у каждого свои раненья

Он умер словно на руках,
на кухне, головой к порогу,
плыла я в мягких облаках
и что-то говорила Богу.

Не страшно было. Года два,
как нас готовило пространство
и время. Странно, я - жива,
и в этом мире - постоянство...

Под вечер наша колыбель
раскачивалась полюбовно,
а заполночь - прибой на мель
его мне выложил бескровно.

С ума сходила медсестра,
руководила, что мне сделать,
но не раздуть уже костра
искусственно, не захотела

остаться острая душа,
решившая отдаться в вечность;
и я стояла не спеша
над этой бездной поперечно

оттуда - очень долгий срок,
червоточила безмятежность
тревожностью, и я нырок
проделывала в неизбежность:

любила то, что под рукой,
и до безумия, до дрожи
пронзительной; ушел покой,
срывая ремешки из кожи;

болела страшно голова
не год, не два, и неотступно
доказывала, что жива
себе и небу целокупно.

Я знаю - ЧТО - животворит,
а что - сосущая пиявка,
мне тьму - плеяда озарит,
когда в душе коллапса давка.

Мной перечитано до дыр,
закапано слезою жгучей -
сокровище: абстрактный мир
в конкретной гуще доставучей.

И ритмы песен боевых
осколки в теле растворяли,
когда давало зло под дых,
когда кошмары в центр стреляли -

пол не дождался от колен
беспомощного поцелуя,
и если попадался плен -
он знал, что яйцами рискует.

Терпенье вывело не раз
из ступора времян усталых,
я знаю, где нажать на газ,
где сбросить, чтобы мал-помалу

войдя в зеркальный лабиринт,
вобрать забытые страницы
своей судьбы, нарезав винт
до взлета над собою Птицы, -

я знаю все, как пальцев пять,
и мне отвратны промедленья
в страданиях; но ходят вспять
здесь раки с беспросветной ленью,

насилуя не тот проход
самим себе, и извращенье
возводят в пик высоких мод,
сошедших клином с возвращенья -

в безликость мерзкой пустоты.
...Дела - твои, решаешь - ты,
но как ты умер - я видала,
и жизнью правду отгадала.