Это грустная шутка себе в утешенье.
Понимает мой разум, насколько велик
Недоступный мне смысл моего погруженья
В необъятную ёмкость утрат и улик.

***
Из разорённого гнезда
Птенец не выпал.
Его теперь хранит звезда,
Сойдясь на выстрел
С высокой кроной вековой,
Что мнилась домом…
В комочек сжавшись болевой,
Сидит он с думой:
Как раздобыть насущный хлеб –
Мольбой? Разбоем?..
Неоперившийся, он слеп,
Ему изгоем
Среди сплочённых тесно стай
Летать учиться…
Кем без меня ты, сын мой, стал,
Какою птицей?..
Так окликают из высот,
Уже нездешних,
Тоской достать пытаясь влёт,
Но – безуспешно…

***
Нищий, и тот,
Если встречен он в юности, —
Юность,
Каждое дерево, каждый пустяшный лоскут…
Лотта жена, покидая свой дом, оглянулась —
В столб соляной обратившись векам на тоску…
Где он, твой дом?
Где твои повзрослевшие дети?
Где он, твой пес, домовитый мохнатый клубок?..
Столб соляной!
От себя никуда нам не деться.
Но и от времени —
Кто уберечься бы смог? Столб соляной?
И сомненьями не обмануться.
Столб соляной — это оборотень от добра.
Гибнут империи. В прошлом уже не проснуться.
Ну, а в грядущем — пора, да нейдет со двора
Столб соляной…
И покуда дожди не подточат
Памяти мёртвой горючие эти пласты, —
Солнце не греет, и розы цветут, кровоточа,
Смех замирает,
И счастье тускнеет в горсти…


***
Комар отлетел от щеки восковой –
Я так притворяюсь умело
И прячусь, как писарь в избе войсковой,
В своё постаревшее тело
От жизни, от страсти, от слов, от любви…
Попробуй-ка, пуля, такую слови!

Темница – и крепость, острожник – и страж:
Различий почти что не видно.
Мне столько веков, что живу я, – не дашь,
Держусь я – что многим завидно;
Но прячусь – спасибо судьбе – в седину,
Чтоб чувств молодых пережить мне войну.

Откуда привычка – рождаться земной?
Зачем я с небес выездная?
Я знаю, что в вечности будет со мной,
А здесь – за мгновенье не знаю…
Затем-то и прячусь я в старость опять:
Себя подсмотреть – и себе рассказать.

***
Твой взгляд, что меня возводил в королевы,
Я, лишь потеряв, научилась ценить.
Ты правым был. Воля мерещилась – слева.
Вот так и порвалась незримая нить.
Потом были ночи… Пронзая пространство,
Сливали в одно наши души – тоской.
Скажи мне, какое оно – постоянство?
Как хлеб зачерствевший? Как вечный покой?
Ведь все в этом мире течет и струится,
Меняя мгновенно свой облик за миг.
Из клети стремится свободная птица
Взлететь и погибнуть…
Подземный родник,
Из теплого чрева земли пробиваясь,
Срывается с кручи алмазами брызг.
Выходит под грозы нежнейшая завязь…
Вся жизнь – непредсказанность, глупость и риск.
Спасибо разлуке – свободные руки,
Неведомость завтра, туман и роса…
Скучны королеве послушные слуги,
Что только украдкой и смотрят в глаза.

ЧЁРНОЕ МОРЕ

Море – как близкое горе:
Не перейти, не понять.
Страшно на этом просторе
Думать о завтра, мечтать.
Всё, что случалось, – осталось
В этой чернильной глуби.
Вечность – бездонная старость,
Сердце глухое в груди…
Чёрное Море, – как много
Жертв приняло ты в себя?
Наши скрестились дороги:
Встретились мы не любя,
Хоть и мечталось – до встречи –
Взять и влюбиться в простор…
Чёрный неласковый вечер
Крылья над морем простёр.
Мечутся волны, как пламя, –
Чёрные всплески огня…
Как-то не вышло меж нами.
Море, ты кто – для меня?

СЛОВЕНИЯ, ПИРАН

…Я стою у моря, что в мечтах
Так манило, нежило, томило…
Будто смех на старческих устах,
Как под ветром высохшая нива, –
Море узнаваемо, и нет
В нём загадки новой, тайны, чуда…
Во сто крат сильней струится свет –
Тайный синий свет из ниоткуда,
Что пленяет сердце жаждой быть,
Видеть, знать, рукой пощупать счастье,
Лёгкой яхтой в синее уплыть,
Раствориться, стать в нем малой частью…

Море! Я несу тебя в груди
Столько лет, веков, тысячелетий!
Ты всегда сверкаешь впереди,
Манишь в путь мерцанием созвездий…
Этот миг – всего лишь только миг
Вечной встречи слова и творенья…
Твой исток – единственный родник:
Сердца искромётное горенье.

БОЛГАРИЯ, НЕСЕБР

Древние римские камни.
Улиц горбатых хребты
Выгнуты перед веками,
Будто бы тащат кресты
К вечно готовой Голгофе
Чуждую веру попрать…
Римской империи профиль
Море рисует опять –
Снова и снова, взбивая
Крепкой волною Несебр…
Бродит толпа молодая.
Сотни наречий и вер
Выплеснул мир в этот город,
Древний, истертый до дыр…
Длинным заливом расколот
Город, похожий на сыр
Множеством темных отдушин,
Улочек и тупиков…
Здесь я купила ракушку
С музыкой прошлых веков:
В ней – завитками – осталась
Летопись войн и родов,
Вечная юность и старость
Древних морских тупиков.
Здесь я купила колечко –
Рыбку в изгибе тоски,
Символ Не-себра извечный:
Быть – именам вопреки,
Резать болгарские цацки,
В них не жалеть серебра,
Мир одаряя по-царски
Памятью зла и добра.

РОПОТАМО

Прощайте, Созопль, Несебр,
Прощайте, Приморско, Бургас!..

А день по-осеннему сер,
И мягок, и нежен для глаз.
Как много еще не пришлось
Увидеть, услышать, объять…
В лесу продираюсь, как лось,
Надеясь еще отыскать
Реку Ропотамо — она
Названьем смущает своим.
Но тихо в лесу. Имена
Здесь чаще — без пламени дым.

Бесшумный безгласный Созопль.
Серебряный город Несебр.
Бургас, добывающий соль.
Приморско — Надморско совсем…
Горами зовутся леса.
В жару продают сладолед.
И с летища вновь в небеса
В осенний отправлюсь полет…

На сочном зеленом лугу
Мне лошадь кивает: мол, нет…
Я речку найти не могу —
И вот получила ответ.
Останется тайной в душе
Река Ропотамо со мной…

А море вдогонку уже
Все рвется кудлатой волной.

ГЕРМАНИЯ. ЗА ОКОЛИЦЕЙ ПАДЕБОРНА

Кухня, дети, кирха…
Колокольный неумолчный звон
Все плывет и плывет, листопад золотой обгоняя.
Тишина, чистота
Взять должны бы все чувства в полон,
Но глухая тоска плещет в сердце, его омывая.
Осторожно ступаю по мягкой ковровой траве,
Обелиски читаю, как будто священную книгу.
Сколько русских имен здесь, на кладбище…
Сколько их – вне…
Перед надписью каждой все жду долгожданного мига,
Чтоб припасть к обелиску и деда родного обнять,
Что давно превратился в траву, в колокольчик росистый…
Здесь, на кладбище русском, такая стоит благодать,
Что непрошено вьются в уме благодарные мысли.
Вам спасибо, потомки врагов, –
За траву, что мягка,
Тишину, чистоту, нескончаемый звон колокольный…
Пусть стоят во главе у вас
Кухня, детишки, кирха…
Дед погиб и за это.
И путь его не был окольным.

США, СТАРЫЙ ЧАТНЭМ

На цветущем холме, на пирожное формой похожем,
Разноцветные мальчики змеев пускают в полет.
Каждый крепко, как счастье, за нитку ведет осторожно
Свою яркую цацку – чтоб вдруг не ушла в небосвод…
Рвутся змеи воздушные выше и выше умчаться –
Всякой масти и формы, готовые насмерть к борьбе.
Но умелый хозяин свое безрассудное счастье
Держит крепко, как долю, что выпала в общей судьбе…
В этом ветреном крае, где даже цветущие ветви
Улетают, срываясь салютом с полощущих крон, –
Вниз сбегая с холма, так боюсь, что не феей, а ведьмой
Вдруг взметнусь в небеса, ветром взятая в вечный полон…
Кто удержит меня?
Кто натянет бечевку упруго,
Чтобы я не смогла от земли этой чудной умчать?
Я не стала Америке даже случайной подругой.
Оттого так боюсь улететь и пропасть, что – ничья…
Безрассудной бывать и похлеще могу в одночасье –
Далеко от краев, где ветра помогают взлетать, –
В моей бедной стране,
Что отсюда мерещится счастьем,
Где не ведьмой, а феей себя умудряюсь считать…
Так держись за стволы отвергающих небо деревьев
И спускайся с холма осторожно, как чаша с водой!.. 
Слышишь:  сердце трепещет на привязи вечной и верной:
На крепчайшей бечевке, что будет с полмира длиной…

НА ЧУЖБИНЕ

Как рыба на песке
Хватаю воздух ртом…
Губителен глоток не моего пространства!

Восславьте все, кто жив, как бога — Постоянство,
Восславьте всё, что есть, —
Свой мир, свой хлеб, свой дом!
Пусть беден ваш уют,
Пусть вы по горло сыты
Попреками родни, не вышедшей в князья, —
Восславьте свой шесток сверчковою сюитой,
А то и тишиной,
Коль иначе нельзя.
Но лучше быть собой —
Хоть в рубище, но впору,
И, над ручьем склонясь, своё лицо встречать…
Прекрасно всё, что есть!
Струится без разбору
Сквозь каждого из нас земная благодать:
И трескотней сверчка,
И лягушачьей трелью,
И свистом соловья,
И соками в стволе…
Рыбёшкой быть — в воде,
Подснежником — в апреле,
Мадонной — в небесах,
А Евой — на земле…

ДОМОЙ!..

Уже не здесь, уже в пути – домой!..
Из благодатных, золотых, медовых
Прекрасных мест…
Мне этот край – чужой,
Как языка непознанного слово,
Что, вроде, и дается, да на вкус –
Пусть самое прекрасное –
Невкусно…
Мне стал понятен странника искус, –
В конце пути сверкает это чувство – ДОМОЙ!..
Отныне Млечную тропу
Я вижу только взлетной полосою
Из всех миров – в родимую судьбу,
Что с жизнью не кончается одною…

ВЗГЛЯД С САМОЛЕТА

Эти степи так долги, так серы,
Что приходит сравненье не раз:
Кто-то выгладил горы сверх меры,
Чтоб пространство иметь про запас,
Пусть и небо лишая опоры,
Но не взяв это попросту в ум…
Бродят здесь только призраки-горы –
Носит пыль сумасшедший самум;
Кое-где озерки серебрятся –
Где родник, где мираж солевой…
Мне бы здесь не хотелось рождаться,
Если вновь это будет со мной.
Я гляжу с самолета, тоскуя,
На посёлок в десяток дворов.
Степь да степь…
За провинность какую
Жизнь – один из бесценных даров –
Человек принимает от Бога,
Заточая себя в эту грязь?!..
… Пыль клубится над серой дорогой:
Кто-то скачет домой, торопясь,
Гонит так свою бедную клячу,
Словно там, в этой плоской тиши,
Ждут и радость, и страсть, и удача –
Всё, что надо для счастья души!

БИШКЕК. УТРО 25 МАРТА 2005 ГОДА

Город спит, изнасилован сотнями толп.
Волчье зарево глаз, дым пожарищ
И рухнувший столп –
Всё уходит куда-то,
В другие уже времена.
Город спит.
Он попробовал ночью – что значит война…
Чьи-то смутные тени бесшумно ныряют в рассвет.
Для кого-то рассвет никогда не наступит отныне.
Снова Боже не спас
Своих мирных овечек от бед.
Может, просто не так называем заветное имя?
Кто ты? Молох? Мордок? Грозный Зевс или хмурый Харон?..
Ты сегодня – Бишкек.
Все желанья мешая, как миксер,
Ты с ухмылкой швырнул опозоренный трусостью трон
Прямо в гущу толпы, оскверняя деянья и мысли…
Город спит. Город спит,
Словно пьяная шлюха в грязи,
Прижимая к истерзанным грудям ворованный паспорт.
Из раскрытого рта перегаром и бранью разит.
Мародёры везде – революций вернейшая паства…

***
Вина крепчайшего и древнего
Ночь наливает, не скупясь…
Воспоминания – падение
Высоких звёзд в земную связь
Листвы и ветра, рос и замяти
Отягощенных влагой трав…
Приходят в ночь мою из памяти,
Законы времени поправ,
Друзья, давно уже ушедшие,
Друзья, грядущие вдали,
И нежат душу чувства вешние,
Как волны моря – сушь земли…
Кувшин волшебный – ночь бездонная,
Беседы круг твоей широк!
И не замечу вновь, бессонная,
Как плоским дном блеснёт восток…

***
Вкрадчивость ночных дождей
Наполняет душу смутой.
И уже не знаешь – где
Побывал ты за минуту
Сна и яви – взгляд размыт
Между встречей и разлукой…
Лишь звезда в окне горит
(Или луч фонарный?). С мукой
Продирается рассвет
Сквозь листвы и туч смешенье.
Ощущаешь, как смущенье,
Всё, что память озарит.
(Где-то в дальнем прошлом – сад,
Мокрых веток оплеухи,
Путь к свиданью невпопад –
Путь, ведущий только в слухи,
В сплетни, в сговор толп тупых,
В долгий бой с тоской и долгом…)
Дождь, как некий перст судьбы,
По следам гуляет с толком:
Всё поправит – что сотрет,
Что травой затянет новой…
Дождь связует – не идёт,
А ложится в жизнь основой.

XXI ВЕК

Простите наш мир, Нефертити,
Что Вас не спасла красота,
Что в смерти, как в древнем вердикте,
Уже не понять ни черта;
Что катится жизнь по наклонной,
Себя повторяя стократ,
Как будто бездушные клоны
Возводят старательно ад,
Где притчей слывёт Лорелея,
Где жанны  горят на кострах,
Где даже надежды не греют,
Где правят богатство и страх;
Дворцовых интриг коридоры
Ведут нас туда же, увы,
Где юную плоть Феодоры
Терзают двуногие львы…
И не было словно столетий
Ведущих к прогрессу людей,
Наук и культуры соцветий
И общепланетных идей:
Все те же зловещие войны
Маячат вблизи и вдали…
Простите нас, вечные мойры,
За нищую старость Земли!..

АПОКАЛИПСИС. ПОСТСКРИПТУМ

И пройдут над землею года.
И взойдёт над полынью звезда.
Но не будет знать и тогда
Левая — правой руки деянья:
Это –
Чтоб сердце вместить – расстоянье,
Эхо находки и подаянья,
Тёмная тайна,
Светлая тайна…
Расставанье песков и рек,
Расставанье цветов и рос…
Если вправду ты – человек,
Значит, встретимся между звёзд
На соломенном том пути,
Там, где светится пыль светил,
Где ромашками в ночь глядит
Россыпь солнц по обочинам…
Я обучена – ждать года.
Я измучена – ждать всегда.
Я изучена – как звезда.
Я излучина – ты вода:
Левая рука – жалость.
Правая рука – урок.
А между ними малость –
Жизни земной срок.

*** 
Черноволосая, с белыми прядями снега
Ночь пронеслась, обжигая дыханьем своим.
Снежная ночь
Тишиной, ниспадающей с неба,
В сердце бессонном оставила сладостный дым.
Сумрак светлеет. И вдруг ощущение – дома! –
Солнечной радостью ширится в зябкой груди…
Странники! Знаю, что вами в дороге искомо:
Радость свиданья, что вечно горит впереди.
Ясное утро становится Днём Возрожденья,
Словно жила я кромешные годы впотьмах…

…Мартовский снег, завершив своё грехопаденье,
Дымом отечества нежно горчит на губах.