Эпитафия эпохе Рыб

Работа автора - холст, масло, 55х65

… Этот берег истоптан миллионами ног…
Что с того, что следы забывает песок?
Что с того, что давно зачеркнула волна
Тонким пальцем начертанные имена?
Все проходит – и вновь возвращается в срок:
И закат, и волна, и все тот же песок…
И горит костерок, и душистый дымок
Тихо в вечность уносит ночной ветерок…


ЭПИТАФИЯ ЭПОХЕ РЫБ

избранные стихи


_________________________________________________________

; “…Ты знаешь крики воронов, Ты знаешь лай собак, Ты понимаешь вой волков, Ты пьешь песнь соловья, Ты ведаешь молчание рыб, Ты знаешь рык львов, Ты внимаешь зову горных орлов, Ты шепчешь молитвой филинов, Ты пробиваешь сердце коров, Ты - зов, Ты вечный зов предков… Ты поешь моим сердцем, надрывая горло…"
                Махавидии               
_________________________________________________________

               
ЭПИТАФИЯ ЭПОХЕ РЫБ
 
Золото листьев осенних, волос любимых,
Лоб обрамляющих, как заветный венец.
Золото. Спит Моисей.  Миром правит мнимый
Бог – Золотой Телец.
Что попросить у него? Золотого клада
Чувств, неразменней первой матрицы слов?
Сердце, такое, какого смертным не надо, –
Зрячую боль, сотворяющую богов?
Юности вечной, всегда освящённой любовью?
Пламя. И страсть. Вдохновенье. Полёт сквозь века…
Я б заплатила, наверное, жизнью и кровью
За чудодейственный жезл. Но не свята рука.
Всё, что придумано в мире, имеет начало.
Что не придумано, то не имеет конца.
Тысячелетняя Рыба плыла и молчала.
Тайна прекрасна. Она сотворила Творца…
Золото листьев. Молчание осени поздней.
Взгляды косые мелькающих мимо дождей.
Знаешь?.. Я знаю. Безгрешные явятся после.
После живущих. Деревьев. И птиц. И людей…

ЗОВ

Синий кит, мой далекий предок,
Как я слышу тебя в ночи!
(Слух мой зова китов не предал).
Умоляю: не замолчи!..
Рассекая громаду вала,
Издалёка спешишь ко мне.
Я во сне тебя вновь позвала
(Быть собою дано во сне).
Ходят мышцы твои упруго,
Хвост гоняет волну, дразня…
Нет сильней и надежней друга.
Отпусти же, земля, меня!
Этот зов не сравним с земными:
В сердце древним костром взойдет,
Заповедный, как божье имя,
Слаще арфы, тягуч, как мед…
Все мое существо готово
Слиться с ним, растворясь дотла,
Словно первым (подводным?) Словом –
Зовом Жизни, – и я была;
Но… (от ревности ли, в гордыне?) –
Тело бросив на жар песка,
Жизнь за жизнью влачу отныне
Здесь, где кара моя – тоска…

… Суша зова не слышит вовсе:
Вся – в делах, в суете сует…
Отпусти же домой, – хоть в гости, –
На каких-нибудь тыщу лет!

***
Знак Молчания Рыб…
До – изгнанья из рая, до – Змея
Тайным скопищем глыб начиналась эпоха борея.
Не из праха – из страха – она создавалась. За нею
Мир симфонией Баха из хаоса вырос позднее...

…Рыбы плыли впотьмах, рай в глуби воссоздать вожделея.
Всё смешалось в веках:
                благовест, холокост, Лорелея,
Хиросима, Помпея, охота на ведьм, лотерея,
Мавзолеи и геи, и Нои в потопах елея…

Сколько войн пронеслось, ни империй, ни душ не жалея?
Рыб молчанье. И звёзд. Чёрный шабаш стихий – в апогее.
Вся земля стала кладбищем. Сумерки. Тени в аллее…
Всё. Причалил Ковчег.
Притчей стал на устах Водолея.

ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ

В последнее время
Всё чаще
Его ощущаю последним.
Последнее время! – так в чаще
Грозы отшумевшей наследник
Капелью срывается с листьев,
Сверкая осколками выси…
Последнее время – не бремя:
Воздушны о вечности мысли.
Всё значимо в этом последнем.
И каждая мелочь – знаменье.
Привязчивы сонные бредни,
Прилипчивы местоименья,
Пока не осознано: поздно
Свершаться, стремиться, бороться…
Морские ползучие звёзды,
Небесные – в чёрном колодце,
Росинка, застывшая в маке,
Такой же игры драгоценность,
Всё – частности света во мраке,
Его прогоранье в бесцельность.
И с этим свыкаешься с дрожью,
Собой ощущая горенье…
Но только в последнее время
Душа не заполнена ложью.
Последнее время – оратай,
Оно не проходит без дела:
Все пашет и пашет, чтоб правда
За нашей спиной шелестела…

ЮРТЫ НА ПЛОЩАДИ

Тысячеглавое чудище толп.
Тысячелетие? – третье, наверно…
Люд, переживший и мор, и потоп,
Войны, разрухи, империи, веры, –
Снова толпится – в который уж раз! –
Стены дворца сотрясая угрозой…
Утро. На юрте дымится матрас, –
Ночью гремели весенние грозы.
Ливень к мятежникам в юрты проник,
Вполз, на потоп намекая всевышний…
Жаркое утро. И толпы. Про них
Скажется всё, что история спишет.
Бунт захлебнётся. Правитель, суров,
Нищих еще раз обнищит прощеньем.
Всё повторится. Пролитая кровь –
Только дворцовых камней очищенье.
Юрты вернутся к джайлоо своим –
Там они больше уместны, пожалуй…
Толпы. Жара. И над юртами – дым.
Дым – это только предвестник пожара.
Тысячеглавое чудище. В нём –
Собрано судеб на тысячи книжек.
Власть, что хранима мечом и огнём,
Только мазок для истории – Мнишек…
Всё повторяется. Тешится всласть
Время, рисуя повтором узоры.
Выше свободы, наверное, власть.
Но без народа, без толп, – иллюзорна.

КЫРГЫЗСКИЙ ГАМБИТ

Мы пешки. Мы готовы на закланье,
К тюрьме, к суме, на митинг ли, на штурм…
Назад – ни шагу. Что сейчас за нами? –
Не сталинский, так иже с ним прищур.
Мы движимы игрою, нам невнятной.
Кто враг? –
Любой, кто должен быть разбит.
Шёл Каин так, без жалости, на брата…
Сто раз в веках разыгранный гамбит.

РОДНАЯ РЕЧЬ

Не задумываясь —
Как дождь
Льётся с неба, стучит по крышам, —
Говорю,
              и любую ложь
За чужим восхваленьем слышу;
Недосказанное — и то
Воссоздать несказанно просто
До незначащей запятой,
До значительности вопроса…
Это — с детства родная речь:
От рождения, до рожденья…
Речке так же нестрашно течь,
Огибая нагроможденья
Каменистых своих брегов,
Покушающихся на русло…
Я, наверно, была б другой,
Если б вдруг не родилась русской:
И покорнее, может быть,
И мудрее, и даже краше…
Только тем и прекрасна быль,
Что — чужая  не станет нашей:
И во сне, и в глухом бреду —
Пусть как роль затвердишь иное, —
Но очнёшься в своем аду,
Где и боль, и тоска — родное,
Где и ругань сладка на вкус,
Где и в жалости чуешь жало,
Где срывается просто с уст
Имя Божье —
                без мольб и жалоб…
Так не вызубрить, не приять
Речь иную, что рядом-мимо:
С ней, как с соской во рту, не спать,
С ней, вздохнув, не сойти в могилу…

ОТКРОВЕНИЕ

Пусть – считать воздаянье нескромно,
Только Русь уплатила сполна
За бессрочную память погромов,
За чужие на вкус имена,
За кураж хлебосольства для пришлых,
За широкую душу свою…
От Христа до Иеговы с Кришной –
Если надо, –
Богов воспою;
И зайчонка рожу, и волчонка,
И под дудку чужую спляшу;
И от века грущу ни о чём я,
И у неба не хлеба прошу,
Не земель и не мира,
А спаса
От своих необузданных чувств,
От шальных устремлений напрасных,
От пророчеств,  сорвавшихся с уст…

АГОНИЯ

В нас гены рабства и насилия
И – краем – орд татарских вольница…
Степного волка попросила я
Взглянуть в глаза мне прямо, помнится.
Отвёл зрачок кровавый в сторону,
Лишь полыхнув им на мгновение…
Не верю ворогу и ворону.
А волку верю, тем не менее.
Мы с ним без стаи бродим порознь,
Как разлучённые любовники.
На сивых шкурах – шрамов полосы,
А вслед, в загривок, скачут конники.
Нас гены рабства гонят по полю.
Но огрызнуться можем запросто:
В какой-то миг навстречу топоту
Ощерить пасть свою клыкастую
И, смерть презрев, как в пропасть броситься
Пружиной выпрямленной, молнией…
Стихи вот так лишь в сердце просятся.
Вся остальная жизнь –
Агония.

***               
Вечной странницей в иноязычной толпе,
Паутиной в заброшенной отчей избе,
Прошлогодней травою на вешней тропе
Жить – сама по себе…
Потерявшейся лошадью в диком лугу,
Безымянной иголкой в огромном стогу,
Водопадом, застывшем в зиме на бегу,
Жить – я тоже могу…
Но не знаю – зачем, и не знаю – куда,
Как летящая прочерком в небе звезда,
Я живу, между пальцев роняя года…
Вот такая беда.

***
Чует сердце влюблённого правду и ложь.
Прежде – Слово, растение после и нож, –
Так лечил Авиценна, и метод хорош:
Всё поймёшь, обесценишь и хмелем зальёшь…

СИРЕНЬ

Бессонная ночь – это что-то из юных дней
Врывается в жизнь. И наживу берет мой ум.
Бессонная ночь – это спеет сирень в окне,
И гроздь тяжелеет, и клонится, как от дум.
Бессонная ночь – серебристый налёт луны
На каждом предмете. Как будто седеет дом.
Бессонная ночь. И таинственный шум.
Полны,
Как мёдом соцветья, мгновения за окном.
Всё кануло в Лету. Компании, детский грай,
И почести славы, и – в зеркале – тугость щёк…
И только сирень умоляет меня: узнай! –
И тычется мордой в стекло, как в ладонь – щенок.

***
Безбрежна былая нежность,
Слияние с нею – боль…
Ты любишь, ты тот же, прежний;
Не прежняя – я с тобой.
О, вечная непохожесть
Морей – и кипящих рек!
Впадая в тебя, прохожей
Я всё ж остаюсь навек.
Меня не убудет – знаю,
Ведь вся я – набег, полёт!
Я – дождь,
Ну а ты – Даная…
А надо б – наоборот!

ПОЛЁТ СТРЕКОЗЫ

Что это?!. Нитки светящийся дух
Вышить пытается трепетный воздух…
Кто это?! Зримо сгустившийся звук –
Выпавший шорох беседы межзвёздной,
Стрёкот столкнувшихся ночи и дня,
Козни лучами пронизанной тени? –
Будто бы сквозь, а не мимо меня
Мчит, – насекомое? Птица? Растенье?.. –
Нечто, скользнувшая с неба роса…
Век её – день, и пребудет он вечно!
Здравствуй, бесплотная жизнь –
Стрекоза,
           вдруг залетевшая в мир человечий,
Ставшая зримой на долгий денёк,
В радужных всплесках родившись, как в пене,
Села, приняв за удобный пенёк
Солнцу подставленные колени…
Вот он – цветок тишины…
Но испуг
Бросит в полёт безрассудную мудрость…
Зря ты страшишься протянутых рук!
Хрупкой судьбы не закончилось утро –
Детство и юность, и время любви…
Как он огромен, твой день безымянный!
Сколько в зрачках твоих солнца в глуби –
Столько, наверное, брызг в океане…
…К вечеру ближе – всё ниже полёт.
Всё позади – и любовь, и разлука…
Нечто (Растенье? Зверёк? Вертолёт?..)
Вдоволь изведало радость и муку,
Счастье иллюзий, прозрений печаль, –
Скоро к закату, к пределу, к преданью…
Кончился век. Но теперь по ночам
Слышу я в сердце тех крыл трепетанье,
Словно какой-то горит огонёк,
Жизнь освещая неровным полётом.
Чей-то вопрос безымянно жесток:
«Кем для сует заведён ты, и что ты
В этом потоке, где радостен бег
Каждой частицы в своём направленье?..
Что же такое, скажи, человек? –
Робот? Животное? Птица? Растенье?..»
Вот почему, просыпаясь в ночи,
Вслух бормочу – мне, увы, не до смеха:
«Кто ты, живущий во мне? – замолчи!..»
«Что ты?! – в ответ отзывается эхо, –
Кто ты? – растение, зверь или плод?
Вечность, в раёк заглянувшая в гриме?..»
Кто я и что я?
Наверно, полёт
Жизни, ненадолго ставшею зримой.

*** 
Сколько же быть мне, в конце концов,
Глухонемой, убогой!?
Как Джельсомино в стране лжецов
С кошкой своей трёхногой –
Так с неудобной для всех душой
В толпах перстом маячу…
Бог! Поколдуй надо мной ещё,
Сделай как все – незрячей!
Или же щедрость сполна сверши:
Дай мне такое Слово,
Чтобы из хаоса вечной лжи
Правда рождалась снова!..

ЗЕРКАЛО

…Что скажешь, Моцарт постаревший,
Бессмертьем переживший яд?
Навеки музыкой утешив,
Весь мир ты проклял, говорят?
Всё вечно: счастье и забвенье,
Глумленье толп и ложь похвал…
Шалуньи-Музы дуновенье
Сменил безвременья оскал.
Ты к славе, словно раб к галере
Прикован в млечности Пути.
Теперь ты ищешь встреч с Сальери,
Чтоб в нём на миг себя найти…

БРОЖЕНИЕ ЖИЗНИ

И река поменяет русло.
И вершины сотрутся в пыль…
Пляшет в чаше хмельное сусло,
Как под ветром бежит ковыль.
Говорят, – ненадолго пляска
Молодого, как миг, вина…
Стала быль не однажды сказкой.
Пляшет брага, – хмельна, юна!
Древний мир занесло песками.
Новый город поднялся вновь…
Пляшет сусло, уста лаская,
Будоражит весельем кровь!
Всё проходит. Одно нетленно:
Жизнь – что смерти самой сильней…
Сусло рвется сбежать из плена
Зыбкой, певчей судьбы своей!

КОРНИ

Печальный опыт – Золотой Орды,
Серебряного века русской рифмы, –
Все те в душе невидимые рифы,
Что не спускают мысль мою с узды…
Покорность – это страхи, от корней
Растущие  в судьбе ветвей-потомков.
Им век дано блуждать в себе, в потёмках, –
Так много тягот давят их извне.
Покорность – самый тяжкий в мире грех,
На нёй играет ложь, как на гитаре,
И то, что взять мы в жизни были вправе,
Всё съел чужой беспамятный успех.
Кого винить? – родню, чей бренный свет
Развеял вихрь времён уже навеки?
Творца, себя?..
Как много в человеке
Есть тайн, которых в мире больше нет!

***
Своё место смиренно и гордо прими –
Так учил меня с детства великий Руми.
Но не гордость мешает сходиться с людьми,
А смирение шепчет: надежды уйми…

***
Кому-то – стать мясом на мёртвой «Медузе»,
Кому-то – состариться в слюнках иллюзий,
Кому-то дарована высшая слава
И – смерть в подворотне в обнимку с канавой…
Мы – клоны людей, превратившихся в тени.
В каком-то стотысячном давнем колене
Какая-то ведьма в заношенной шали
Судьбу мою жизнью вписала в скрижали.
И как ни мечусь – повторяю беднягу,
Колдую, в стихи превращая бумагу,
Рисуя канву для какой-то судьбины…
Пророчица, фея, колдунья, ундина,
Смотри, – не обидь ни букашку, ни птаху! –
Грядущего грешная глупая пряха…

***
Не верь, что дверь закрыта.
Ночь везде
Уже сняла крючки, замки, засовы…
Отдай свой взгляд окну, листве, звезде
И облеки тревоги в мысль и слово, –
Стань невидимкой.
Рыщет время пусть
С кого содрать ещё кусочек жизни.
Уйди, как рыба, в тихий омут чувств,
Мир искази в его текучей призме,
Утраты встреч минувших подытожь,
Ведь в каждой – тень Рустама и Сухраба
(Отца и сына сталкивает ложь,
Но только грех убийства – это правда)...
Всё – правда, что свершается в ночи
Слепой судьбы, ведомой словом ложным.
Пока не грянет правда – невозможно
К себе, к своей судьбе найти ключи.
А что тогда останется? – окно,
Листва, звезда и тьма вокруг без края?..
…Как просто жить, самих себя играя.
И стать собой – увы, – не всем дано.

***
Какая грусть, какая злая грусть!
Я видела, как умирал мой друг,
Как он смотрел беспомощно вокруг…
Какая грусть, какая злая грусть.
Я помню вскрик, не помню только – чей.
Как заговор – консилиум врачей.
Я помню лбом стекла внезапный холод
И за окном – толпу деревьев голых.
Какая грусть!..
Вчера приснилось вдруг:
Всё тот же парк, и мне навстречу – друг
Живой, идёт, разбрызгивая снег,
Но бел, как лунь, как лунный снег во сне…
Он всё идёт, спешит, и всплеском рук
Зовёт меня – давно ушедший друг…
Он рыжим был – как солнце, как огонь,
Он обжигал, целуя мне ладонь…
Бегу навстречу, но встаёт стена:
Друзей, что были позже, имена,
Семья, работа, званья, ордена,
Толпа деревьев голых у окна –
Пустая чаща отпылавших чувств…
… Какая грусть, какая злая грусть!

НОВАЯ ЭПОХА

Ускользающей, уходящей –
Словно сумрак перед зарей, –
Проживаю – ненастоящей,
А не первой и не второй,
Ни десятой, ни даже сотой…
Где он ныне – двадцатый век?
Так пчела засыпает в сотах,
Если выставить их на снег.
Я осталась с задором прежним –
Пионерский костёр в очах!
Помню, кто они – Сталин, Брежнев,
Кто за кем, отчего зачах…
По утром напеваю бодро
Про туманы в седой тайге,
Хоть и знаю, – не светит одру
Победителем стать в байге.
Но привычно иду навстречу
Новым бедам, усмешкам злым…
Настоящее – только вечность.
Остальное – всего лишь дым.

***
Старость – мираж.
Не ракушка душа, а улита.
Чашу Хайяма меняя на чашу Джамшида,
Мы не стареем,  а глубже уходим в себя:
Там – где бореи, империй минувших судьба,
Холод прозренья и жар зарожденья надежд…
К Богу идем, не стыдясь наготы, без одежд –
Души упруги, объяты пушком и смуглы …
Старости нет. Шрамы бед. Расписные стволы…

ВДОХНОВЕНИЕ

Чувств юных взрыв, – что соловьиный свист! –
К вершине белоснежной восхожденье,
Желаний пир, живой родник прозренья,
Весь мир – у ног, и взор по-детски чист…
Но вдруг…
Едва проходит вдохновенье –
Так стыдно видеть весь в помарках лист,
Как смятое бельё грехопаденья…

***   
Я искала Бога на земле –
Я влюблялась в мудрых и красивых…
Слить сердца в одной туманной мгле
На мгновенье
Было мне по силам;
Я искала Бога в снах, в мечтах,
В трепете поэзии и мысли;
Слово я носила на устах
Тайной, не понятной нашей жизни;
Я искала Бога в немоте
Светлых рос на чашечках цветочных;
Я себя теряла в суете,
В графах жизни ставя просто прочерк…
И, почти закончив путь земной,
Вдруг узнала то, что знать без толка:
Бог везде, – тобой рождаясь, мной, –
Ищет он во всех себя – и только…

***
Старухи лукавы и злы, –
Так думалось в юности часто, –
Пролезут и в ушко иглы,
В борьбе за старушечье счастье:
Быть правой в любой маяте,
Злорадствуя, знать и провидеть,
В своих телесах, как в гнезде,
Меняться смелей, чем Овидий…
И вот я сама дожила
До этого возраста злого.
Но где она, эта игла,
В чьё ушко пролезть я готова,
Чтоб только остаться собой –
Всесильной и дерзостно-глупой?…
Я, может, годна на убой.
Но всё мне по-прежнему любо:
Сверканье локтей и колен
Девчонок, в любви не надменных,
И песни приснившейся плен,
И к истине все перемены…
Как прежде, всегда не права,
Я к внукам прошусь в ученицы…
А утро, забрезжив едва,
Зовет меня с вечностью слиться.

***
Всё копим в генах –
Время в них прессуем,
Не поминая то, что было, всуе…
Мы – дикари пещерные, Ньютоны,
Молекулы, нейтроны и протоны…
Мы – память всей Вселенной, склад познаний,
Библиотека сонма мирозданий!
Но… как любая книга, что на полке
Пылится, позабытая, без толка,
Пока её не сбросят с полки вниз, –
Стареем, сохнем и боимся крыс.

ПОЛЫНЬ-ЗВЕЗДА

Когда невмоготу дела мечтою мерить,
Потянет как в полёт —
В паденье, в грех, в бега…
Ах, Боже мой,
Страшны леса твои и звери,
Ах, Боже мой, — звезда светла и высока!
Упаднический дух — синоним тени света:
Поставить рядом — мглой
Связать непарность слов.
Об ангеле, что пал на землю эту с неба,
И память в небесах презреньем занесло.
Мы — правнуки его. Мы в нём навеки пали.
Нет, не раскрутишь вспять пружину бытия!
Клубится мгла в душе, текут иные дали
Сквозь даль земных веков — дразня, казня, томя…
И так порой тоска
Возьмёт, что пнёшь в отчаянье
Свой путь, свою стезю — и только пыль столбом!
Упаднический дух в нас вечно изначален.
И ангельская блажь ещё крепка при том.
Могу ли я винить себе подобных в чём-то?
Нас равно мучит страх, и злоба, и вина.
Всего лишь только шаг от ангела до чёрта.
Упавшая звезда изгою суждена.
Сначала с неба — вниз, на землю. Ну, а после?
Под землю, в недра, вглубь, в доклеточные сны?!..
Мой предок, ангел мой, ты не виновен вовсе:
Изгнанник — ты, как мог, пытался стать земным.
… Но вновь горит звезда меж косм седой полыни.
Упаднический дух ведёт земную плоть
К обрыву торных троп — чтоб снова пасть, отринув
Во имя крыльев всё, что ниспослал Господь!

***
               
           «Запад есть Запад, Восток есть Восток,
            И с места они не сойдут».
         Киплинг

Целебный мёд – молчанье говорящее.
Лишь на Востоке так заведено:
Минувшее – уже не настоящее.
В отраву превращается вино.
Лоза была соблазнами усеяна,
Пьяня и ароматами дыша…
Пусть Запад тешит разум колизеями.
Восток – реки текучая душа.
Здесь жизнь в момент меняется стремительно,
Летит, бурлит, не ведая, куда.
Прозреньем вдруг становится наитие.
Но жжёт азартом близкая беда…
Бурленье рек, болтливое до времени,
В песках веков находит свой закат.
Кочевье – вот грядущее без бремени.
Целебный мёд. Забвенья сладкий яд.

*** 
Спой на грустном своём языке
О реке, что бежит от истока,
От ключа, от родного порога,
Чтоб себя потерять вдалеке…

Спой на древнем своём языке,
Что не спустятся горы в долину,
Что в пустыне, жарою палимой,
Снег – всего лишь мираж на песке.

Спой на сладком своём языке,
Как ты верен жене волоокой.
Самородные чувства Востока
Сам Аллах промывает в лотке.

Спой на странном своём языке,
Что отныне не встретимся больше…
Я в пустыне велением Божьим –
Лишь снежинка на вечном песке.

***
Обещание –  самоуверенность листьев,
Зеленеющих только недолгий сезон.
Обещание – зыбкая истина истин,
Что по сути – всего лишь бездонный озон.
Но с какою надеждой спешим надышаться –
За мгновенье – на всю, что отпущена, жизнь…
Обещание – мостик над бездною шаткий,
Если сможешь, – пожалуйста, что ж, удержись…
Ах, надежда любви нескончаемой, вечной,
В человечьем невечном слепом бытие!
Кто-то в юности нас обнимает за плечи…
Обещание – встреч скоротечность в фойе.
А теперь я поверила в Необещанье:
В предназначенность нашей разлуки, в ничто!
Может, это созревших сердец обнищанье?
Может, так. Не обманута буду зато
Ни объятьем, ни клятвами, ни вдохновеньем.
Никогда мы навеки не будем верны!
… Оттого-то мне дороги эти мгновенья,
Оттого они, будто бы вечность, длинны…

СЛОВА

Ты говоришь слова, но видятся предметы:
Лагуна, синева, слепящий зной и лето…
Молчишь – и за окном
Сгущаются потёмки.
Так где же мы живём –
Всех слов земных потомки?
Быть может, мир давно исчез, погас, свернулся,
Своё нащупав дно,
Он лишь в словах очнулся,
Рисуя аромат, цвета, и свет, и тени,
На память, наугад, –
По грёзам поколений?!..
… Ты говори слова.
А я в них буду юной
Расти, как в дождь трава
Вдоль поручни чугунной,
В скворешне вдруг проснусь
Пичугой в одночасье,
Черешней, –
Сладкий груз
Внесу в простое счастье;
Ты говори слова…

ЗИМНИЙ ДЕНЬ               
               
                Алеку
Этот горный хрусталь бесконечного дня,
Что останется в вечности каплей янтарной,
Промелькнул, как мгновенье, светясь и звеня,
Превративший нас в сказочных снежных кентавров…
Как летели мы рядом, сливаясь с лыжнёй,
С бесконечною пляскою горных зигзагов,
Наполняясь такой неземной белизной –
Столько света в душе не накопишь и за год!..
В этом танце восторга, движенья, любви
Я кричу тебе молча – глазами – о счастье…
В самый пасмурный час этот день позови:
Будет снова и снова он с нами случаться.
Белый шлейф мы с тобой пронесли по горам,
Чтоб побыть королями в игре человечьей…
Этот праздник – как свыше отпущенный нам, –
Нашей поздней любви быстротечная вечность.


СНЕГОПАД

Мир сияет, зачёркнутый снегом.
Кроны вдруг распушились вдвойне…
Всё с лихвою отпущено небом,
Всё стремится остаться в весне,
Превращая снежинки в созвездья,
В танец бабочек, в грёзы цветов:
Белоснежной сирени соцветья
Раскрываются в купах кустов…
По пушистому насту ступая,
Понимаешь, как мир этот чист,
И душа, что жила, как слепая,
Устремляется мыслями ввысь,
Потому что заносит забвенье
Всё, что было худого вчерне…
Что, сменяясь, несут поколенья?
Новизну. Чтобы вновь по весне
Все прозренья, сомненья и зависть
Под сугробами новых минут
Превратились в нежнейшую завязь,
Что цветами без нас назовут.

ВОСКРЕСЕНИЕ

Весна. За всем, что было! – парадокс...
Сначала осень кроны обокрала,
Потом вовсю бесчинствовал мороз,
Мир превратив в бесформенность кристалла,
И небеса без месяца и звёзд
Пророчили уже кончину света,
И сад чернел, похожий на погост,
Как черновик ушедшего поэта…
И вот весна!.. Деревья вновь в цвету.
Знак человека видится в соцветьях –
Пять лепестков! Природа на виду
Раскрыла тайну тысячи столетий  –
Реинкарнаций суть…
У вишен, груш
Бесссчётно звёзд на каждой ветке тонкой.
Воскресло б столько в тьму ушедших душ –
Что с ними делать стали бы потомки?
Как разглядеть в мерцании цветов
Гомера, Гейне, Пушкина, Хафиза?..

… Вот слепок, отраженье парадиза,
Где нет плодов, что мир вкусить готов.

***
Что имеем – в конечном итоге не ценим.
Достижение нам интереснее цели.
Разве нужен разбитый кувшин Авиценне,
Что на ощупь во тьме его выстроил в целый?

БАБУШКА

Сидит, уставилась в окно,
Как будто ждёт подарка свыше.
В кармане фартука давно
Рука, забывшись, что-то ищет.
Ложится на пол тёплый свет
Большой румяною краюхой.
Шагни в него – десятки лет
Ты сбросишь, мудрая старуха!
Сидит и щурится светло:
Как будто молодость – не манит,
Как будто все Добро и Зло
Уже лежит у ней в кармане.

ВЫБОР

Мыслью кочевника долгою – вспять
Время повернуто. Стремя вонзилось
В небо атласное, в тайную пядь
Центростремительной взнузданной силы.
Древность. Бегут ковыли, серебрясь.
В мареве дымном осталась ночёвка.
Сердце кольнёт центробежная связь:
Тает в пыли силуэтом нечётким
Тот, кто остался на чёрной земле,
Выжженной за ночь неправильным кругом, –
Дом поднимать на остывшей золе,
Злаки растить, покоряя округу…
Что разлучает людей навсегда?
Время? Пространство? – даётся на выбор.
Братья, друзья ли – проходят года, –
Кто-то с пути обязательно выбыл:
Каину – землю возделывать в срок,
Авелю – новые мерить пространства…
Нож занесён. Совершается рок:
Каждому взлёту грозит постоянство.


МИГРАЦИЯ
               
                "…Каравай, каравай, кого хочешь – выбирай…"
                (детсадовская считалка)

Уезжают товарищи наши,
Друг за другом – как листья летят.
Уезжают Валеры и Саши,
Чтоб уже не вернуться назад.
Знаю, вспомним: живут они там-то…
Но разлука навеки – как смерть.
Азиаты России, мутанты…
Попрощаться бы наспех успеть.
Первых мы провожали гурьбою,
А теперь – на ходу не всегда.
Обернулась для многих судьбою
С неба павшая в детстве звезда.
Уезжают – Серёжи и Миши.
Остаются – Нуржан, Карабай…
Каждый третий становится лишним,
Если делит жульё каравай.
Поделили отчизну на части
Между теми, кто свой и не свой…
Неделимо забытое счастье –
Поделиться с друзьями бедой.

***
Твоих нежных речей серебристый ручей
Обмелел, и душа моя стала ничьей.
Лампа в сотни свечей не осветит ночей,
Где орудуют мысли – орда палачей.

ЭЙ, СОРБОН!               
                «Эй, караванщик, замедли ход!
                С милой душа моя тоже уйдет…»
                Саади            
Где они, каравана следы?..
Через десять веков Саади
Окликает печалью: гляди,
Сколько горя у вас позади!               
Сколько счастья, что мимо прошло!
Всё сыпучим песком занесло.
Караванщик, замедли бег!
Исчезает за веком век…

Караванщик стегает коней –
Жизнь вращается спицами дней.
Словно пленница в коробе лет,
Оглянуться не смею в ответ:
Там душа моя, древний поэт,
Плачет, рвётся за мною вослед…

«… Караванщик, замедли ход!
Жизнь моя с караваном уйдет,
Та душа, что с моей – как одна,
И она исчезает, она…».

Саади через десять веков
Не ослабил звенящих оков.
Караван затерялся в песках.
Только голос не гаснет в веках,  –
Голос, мною любимый до слёз,
Душу ранит падением звезд:

– Не спеши, Караванщик, прошу,
Ведь любовь в своём сердце ношу –
Целый мир умещаю в груди,
Не губи этот мир, подожди!
Караванщик, замедли ход!
Жизнь моя с караваном уйдет…
 
ЛЕТО–2008
 
Тоска уже достигла апогея.
Июль от ливней вечно подшофе.
Сплетают сеть над городом, наглея,
Обрывки пошлых песен из кафе.
Весь мир вокруг – жующая таверна
С последним днём грошовым в кошельке…

Такого одиночества, наверно,
Не знает рыба, спящая в садке:
Друг другу мы давно уже незримы,
И каждый – смотрит триллер о себе,
И лица, неразборчивые в гриме, –
Эскизы к незаказанной судьбе.
B нас Бог уснул. Надежды опустели.
Взрываться Солнцу незачем уже.
Ведь всё равно, в каком ненужном теле
Взойти пустой несбывшейся душе.

***
Привыкают к уделу, как к воле Творца,
Привыкают и к делу, и к власти винца,
Привыкают к идеям любого глупца…
Лишь привыкнуть к беде не умеют сердца.

***
Как джинн в сосуде ждёт освобожденья,
Как слово – вдруг взойти из немоты,
Как божий дух – святого воскресенья,
Как вешних дней – промёрзшие сады,
Так я томлюсь. Считаю дни.
Бесцветной,
Лишённой аромата и огня,
Застыла жизнь, похожая на слепок
С той, настоящей. С радостной меня.
Неболдинская осень промелькнула.
Без Годунова. Германна всё нет.
Сама себя я словно обманула,
Задав вопрос и не найдя ответ.
История болезни интересна
Тому, кто болен. И его врачу.
Но я в своих молитвах о болезни
С единственным целителем молчу.
Моё тысячелетие под знаком
Молчанья Рыб
Взрастило всех землян.
А новый век – учёный, а не знахарь,
Бездарный на спасительный обман.

ВЕЧЕР РУССКОЙ ПОЭЗИИ
В ДЖЕТЫ-ОГУЗЕ
                В. Шаповалову

Курорт. Былой империи обломок.
Барокко зала. Гипсовый тиран…
Поэта голос в зале хрупко ломок.
За окнами – ноябрьский туман.
Словесности нездешней неуютно,
Но снисхожденья полон персонал…

… Как элефант, попавший в мир посудный,
Неясный, как невспыхнувший напалм,
Товарищ мой в покое этом странен,
И отстранён, от скуки впавший в спесь,
Как будто прочь умчался он в астрале,
Комком одежды тело бросив здесь…
Мы с детства с ним не терпим снисхожденья.
Нам чья-то жалость – вызов на дуэль.
Наш путь всегда – сплошное восхожденье,
Хоть как провал зияет в небе цель.
Мы на курортах вечно мимолетны,
Как всплеск зарницы в сумраке сплошном,
Одною одержимые работой,
Что чтима в измерении ином.

Товарищ мой!.. В какой бы передряге
Себя не находили мы с тобой,
Мы изливали душу лишь бумаге
И потому не спорили с судьбой.
Да и сейчас мы истинны – в астрале:
Пусть тени носят званья, ордена…
Зато себя в потёмках не теряли
И всё потомкам выдали сполна!

***               
И усмешка Хайяма, и улыбка Хафиза
В моём скромном спектакле сбылись, как реприза.
Ветер с тумбы срывает обрывки афиш,
Как седой травести надоевшей капризы…

Воротник подниму. Побреду по хрустящей,
По осенней аллее – уже в настоящем
Обнажённом и трезвом своём бытие
Под луною, меж веток корявых летящей,
Как фонарик швейцара в безлюдном фойе…

Нет счастливее в мире сейчас существа.
Облетели слова, шелестя, как листва.
Я иду – от рожденья нема и слепа,
Понимая, что сыграна  чья-то судьба.