Похороны в Джорданвилле

       В Америку кандидат богословия, диакон Владимир Русак попал прямиком из заключения.
       В тюрьму кандидат богословия, отец Владимир попал из лона православной Церкви.
       В лоно православной Церкви  отрок Владимир попал по Божьему промыслу, который был ниспослан ему в раннем детстве.
       Мальчишки играют в войну, мечтают быть  моряками, или летчиками, или космонавтами. Чаще всего, не становятся ни первыми, ни вторыми, ни третьими.
        Отрок Владимир в войну не играл. Не собирался становиться ни моряком, ни летчиком.  А вот о Космосе грезил.  О том - Вечном, Божественном.  И с самого раннего детства знал, что посвятит себя служению Богу. Потому-то и не вписывался отрок в окружающую его действительность.
    Он рос, совершенно не понимая мирскую жизнь. Таким и вырос – абсолютно к мирской жизни не приспособленным, не понимающем ее и не принимающем. Он напрочь теряется на улицах. Бесконечно долго мнется в метро перед турникетом, не зная, как через него пройти. Ему неизвестен номер собственного мобильного телефона. А ходить в магазины за продуктами для него сущая пытка. Уверен, он весьма смутно представляет, что такое деньги. Едва они у него появляются, он тут же стремится от них избавиться, брезгливо вытирая после этого руки большущим носовым платком.
     Как он выжил в миру – загадка. Как он выжил в тюрьмах, на этапах, в лагере – вообще невозможно понять. Впрочем, есть одно объяснение: на все воля Божья.
    Владимир Русак не способен был вписаться в мирскую жизнь. Но не вписался он и в жизнь церковную. Окончил духовную академию. Стал кандидатом богословия. И с головой погрузился в архивные материалы. Писал книгу по истории русской православной церкви. Чего сама церковь от него и не требовала. И даже не то, чтобы не требовала, а препятствовала ему в этой истории копаться. Потому что в ней можно обнаружить (и Русак обнаруживал) такое, чего – по мнению отцов церкви – не следует знать никому.
    А он, наивный, святая простота, удивлялся: как же так?! Такие материалы всплывают! Да это же ценнее всякого клада!..
     Надо увидеть аскетическое лицо Русака, хотя бы однажды - и сразу станет ясно, что в «настоящих» кладах он ничегошеньки не смыслит. Иначе бы понимал, почему эти самые клады  держат под спудом, за семью замками и охраняют денно и нощно с собаками. Лицо и глаза... А глаза у Русака какие-то нездешние, куда-то в горние выси они обращены.
      Мирское он не принимал, а церковное само его отторгло.  Свой же настоятель и «стукнул» в КГБ. По указке свыше. А это - чтобы не повадно было заниматься той историей, которой заниматься не положено. Ну, и получилось совершенно как у Булгакова в «Мастере и Маргарите»: совсем другая вышла история. Пошло, поехало – слежка, обыски, вызовы, допросы.
    А Русак все недоумевает. Почему? Что за глупость? Он же историей православной церкви занимается. Власть не призывает свергать. Никого и ни против кого не агитирует. Ну, составил списки расстрелянных и посаженных советской властью священнослужителей. Ну, сдул архивную пыль с документов, которые свидетельствуют, что было время, когда епископов назначали в епархии по указанию органов госбезопасности. Так ведь слова из строки не выбросишь, а уж исторические факты тем более. Что же это за дурь такая творится?
     Ах, дурь?! Ах, история?! Ах, инакомыслие?! Ну, так получите отец Владимир Русак,  диакон,  кандидат богословия,  статью. Двенадцать лет заключения – это за вашу любовь к истории и верность Слову Божьему. А за дурь – отдельно пожалте:  на этап в наручниках, как особо опасный преступник. Еще скажите спасибо, что не расстреляли. При Сталине – точно хлопнули бы. За милую душу.  При Ленине – тем более.
     А  в бесноватые средние века таких на кострах сжигали. И они горели в огне, до последнего вздоха не переставая удивляться человеческому скудоумию.
    Русака так и везли в «столыпинском» вагоне в наручниках, одного в камере. Зато в соседних камерах зэков было напихано, как сельдей в бочке. Зэки задыхались в тесноте и смраде,  и терзались догадками, что за злодея прячут там, за перегородкой. Впрочем, не понимали вертухаи, что по скудоумию своему даже в некотором роде определенный комфорт предоставили тому, кого хотели с особой изощренностью помучить. Одному-то ехать в камере в переполненном зэками вагоне – да это же, как дорогой подарок.
   Владимир Русак отсидел половину срока. Началась перестройка. Горбачёва (не к ночи будь помянут), когда он помпезно разъезжал по турне в Америке, спросили  журналисты  про Русака, дескать, последний узник совести за колючей проволокой мается…  Когда освободите? Русака я не выпущу, брякнул первый демократ. Почему?  Кто ж это знает… Ну, демократ, что думает, то и говорит. Свобода, блин, слова...
      Но общественное мнение сильнее политиков. Русака всё же  выпустили. Но с условием,  что он должен покинуть страну.
     Опального кандидата богословия приютила Америка.  Русак поселился в Джорданвилле, в посёлке на северо-западе штата Нью-Йорк, где расположен Русский Православный Свято-Троицкий монастырь, основанный русскими миссионерами ещё в начале двадцатого века. Преподавал в семинарии.
     При финансовой поддержке Александра Исаевича Солженицына издал трехтомник по истории русской православной церкви.
     В Джорданвилле у него родился сын Пётр.
     Когда рухнула преследовавшая Русака власть, он, сломя голову, ринулся в обновленную Россию, в Москву. Истомился вдали от Родины.
     Помню, как увидел его после долгих лет разлуки. Помню, как вдохновенно пылал его взгляд, но глаза оставались нездешними, не понимающими реальной обстановки. И по-прежнему, он не умел с первого раза проходить через турникет в метро, по-прежнему, брезгливо относился к деньгам, избавлялся от них еще быстрее, чем раньше. По-прежнему, был наивен, полагая, что уж теперь-то сможет заниматься тем, чем он только и умеет заниматься: историей православной церкви.
    Уж теперь-то…Э-эх!
    Размечтался!.. Благими намерениями дорога в ад вымощена. Россия вроде бы и подновилась. С фасада. Да люди в ней заправляют такие, с замашками похлеще, пожалуй, чем они были у прежних.
      Два раза удостоился Русак аудиенции у Патриарха. Ничего из этого не вышло. Ничего не предложил Святейший. Ничего не пообещал. Все вокруг да около. Дескать, как-нибудь, когда-нибудь… Все да и образуется, как бы само по себе.
      К Русаку липли представители каких-то сект, каких-то новых самозванных церквей – их просто пруд пруди наплодилось в  смутную пору. Имя его и авторитет многие чиновники в рясах были не прочь использовать в своих интересах. Он дистанцировался от всей этой бесовщины. И мрачнел. Не мог работать. Денег не было, чтобы содержать семью. Концы с концами не сводил, благо приятель священник пристроил петь в церковным хоре – не дал загнуться с голоду.
    И как-то незаметно-незаметно снова против него ополчились. Но теперь уже не власти, теперь, можно сказать, свои, отцы бесчисленных церквей, русской православной, русской православной, примкнувшей к зарубежной, катакомбной и проч., и проч., и проч…
     Хорошо помню – в моем присутствии произошел этот гнусный случай. В роскошных апартаментах епископа русской зарубежной церкви, что в Суздале. Русак явно чувствовал себя не в своей тарелке в этой окружающей его барской роскоши. В стоптанных башмаках, потертых джинсиках, задрипаном свитирочке с обрямканными рукавами – он не вписывался в эту помпезную обстановку.
    Он говорил епископу об объединении церквей – московского патриархата и зарубежной – а у владыки было скучающее лицо. В конце беседы сановный иерарх вдруг почему-то обозлился и сказал Русаку: «Ты, Володька, хоть и умный, но никому ты не нужен со своим умом. И вообще… Ты ведь нищий.»
     Русак так опешил, что не нашелся, как ответить епископу. Богатому, я не сомневаюсь. А почему озлился вальяжный владыка? Не понимаю. Может, это он сам на себя рассердился, Господи, прости его грешного.
    Надежды работать на родине рухнули. Взгляд у Русака потускнел, глаза не хотели видеть всего происходящего, глядели куда-то совсем уж далеко-далеко.
   Оставалось одно, чтобы заниматься историей русской церкви, нужно было из России уехать.  Русак, находясь у пропасти отчаянья, так и поступил. Уехал. Снова в Америку. 
     Русак жил в  маленьком тихом городке в Калифорнии.  Его статьи публиковали во многих изданиях. Он считается заграницей одним из авторитетных историков русского православия.
    Мы редко встречаемся. Раз в три-четыре года. Встреча бывает радостной, расставание – грустным. И всегда, прощаясь, он задает один и тот же вопрос: почему так получилось? Почему ему выпало жить там, в Америке, а не здесь, на родине? Я не знаю, что ответить. И он не находит ответа.
   В Америке, как уже сказано, у него родился  сын. Петр – так звали мальчика, который, как и отец, мечтал жить и работать в России.
   Отец привозил Петю в Россию. Я тогда работал круглосуточным воспитателем детского дома. Петя приходил в гости в детский дом. Познакомился с нашими воспитанниками. Детдомовские ребята народ трудный, чужака они держат на расстоянии. Но Петю сразу приняли. И полюбили. За его доброту и чистоту души. За распахнутые глаза, которые смотрели на этот мир как-то светло и трепетно.  Детдомовцы это чувствуют, как самым лучшим психологам не по соплям.
    Я договорился с начальством, и Пете разрешили оставаться ночевать в детдоме. Не сомневаюсь, что разговоры, которые он водил ночами с ребятами, остались в их памяти навсегда.
    А потом ему пришлось вернуться в Америку. Но душа его рвалась в Россию. Он хотел здесь жить. И учиться. Он переписывался по интернету с одним из своих детдомовских друзей.
    У него уже был куплен билет на самолёт…
    Петя Русак, русский мальчик, по воле судьбы родившийся в Америке, но мечтавший жить в России,  трагически погиб в автомобильной аварии, не дожив четыре дня до своего восемнадцатилетия. И нескольких дней до возвращения на родину.
    Его прах покоится в Джорданвилле, на кладбище Свято-Троицкого монастыря.


                Светлой памяти Пети Русака,
                мечтавшего жить в России

В этот день в скорбящем Джорданвилле
Монастырские колокола стонали:
Русского мальчишку хоронили,
Православным чином отпевали.

Сгрудившись у гроба, как у плахи -
Кто ж предполагал такой конец? -
Не таили слёз своих монахи,
И, рыдая, пел псалмы отец.

А вокруг цвело душисто лето,
Всех теплом старалось окружить...
И подумалось: не сон ли это?
Мальчику теперь бы жить да жить!

Но, смеясь бескровными губами,
Довершила смерть свой беспредел.
И, взмахнув неслышными крылами,
Белый Ангел в небо отлетел.

Отлетел... Росой блестели слёзы...
К родине рвалась его душа.
А в России плакали берёзы,
Панихидно листьями шурша.

О, Россия, помолись о сыне!
Мачехой не смел тебя он звать.
Недолюбленным скитался по чужбине,
Почитая мачеху, как мать.

Сколько их - отвергнутых, отверженных!..
Протяни к ним руки, вспомни их -
Равнодушием твоим поверженных,
Но ещё не мёртвых, а живых.

Жить им невозможно без любви
Материнской - нежной, вечной, звёздной...
Протяни к ним руки. Позови!
Тех, кого позвать ещё не поздно.

Русского мальчишку схоронили.
Там, В Америке, ему ночами снилось,
Что душа в Россию возвратилась...
Только прах остался в Джорданвилле.