Глава 5. Дизассемблер

                «А откуда ты знаешь эти слова?
                – Помню. Два больших,  ласковых человека. Гораз-
                до больше, чем вы…  По  бим-бом брамселям! Щел-
                кунчик!... Сверчок  на  печи. Мар-ри! Мар-ри! Свер-
                чок кушать хочет!
                Малыш  выкрикивал  слова  сочным  баритоном: за-
                крыть глаза – так  и  видишь перед собой огромного,
                полного  крови  и  радости жизни человека, бесстра-
                шного, сильного, доброго.
                А.и Б. Стругацкие. «Малыш».

А вот на меня у Рудольфа вначале
Был план. «Я» ведь Жилина друг.
Как Юру, «от группы меня оторвали»
И это случилось не вдруг.
Ведь Горбикову сам Гайдалов признался,
Когда тот к нему подошёл.
И с тайной навеки своей он расстался,
Чтоб было ему хорошо.
Роман, в воплощенье Рудольфовых планов,
Хотел, чтоб в течение дня
При том «Саркофаге» я был постоянно –
Смотрителем сделать меня.
Пока оформление шло документов,
В запаснике был помещён.
Но не избежал я при том инцидента:
Бдил «юный сержантик» – КОМКОН.
Поскольку в КОМКОНе опять засветился –
«Сержант» незнакомца «засёк», –
Юркольцин немедленно подсуетился –
Пришёл ко мне «на огонёк».
Увидев меня, Гений не удивился:
Был узнан немедля Юрок.
И «в канализацию он просочился»,
Когда срок той встречи истёк.
Потом, уже ночью, в таинственном шуме,
Изящный Толстушкин пришёл.
Он был «в превосходно сидящем костюме».
И он на меня произвёл
Огромное, помнится мне, впечатленье:
Какое имел он «амбре»,
Какое таинственное появленье,
И прядь в волосах – в серебре.
И вот «со смотрителем тихим с Горгоны»
Беседу они провели.
Был этим рассказом слегка удивлённый
Затворник, сидевший вдали.
И мне рассказали, что новый Всевышний
У нас, и что я – матрикат,
И как поработал у них «третьим лишним»
Тот, чей я теперь «младший брат».
«Ты можешь всё сделать, к чему он стремился –
Толстушкин сказал молодцу. –
Не сделать бы этого, как бы ни бился,
Гайдалову-то, хитрецу.
И можешь не призрачно ты, а на деле
«По морде» Амвросию дать:
На что наши очи бы здесь не глядели,
Про всё можешь ты рассказать.
Кого ты захочешь, тех можешь ославить,
Кого ты захочешь – раскрыть,
Людей призадуматься чтобы заставить
И свет на дела их пролить.
Да, нами про это написано много,
Но всё это – «двоичный код»,
На этой «реке» – смысловые «пороги»
И Слово не каждый поймёт.
По этике бога мы прямо не можем
Вам всё про себя написать
И должен наш брат быть весьма осторожен:
Зачем ребятишек пугать?
Но ты-то не бог, ты законом не связан:
Посредник ты среди людей.
Поэтому правду скрывать не обязан,
Как вёл здесь себя чародей.
И скрытый наш смысл первозданный придётся
Тебе восстанавливать там.
И в этом помощник тебе не найдётся,
Редактором будешь ты сам.
Но помни, что труд дизассемблера сложен,
Поскольку в свой «двоичный код»
Смысл разный у слов нами может быть вложен –
И свой проверяй перевод
По РАЗНЫМ источникам. «Свод у пещеры»
Имеет с десяток «слоёв»:
«Слой» Пушкина, «слой» от Шекспира, к примеру,
Дюма, Свифт дал несколько слов.
Поэтому свой кругозор максимально
Ты должен всю жизнь расширять:
Знать жизнь на Земле и в глубинах астральных,
Чтоб смысл мог любой ты понять». 

Конечно, с восторгом я с ним согласился.
А утром открыли музей,
И следом в музее Роман появился
С всесильной бумагой своей.
Поставили стол в уголке под плакатом
И кресло за этим столом.
И стал я служивым уже матрикатом,
«Следил за порядком во всём».
Меня посетил и Вязанский упорный.
Увидя плакат на стене,
Прочёл он: «Гомункулус лабораторный» –
И взглядом скользнул он по мне.

Салага, я взгляду значенья не придал.
И только Вязанский ушёл –
Бродить стал везде с независимым видом:
При деле, и мне хорошо.
Но как оказалось, не придал значенья
Я взгляду Вязанского зря:
Тот взгляд и обрёк меня вновь «на мученья
И смерть», вообще говоря.
Вязанский, тем снятьем своим потрясённый,
Рыть носом был землю готов
И хуже стал пуганой этой вороны,
Что стала бояться кустов.
Увидя меня, он опять испугался
И стукнул в знакомую дверь:
«Какой-то «хаммункулус» там затесался.
Что делать-то с ним мне теперь?»
Геннадь Николаич совет дал сердечный:
«Оформите, как экспонат.
– Живого?
– Условно, условно, конечно.
Не надолго ж, вам говорят.
– А списывать как?
– Ну… пришёл, мол, в негодность,
По форме составите акт.
– А кто мне подпишет?
– Подпишут свободно,
Так чувства мои говорят».

И вот мне Роман подготовил отправку
На Землю, Высокину вслед.
Кто нужно, ему подписали заявку –
Преград для меня, вроде, нет.
Приходит в музей – а музей на запоре.
В запаснике – нет никого.
И недоуменье у Ромы во взоре,
И он не поймёт ничего.
Вязанского срочно Роман вызывает –
Мол, нужно пройти мне в музей.
Ключами гремя, тот музей отпирает,
А сам всё стоит у дверей.
Я встретил Романа слегка удручённый:
Пришлось мне сидеть взаперти.
Роман этим делом слегка был смущённый:
«Потом разберёмся, прости».
И только из зала меня он выводит –
В дверях же Вязанский стоит
И взгляд контрразведчика грозный не сводит
С меня. И в упор говорит:
«А вы-то куда?
– Как «куда»?
– Извините:
«Хаммункулус вы, общий вид»?
Ну вот вы на место своё и идите,
Там, где ваш плакатик висит.
– Какой «хамункулус»?
– А… «лабора… тарный»,
Тринадцать-сто семьдесят пять –
Вот номер записан здесь ваш инвентарный,
Извольте-ка вы прочитать.
Роман Виссарьоныч, живей выходите.
Закончили ваши дела?
– Но вы человека со мной отпустите!»
Вязанский же был – как скала:
«Вам что, о музее приказ неизвестен?
Его ни один экспонат
Не может быть вынесен – торг не уместен! –
Не может быть так же изъят.
И я разбазаривать вам не позволю
Бездумно реликвии те.
Я знаю: вам дай слабину, дай лишь волю…
Но бдительность – на высоте!
В таком вот аксепте». Роман удалился,
Унылый имеючи вид.
А я – под замком снова там очутился,
В углу, где плакат «мой» висит.

Роман с сей угрозою срыва их плана
К Толстушкину враз заспешил.
Задумался Феб над словами Романа –
И эту задачу решил.
Роман на другой день ко мне заявился
(Открыт был злосчастный музей
И «юный сержант» у дверей суетился,
Следя за порядком вещей).
И молвил Роман: «Вот что, парень. Вязанский,
Как ты уже понял, скала.
И знает Юркольцин, гранд этот испанский,
Какие с тобой тут дела.
Так что, мил дружок, приготовься ты снова
«Красиво опять умереть».
Дела, видишь сам, завернули хреново
И мне здесь тебя не спереть.
Не переживай, «старший брат» твой любезный
На это готов был всегда.
– А что надо сделать?
– В «коробке железной»
Опять посидеть, как тогда
(Роман говорил, как кинопровокатор).
И с новой программой теперь
Вернуться опять в этот свой «детонатор» –
Тогда нам откроется дверь…»
И я согласился, чтоб дальше ни сталось,
«Тот фильм до конца досмотреть»,
И «самоубийство где не исключалось»,
События все претерпеть.

И Жилин подробно секрет «Саркофага»
Мне там два часа объяснял.
Не должен писать ничего на бумагу,
А только чтоб запоминал.
Когда опустел наш музей под надзором
И заперт был я на замок,
Я взял свою «блямбу», внимательным взором
Её оглядел, даже взмок
Слегка от волненья. Потом «детонатор»
Тяжёленький поворотил
И в щель агрегата, что был архиватор,
Нажав до щелчка, утопил.
Потом в агрегат я залез еле-еле,
По кнопкам рукой пробежал,
Потом вслух Программу прочёл, как велели –
И красную кнопку нажал.
Так «самоубийство» моё совершилось,
Сознанье померкло моё.
Недолго моё «умирание» длилось,
Не долгое было житьё.

Теперь реконструкцию в дело пускаю,
Свидетелем быть я не мог
И ход тех событий со слов только знаю,
Что дал мне заботливо Бог.
Инструкций он мне написал всевозможных –
«Малыш», «ЖВМ», «ВГВ»
Иль «ПНВС». Те инструкции сложны,
Читал я, «чеша» в голове.
А перед той «смертью» моей, накануне,
Событьице произошло,
Для непосвящённых осталось что в туне,
Его не задело стило.
Там произошли изменения в штате
И в зале, где я «куковал»,
Дежурить стал Ромин старинный приятель,
Который за мной наблюдал.
Ну, тоже «случайнейшее совпаденье»,
Как Ван пресловутый Блерком.
И за экспонатом живым наблюденье
Отдельно устроил КОМКОН.
Согласно инструкции тайного плана,
Увидя, что я вдруг исчез,
Дежурный, хороший знакомый Романа,
Те «блямбы» проверить полез.
И там увидал, что в тех гнёздах футляра
Теперь не хватает уж двух.
Тогда к «Саркофагу» он кинулся с жаром,
Едва переведши свой дух.
И он потревожил его архиватор
И кнопочку в пульт утопил.
И выпал ему на ладонь «детонатор» –
Значок его цвет изменил.
По этому цвету он и догадался,
Что реверс удался вполне.
И «в панике» парень с КОМКОНом связался:
«Комиссию надобно мне!»
А мой «детонатор» (ошибся, возможно:
Ещё первый шок не прошёл!)
Несёт не в футляр, а кладёт осторожно
Уж в свой специальный чехол.
Чехол в свой карман боковой опускает,
Чтоб был он всегда под рукой
И кнопкою этот карман замыкает
(«Забывчивый» парень такой!).
Когда представитель того Комитета
С дежурным связался, то он
Историю тайно-кошмарную эту
Ему сообщить принуждён:
Нашёл, мол, когда «Саркофаг» проверялся –
Пропал «детонатор» опять,
А так же куда-то «объект» подевался
Тринадцать-сто семьдесят пять.
Комиссия птицей в музей этот мчится,
Не ближний хоть был это свет.
Но странное в ней «совпаденье» случится:
В ней информатолога нет.
Зато в ней наличествовал А.Толстушкин.
Ему в суматохе агент
И передал в руки ту «блямбу»-игрушку,
Такой улучивши момент.
И кто-то в комиссии той догадался
Вниманье своё обратить
На то, что один агрегат оказался
Закрыт. Кто б мог это закрыть? 
Дежурный как будто бы лишь спохватился –
И нужную кнопку нажал.
Когда агрегат «Саркофага» раскрылся –
В нём эмбриофор мой лежал.
И сопредседатель один вопрошает:
«Кто может нам всё объяснить?»
И тут Аполлон им и предполагает:
«Видать, тяжело стало жить,
Когда всё узнал он. И я полагаю,
Не выдержал знанья малец.
И самоубийства я не исключаю,
Печальный у дела конец.
– А где «детонатор» его?
– Ну, возможно,
Похожи здесь с «Ласко» дела:
Разрушили «блямбу» там неосторожно –
И «Эдна» тогда умерла.
Теперь же инверсию мы здесь имеем:
Разрушился сам матрикат –
Исчез «детонатор». Я так сожалею,
Что дел не воротишь назад!
Ну, что ж, надо акт нам составить по форме.
Вязанского надо позвать,
Чтобы соблюсти процедурные нормы,
И акт ему тот подписать».

И как предсказал Гений наш Генеральный,
Вязанскому переживать
Не надо, списать чтоб «объект» специальный
Тринадцать-сто семьдесят пять.
Вот так и «исчезла» душа моя – «блямба»,
Так «умерло» «тело» моё.
Толстушкин сказал потихонечку: «Амба!»,
В тайник убирая её.
На «Странников» вредных, что «блямбу» ту «стёрли»,
Списали меня, «Малыша».
И не удивительно: раз меня спёрли,
В гнезде уже нет ни шиша.
Земного отца для меня подобрали,
Естественно же, из своих.
Служил в ГСП у них парень вначале,
Зачёты сдавал он у них.

Был самый конец позапрошлого века,
Когда он на спецкорабле
«Спустился в Кольцо» – родился человеком
В Поволжье, на нашей Земле.
Когда Дроздачёвым он Васей родился
В Поволжской деревне, в глуши,
Корабль – по программе – в валун превратился,
Был спрятан средь камней больших.
И кто он, и что он был в самом начале –
Сиё до меня не дошло,
Раз старшие это мне не рассказали –
Сего не коснётся стило.
Теперь и подавно историю эту
Уж некому мне рассказать.
Но судя по возрасту, в первую эту
Войну смог он повоевать.
В гражданскую же не простым был рубакой,
Есть снимок старинный один:
Был с шашкой и маузером там вояка,
И в кителе, как господин.
Отец грамотей был. И почерк отменный
Имел, с буквою завитой.
И был он сначала не просто военный,
А писарь он был полковой.
Ко времени же, как я должен родиться,
Имел он достаточный чин
И грамотностью он сумел отличиться:
В райвоенкомате начфин.
Вторым уже браком на матери нашей,
Швечихиной Анне, отец
Женился. Хохлушки, знать, не было краше,
Повёл он её под венец.
И тоже, видать, не крестьянская дева,
Гимназия чувствовалась:
Некрасов и Пушкин звучали в напевах.
Средь немцев она родилась
В Поволжье. И «шпрехала» мама на «дойче»
С подругою, как на родном.
Когда соберутся – лопочут, хохочут,
Как будто бы в царстве ином.
И генный мне код подобрали отменный:
Намечен, проверен не раз –
Шестой я ребёнок. И все непременно
Таланты собрались у нас:
У Клавы – гитара, Борис –  мандолина,
И с Зоей у них карандаш
Творит чудеса. Вот такая картина,
Такой генокод этот наш.
И перед войною, найдя, передали
Ту «блямбу» отцу моему.
Инструкцию Ромы ему прочитали,
Что сделать ему самому.
  В корабль ему встроили и архиватор,
Что сделал дотошный Роман,
Чтобы активировать мой «детонатор»,
Когда будет мозг мне задан.

И вот мать беременна мною. Папаша
(Естественно, полиментал,
И в пятом творит измерении нашем)
Мою эту «блямбу» достал
И раззиповал её в том агрегате,
И душу на мозг посадил.
Во чреве мамаши теперь матрикатик
Ребёночком дни проводил.
И вот уже я в сорок первом родился,
Январский «поскрёбыш» у них,
Рождённый «в рубашке». И вот закрутился
Вихрь бедствий военных лихих.

Увидя, что всё разрешилось нормально,
Отец архиватором тем
Стирает на «блямбе» мой код специально,
Никто чтоб не влез. А затем
Отец бортжурнал корабельный стирает –
Старинное правило есть.
Потом сам корабль в подпространстве взрывает,
Следы чтоб покрепче заместь.
И главное, ради чего уничтожил
Корабль – чтоб взорвать агрегат,
Которым рожденье моё подытожил,
Вот факты о чём говорят.

Отец – точно умер: отправлен был в лагерь.
Прощанье его с Малышом
Осталось в мозгу, как на фотобумаге –
Так помню его хорошо.
Запомнилось много и шуму и вою,
Вокруг – всё народ без конца.
Вертел любопытною я головою
На проводах этих отца.
И было там лето, а на небе – тучи,
Несла меня мать на руках.
А батя щекою соею колючей
Прижался к щеке второпях.
И снова с рук на руки странные люди
Меня стали передавать
Обратно к мамаше. И день этот будет
Всю жизнь во мне существовать.
И в лагерь забрал он с собой «детонатор»
(Естественно, «блямба» была
Всегда в измерении только лишь пятом,
Невидимо в мире жила).
Вот так и остался я: «без документов»,
«Подкидышем» и «Малышом».
Был замимикрирован «аборигентом»,
«Невидимым» в жизни пошёл.
Отец арестован из целей был скрытных:
«Пилота» малыш был лишён,
Чтобы по нему никакой любопытный
Подольше меня не нашёл.
И значит, никто ничего здесь не знает,
Кто я здесь, на этой Земле.
Туман лишь над жизнью «подкидыша» тает
И путь мой скрывается в мгле.

«Безногим», «искромсанным» тем матрикатом
Родился на свет этот я,
Являясь Гайдалова «младшеньким братом»,
Вот участь отныне моя.
Когда ж по Земле я затопал ногами –
Растерян, забит, удручён,
Свой собственный опыт неся за плечами –
То «Я» стал теперь уже «Он».
Я стал «Малышом». И несчастный «матрёшка»
В суровые лапы попал.
А он – к «сероглазой» своей понемножку
«Сердечны» ключи» подбирал.
А я, словно «внук» для того «Прометея»,
Жил, «как не от мира сего»:
Слукавить, украсть, как другие, не смею,
За грех не побью никого,
А разве скажу: «Ай-ай-ай!» И я верил
В Великий Советский Народ
И с догмой в душе, зауча, не проверив
Открыто на грех шёл в поход:
Рабочий сказал, что начальник нечестный
Поступок свершил здесь такой –
Считал я к начальству явиться уместным
С претензией от мастерской.
Ну а «подзащитные» не подтверждали
Своих, в разбирательстве, слов.
И часто обхезанным был я в финале –
Удел в моей жизни таков.
«Служить я был рад, а прислуживать – тошно»,
Начальству не мог угождать.
Начальство же службу мою, как нарочно,
Увы, не спешит замечать.
Мной «Теплосети» сэкономлены тыщи.
Директор же ценит того,
Кто шланг для него на работе «подыщет» –
Сопрёт там для дачи его.
Вот так для него и старались ребята,
Я ж – честно в подвалах потел.
Но я ничего, кроме оной зарплаты,
Всю жизнь никогда не имел.
«…Ну что ж он не видит, дурак бестолковый,
Важна как работа моя?!»
Однако директор, хоть старый, хоть новый,
Уверен: дурак-то здесь – я.   
Всю жизнь рифмы плёл я под карикатурой
(Прогул, самовол, сизый нос).
Так что я не мало от прежней натуры
В судьбу матриката принёс.
Всю жизнь заголовки писал я крутые,
Ошибки сажая подряд.
Хронический голод и ноги кривые
Реальный портрет довершат.

И мне иногда снится сон: я гуляю
По лесу вблизи городка –
И вдруг на строения я набредаю,
Что видел я издалека.
И я узнаю будто эти строенья,
Знакомые, будто, места.
Но нету людей там и нету движенья,
Вокруг – тишина, пустота.
Хочу я назад повернуть. Но преграда
Уже преграждает мне путь:
Высокий, колючий забор. И мне надо
Теперь к проходной повернуть.
И сигнализация на том заборе,
Охрана стоит в проходной.
А я же – без пропуска, ну как на горе,
Бумажечки нет никакой.
На поиск лазеек в заборе пускаюсь,
В волненье мечусь взаперти –
И с тем ощущением и просыпаюсь:
Лазейку не смог я найти.
Ещё много раз снился сон: забираюсь
На гору, устало бредя –
И так же в волненье всегда просыпаюсь,
Два метра всего не дойдя.
Знать, я не достигну вершины желанья.
Но кто же из «Лесу» меня
Проводит, когда прекращу я метанья
Свои у последнего дня?...


Рецензии