На Русь!.. Рок-опера

На Русь!..

Рок-опера

В одном из маленьких городов Крыма Ант, возле чудесной церкви Св. Николая, что стойко держится на самом обрыве уже 3 века, за пару часов до рассвета, криком кричала от ревности красавица-Нюрка на жениха Ивана:
- Ах, ты ненасытный лавелас! Люська сказала, что ты только от Майки и вы оба были голыми!..   
-  Что?! Ты веришь этой засоне?
-  Да!
Свидетель Люська, она же 3-х летняя сестра Ивана, куклой висела на одной руке, зажатая в крепкой ладошке Нюры, засунув большой палец второй руки в рот, наподобие соски, и крепко спала...
Иван кинулся, было, к врушке отшлепать, но получил от невесты такую затрещину, что почувствовал, как из него  выходит Любовь...
-  Все бабы - «динамо», засохну девственником!
Он крутнулся на месте и горько запел:
- Я душе запрещаю отныне по тебе и страдать, и сохнуть!
Будто львом перекусанный рыцарь уползаю в кусты подохнуть...
Иван, ссутулясь, побрел в город, а Нюрка срывающимся голосом гневно исполнила вслед куплет песни Дженис Джоплин:
-  Нет не стану делать дознаний если ты показательно слаб,
Уноси мое чувство, но помни - кто его так постыдно украл!..
Подлый раб, подлый раб!   
На последнем вибрирующем звуке, с терассы церкви спрыгнул Петька, пацан лет десяти с зеленым хохолком на бритой ушастой голове, сладко потянулся, сделал сальто вперед, затем назад, осторожно шагнул к Нюре, забрал Люську, перекинул ее через плечо и, зевнув, пошел вслед за Иваном грустно запев:
-  Отнесу-ка домой эту куклу – мать проснется, а доченьки нет...
Кукла даже палец из рта не вынула и сна не прервала, тогда как глаза брошенной невесты по-прежнему светились от ярости и она даже не заметила исчезновения крошки-разлучницы с ирокезом Петькой –ее Ваня свернул в перулок, а она осталась одна...

2.

Ивана же не оставили долго горевать в одиночку, - в конце самой темной улицы, что на самом спуске к морю, вышли из тени, днями приехавшие таборяне и главный из них длинный Мотька спросил:
-  Где ж кампания твоя длинноволосых?
-  Спят спокойно, никого не грабят.
-  Ха! А вот мы плохие дети.
-  Слышал я про стычку вашу...
-  Ну и что?- Их победа, но главный в ответе...
-  Чего ради? Хотя все равно. Ну и ночь...
Мотька изобразил перед ним цыганскую чечетку с проворотом и трижды плюнув через плечо, протянул Ивану ладонь:
-  Позолоти-ка ручку, красавец, чтобы я накормил свою бедность, если нет, то за скупость позорную – устраню кулаком твою бледность!   
Иван молча смотрел на него и улыбался...
Не дождавшись ответа, Мотька в прыжке хлестнул, было, Ивана в челюсть, но тот ловко уклонился и подставил цыгану подножку. Главарь прокатился по булыжникам, ругаясь, встал, а двое его дружков кегликами кинулись на русского, размахивая кулаками как крыльями... Однако, опять никто не попал!
Иван вздохнул:
-  Эх вы... Это не воровать, ромалэ, а...
Впрочем, завтра в табор приду разбираться, а пока недосуг – горюю,
так что скройтесь и я уйду...
Он двинулся было дальше, но за спиной на Мотьку напал вездесущий Петька-Ирокез и пришлось вернуться.
Цыган же, мигом подвесил малыша на крюк придорожного столба за клепанный медными бляшками пояс и, с разворота, опять попытался попасть в Ивана, но тот поставил блок левой рукой, а правой ударил цыгана в челюсть. И снова храбрый Мотька покатился по камням... Однако, из тени выскочил четвертый таборянин и чуть было не всадил финку в спину Ивана, - он чудом успел отвести удар  кистью и по ней потекла кровь...   
Тогда, неожиданно резким толчком ногой в живот, русский сложил подлеца пополам и тот, со стоном, рухнул навзничь.
Иван вытер кровь, шагнул к дереву и снял с крюка Петьку:
-  Дарю нож, Ирокез, ты скоро
 Вождем станешь, - я в тебя верю!
Тот сунул финку за пояс, подтянул джинсы, набрал в легкие воздух и встал в боксерскую стойку:
-  Я твой должник, бледнолицый брат!
-  Досто-о-йно!
Иван обратился к Мотьке:
-  Ну, а теперь серьезно... Город – наш, и таким как вы - тут не место!
Мотька встал, что-то властно сказал по-цыгански таборянам, те подняли напавшего с ножом, привязали к дереву и стали пороть ремнями. Подлец завопил и разбудил рассвет. Из-за угла вылетела на такси Нюрка, кульком забросила Петьку вглубь салона и затащила любимого:
-  Четверть часа назад мне случилось шестнадцать, едем к бабке моей – я твоя!
Они поцеловались, и такси умчало их к брачной постели.

3.

А в это время, рассвет разбудил спящих против входа в церковь пятерых юных патлатых парней. Это и была та самая кампания Ивана, о которой недавно спрашивал цыган Мотька. Кто-то из ребят нажал клавишу магнитофона и под музыку фильма «Волосы», один за другим, Мишка, Влад и Ник плавно встали на головы, затем прогнулись назад, прошлись фляками и сальто по каменной терассе и пали перед дверью на колени – из церкви тут же вышел бородатый священник Никола с корзинкой яблок и груш:
-  На исповедь в среду, миряне, – впереди долгий пост, а теперь угощайтесь!
Все взяли по фрукту и нараспев, хором пропели:
- Слава тебе Господи за жизнь, за хлеб, что даешь нам вновь и вновь! Не оставь и впредь милостью твоей...
 - Аминь.
 Батюшка троекратно перекрестил прихожан, они, с поклоном, надкусили груши, взяли свои пляжные лежаки и поскакали по лестнице к морю.
Когда они скрылись, Никола огляделся по сторонам, сделал заднее сальто, перекрестился и вошел в церковь.

4.

Петька-Ирокез некоторое время раскачивался в гамаке веранды дома Агафьи, бабки Нюры, потом звонко пропел:
-  И солнце встало, и миф измены
развеян вихрем брачной ночи,
но как же долго дрыхнет новая семья!
Из окна, в него тут же полетели разноцветные подушечки и высунулась счастливая пара:
-  Который час, о юный ирокез?
-  Восьмой пошел, а с ним
и злющая Агафия на рынок, -
не жить тебе, Нюраша,
без благословенья и венчанья!
Грешники переглянулись и скрылись. Петька улыбнулся, веретеном вылетел из гамака, сел с маху на шпагат и вынул из кармана зубную щетку:
-  Морской во-о-дой иодистой, соленой
 пойду надраю вост-ррр-ые клыки!
Разбор с цыганами не ай-лю-ли-нанэ!..
Он легко встал со шпагата и, перемахнув через перильца веранды, зашелестел по кустам вниз.
Из двери дома важно вышла в длинном подвенечном платье бабки Агафьи, невеста:
-  Момент утерян не совсем, лю-би-мый, неси меня на рынок, - благословит Агафья и простит!
Но по дороге, чтобы галстук с тройко в дому своем из гардероба вынул! Ай!..
Это Иван ущипнул ее и подставил локоть:
-  Что ж, обопрись, невестушка, и ходу!
-  А шаферы и дружки?..
-  И подружки - все будут в церкви!
Он трижды свистнул и от моря, снизу, ответила кампания друзей.
Иван, воткнув голубинное перо в драную соломенную шляпу, сдвинул ее на затылок и важно повел невесту к своему дому. Он, конечно, очень волновался, - благославят его родители столь ранний брак?..

5.

А на рынке, Агафья, стоя за прилавком, смешно размахивала руками, жалуясь подруге на молодых. Как вдруг, те появились в конце их фруктового ряда нарядно одетые и в окружении друзей. Петька-ирокез придерживал длиннющую фату и всем дурашливо кланялся.
Рынок понял этот проход по-своему – в фату стали падать яблоки, груши, и вскоре ее пришлось тащить пажу Петьке, закинув мешком за плечи.
Подойдя к Агафье, Иван взял невесту на руки и опустился на одно колено:
-  Ах, бабанечка, прости нас глупых,
 благослови и на венчание все пойдем –
отец Никола ждет и свечи жжет!
Нюра подхватила высоким ангельским голоском:
-  Лю-би-мая, меня ты воспитала, так не оставь сиротку в дивный час!
Петька крикнул:
- Вот!..
Агафья прослезилась и, переглянувшись с подругами, перекрестила деточек. Иван встал с колен, поцеловал бабке руку, затем чмокнула ее морщинистую длань и сиротка Нюра, а Агафья вскарабкалась на прилавок и завопила на весь рынок:
-  Ой, люди добрые, уводит Ванька чадо, однако вовремя – устала от нее!..
И торговцы на все голоса заныли:
-  Устала бабка, пусть уж женятся ребятки!
-  Он-на у-у-устала – девка вишь созрела, хоть нынче за прилавок станови!
-  Да, да, пускай р-р-родит двойняшек – красавцы оба, а младенцы будут в них...
-  Скидай передники, соседи, айда до церкви – всяк бери цветы!    
Нюра тихо шепнула Ивану:
-  И денег бы немножко, симпатяги!
Тот накинул ей на шею ожерелье из красного перчика и снова взял на руки:
-  Стыдись, ты будешь рок-звездой, а не торгашкой, я ж, мил-л-л-ионами засыплю нашу хатку!

6.

И вот уже целая поющая процесссия подошла к церкви и Никола, блистая остальным золотом шитья на старой рясе, торжественно открыл перед ними двери:
-  Что ж, прихожане, помолившись миром, свершим обря, и счастья молодым!
-  Дай Бог!
За женихом и невестой, все, крестясь и кланяясь, вошли в храм.
     В первом ряду уже стояли празднично одетые родители Ивана с букетом роз в дрожащих руках. Справа, на клиросе, в белых помятых рубашках пели молитву трое цыган с Мотькой во главе.
У Ивана от изумления развязался галстук:
-  Что деется, любимая!..
Нюра вырвалась из его рук:
-  Устала я висеть как налитая гроздь!
 А Мотька – милый! - Мне Верка с Таней говорили про него...
Иван глянул на кровь, окрасившую манжет его рубашки и незаметно подогнул его:
-  Раз девки говорят – конечно «милый»!
-  Ты – в церкви, Ваня!..
-  Каюсь, извини, - всех за цыган посватаю, но позже!
     Потом отец Никола басом читал подобающие столь важному в духовной жизни людей молитвы и снова пели цыгане, а родители Ивана незаметно отдали Ирокезу свои обручальные кольца и тот тихонько положил их на серебрянное блюдце.
Наконец священный обряд завершился. Счастливые Иван да Нюра одели друг дружке кольца, скрепили союз поцелуями и все двинулись к выходу.
На терассе, горожане, по очереди, поздравляли молодых, и стесняясь малых купюр, – что заработаешь с утра и в этом городке?.. -  Опускали деньги в карманы Иванова пиджака.
Он долго всех благодарил, пожервовал часть церкви, а после подошел к отдельно стоящим цыганам:
-  Что, побратаемся, боец? Ах, как вы пели - Ангелы и только!..
Мотька, в ответ, надел ему на грудь цепь с большой серебрянной подковой и они обнялись:
-  Храни, Иван, заговоренная от прадеда, - любую лошадь украдешь! И... И будьте счастливы с Нюрашей!
Тот прослезился:
-  Вот те на!..
Мотька ободряюще хлопнул его по плечу:
-  Не бойся ничего – профессии научим и в золоте на пенсию уйдешь!
-  Мне завтра в армию...
-  Что ж, подождем, братишка, и дом для вас построим на колесах!
-  Вот жизнь!..
-  Да, радость коротка... Ах, да!.. – Цыгана, с табора старейшины прогнали, того что жизнь твою украсть пытался.
-  Где он?
-  Остался в городе – имеет право, гад!
-  Приглядывай за ним...
-  Уже. Мы щас уйдем, но к ночи просим в табор – цыгане будут ждать, а для жены имеется подарочек у них...
-  Я твой должник!
-  Нет этого у братьев, приходите!
Они еще раз обнялись и Иван, перезнакомившись с его друзьями Серджиу и Ричо, вернулся к жене и родителям.
Торговцы радостно галдя потянулись к рынку, отец Никола удалился в церковь, а молодожены с Агафьей степенно направились к дому родителей Ивана.

7.

У ворот их встретила с хлеб-солью, Алена – тетка Ивана. Все чинно отщипнули по кусочку, запили вином, перецеловались и новая родня повела их в сад, где был уже накрыт праздничными явствами стол.
Петька-ирокез попытался всех опередить и разлить по емкостям спиртное, но был оттеснен старшими и вместо алкоголя получил фужер сидра.
Итак, гости расселись и речь сначала держал отец:
-  Ты, Ванька, ухарь – весь в меня! Такую птицу-лебедь окольцевал навеки...
Жена дернула его за полу пиджака:
-  С того ли начинаешь, тятя?
Тот смутился, сделал пару глотков вина, смутился еще больше и закончил:
-  Вот так, красавцы наши, доченька с сынком, и счастья вам и, значится, удачи!
Все дружно выпили, молодые не дожидаясь традиционного «горько!», сладко поцеловались. Родня и гости балагуря закусили, опять наполнили фужеры и цветисто заговорила Агафья:
-  Я, значит, с Нюркиной сторонки развернусь... Моя девица - хороша! Тут папка Вани правильно сказал, но ведь шкодливая какая, - за нею глаз да глаз... Имей ввиду, супруг!
Нюрка чуть не подавилась огурцом, закашлялась, вскочила и покраснела как помидор:
-  Спасибо, милая бабаня, пора и разводиться, ишь кака я...
Агафья властно махнула на нее рукой: 
-  Цыц, девка, тут от обратного кручу как в старину! А коль не научилася терпенью, так мигом вина отберем – не след вам пить и есть покуда!
Нюрка разом села и все рассмеялись. Агафья же, подняла глаза к небу и тоненько запела:
-   Ох, об-б-ронила колечко....
Гм! Об етом позже...
Петька от хохота свалился с табуретки и закатился под стол.    
Бабка сделала снисходительную паузу:
-  Стручкам таким с зеленым вершиком на теме, нельзя до сроку алкоголь вдыхать,
но пусть его – потома вздую,
 а то как не проснусь он в гамаке моем качается у двери– теперя все! – Тута семья, а я усыновить откажу – жуть как шкодлив мальчонка!..
Так вот, мы собралися ноне,
шоб чествовать молэдэньких своих...
Нюрка снова не выдержала:
-  Тебе б, бабаня, в комсомол писать,
в горком, иль в Кремль на каждого
рекомендации партийные, а ты...
 Агафья скосила на нее глаза и залпом выпила фужер:
-  Возможно... А я полжизни положила на тебя, дуреха!
Ну, вообчем, рада я без меры
и вы, семья, громадно
 это счастье со мною разделите!
Из под стола осторожно вылез Петька и налил речистой старушке до краев. Та, не глядя, бросила:
-  Мэрси, сынок, хоть ты удался!
И вкусила...
Родня и гости зааплодировали. Теперь тетка Ивана встала, поклонилась говорунье в пояс и завистливо пропела:
-  Да, щас так ярко вряд ли кто соткет на свадьбе – вон в старину како уменье было – спасибо мил-ла-я!
Та царственно кивнула и тихо заныла:
- Ох, да обронила колеч-ко...
Нюрка тут же, шепнула Ивану:
-  Наливай! Это до зори куплетик, но, вдруг очнется, - может  отобрать еду с вином, ух, староверка из горкома!
Ну, а дальше, умно и долго говорила Алена - мама Ивана: про внуков, счастье, радость до краев, а в конце всплакнула:
-  И что тянул, Ванятка? Ведь завтра в армию с утра... Я, Нюра, так же, всю войну ждала супруга, не дай, не приведи...
Та мигом поднялась, подошла и обняла ее: 
-  Ты, мама, не кручинься – я ведь буду рядом, что ж мы пеленки не состернем вдвоем?..
Отец Ивана аж вздрогнул от услышанного:
- Хана и мне!..
А свадьба слилась в единый гул и перезвон бокалов.

8.

И вот на сад спустился вечер... Под песни стариков, Иван с женой, с друзьями тихонько удалился в табор. Их ждали...      
Посреди, подковой стоящих кибиток, пылал костер, над ним весело бурлил котел и, сидя кругом, грели кости старики. Во втором ряду стояли с гитарами трое парней в красных шелковых рубашках, а уже за ними разноцветными розами покачивались молодые певуньи.
Лишь только Иван и Нюра вступили в круг, они грянули «Свадебную», а детвора заплясала как заводные игрушки, вертясь вокруг молодых и хлопая ручонками по голым пяткам и груди – праздник начался!
А только смолк хор, цыганки понесли жениху и невесте подарки.
Тут, конечно же, блистали в свете костра расписные шелковые платки, серебрянные монисто и даже кнут с живописно оплетеной белой кожей ручкой, - напоминание жене о покорности супругу. Но главный подарок был впереди...
Самый старый цыган привстал и, взяв из костра горящую головешку, махнул кому-то в темноту за кибитками...
Снова грянул хор, а в круг, Мотька вывел пляшущую на тонких ногах сталистого цвета кобылку-двухлетку и отдал повод Нюре:
-  Держи от наших стариков и мамо,
я ж, мужу выкраду коня покрепче,
да цвета ворона крыла,
 а ты  красотку эту береги,
пока Иван со службы не вернется!
Нюра растеряно приняла повод подарка и глянула на Ивана... Тот огладил горячую кобылицу, успокоил, цокая языком и восхищаясь, затем поклонился в пояс на три стороны и сказал:
-  Нет слов обычных... Я спою
 от сердца, от души благодаренье всем!
Ромалэ, дайте же и мне гитару,
а вы поможете струной, к тому ж,
 красотки-чайори многоголосья кружевом  мой скромный голос отторочат золотом!
Цыган лет восьми принес Ивану старинную гитару и он запел:
-  В последний раз плечо ласкает лен-та, а уже скоро автомат повясят и может в бой направят... Но «спа-сибо» наше с Нюркой, над вашим табором пусть виснет солнцем, греет, а по ночам луною освещает путь!
Хор девушек печально повторил:
- Возможно на войну...
Однако, тут же взмыл многокрылой птицей до неба и старики аж привстали, вынули из голых десен трубки, от красоты их трелей!..
    Ну, а потом выкатили ромалэ бочку с молдавским вином и обнесли сначала чаркой со сладким напитком старших, женщин, дали по глоточку детворе и такою монетой рассыпался стук коблуков в горячем танце, что и собрать-то вряд ли кто успел бы...
   Лишь на заре ушли хмельные Ваня с Нюрой, а следом и вся его кампания. Кобылку порешили в таборе пока оставить – цыгане согласились.

8.

А на похмелье был вокзал. Перон скрипел дощатым настилом, метались у вагонов невесты и родители новобранцев, отдавая цветы и наказы, а Нюра стояла прижавшись к груди Ивана и тихо пела:
-  Кажись беременная я... Придешь чрез годы, а тут блезня-шки! 
Тот аж смутился:
-  Как ты знаешь?...
-  Через наказ на рынке и родни! Не спорь со мной, Ва-ню-ш-ка, – бабы чу-ют... Я одного Сережкой назову, как завитки березок наших, ну а второго парня – сам!.. Я, ми-лы-й, сразу из роддома напишу – за мной не станет!
К ним подошли родители Ивана и Агафья с корзиной снадобья в дорогу:
-  Не голодай, сынок, а с кем делиться – не мне тебя учить, - ты всем раздашь, балда!
Петька-ирокез, стриженный теперь под ноль, плясал, крутил сальто, тряс плечами как цыганки, икал от выпитого тайком вина и все пытался что-то сказать Ване на дорожку, но так и не смог – звякнул стационный колокол и состав тихо тронулся с места...
Перон на все лады застонал материнскими голосами, а кампания Ивана побежала с гитарами за поездом и запела битловскую «Back and you в СССР»!
Состав вильнул на стационной стрелке хвостом и скрылся вдали.
     Иван стоял у окна, махал стоящим вдоль путей цыганам и скачущему на рыжем жеребце, Мотьке...

10.

Ну, вот... Иван на службе, Нюра и впрямь забеременела, в городе спокойно, однако на одном из чердаков дома под снос, зрел заговор... Глава его – тот самый изгнанный из табора цыган лет 18-ти по прозвищу «Кольт».
Он сидел на ободранном кресле в окружении подростков и, макая иголку в чернильницу, делал себе на кисти наколку. Молодняк восхищенно переглядывался, - ведь ни один мускул не дрогул на лице цыгана. Кольт это чувствовал и медленно цедил сквозь редкие зубы:
-  Пацан не должен боятся боли, коль хочет быть в авторитете, а не сидеть на шее родичей. К тому ж, учитесь горожан  шерстить! Не помешает и пугать почаще...
Он чиркнул зажигалкой, запалив потухшую было свечу, и прокалил иглу:
-  В тюряге мы....
-  Сколь отсидел?
-  Год. Вам мама не писала, Жорик?
Все загоготали. Кольт снова бесжалостно начал колоть кожу руки:
-  Итак, все просто – чиркнул  морду ножичком нахалу и ты на нарах у окна!
-  А остальные?
-  Как придется...  Короче, босяки! Я предлагаю завалить Агафьи домик, - ох, и помчится он с обрыва в море! 
Пацаны настороженно загудели:
-  А Нюрка? Бабка-т – пожила...
-  Иван вернется – всем хан;!
-  Да и причем бабье? Кого тем напугаешь?..
-  А Мотька? – Он все время где-то рядом, хоть и конюшню выстроил, и лошадей украл за сотни миль...
-  Все успевает таборянин – с  ним атас!..
-  Чуть стыришь что, - он сразу рядом – верни, подлец, и все такое...
-  Мы лучше бы его спалили!
Цыган, согласно кивая, закончил рисунок – нож обвитый змеей. Он подул на него, полюбовался, затем взял с полу гитару и ловко пробежал пальцами по струнам. Все замолчали.
-  Я восхищен! Про баб я так загнул, - кому они нужны? Не ожидал, братва, – вы ж храбрецы! Но кто пойдет на дело?..
 Подростки, хорохорясь друг перед дружкой, повскакивали с пола и взволнованно закружили вокруг вожака.
-  Че мы струхнем?
- Достал цыган - убрать!
-  Все и пойдем!
-  Запалим как в кино!
-  Пусть сваливает, гад!
-  Никто нам не указ!
Кольт встал:
- А я?..
-  Ты - главный!
-  Тогда послушайте как будет это...
Негодяй перешел на шепот:
-  Спешить не станем, - пусть накопят больше, тогда и горе тяжелей....   

11.   

А на конюшне – благость!.. Мотька с верными Серджиу и Ричо навешивали новые двери, Нюрка с 2-х месячным Сережкой за плечами, чистила щеткой, стоящего на  растяжках темно-гнедого жеребца, две цыганки посыпали в денниках пол опилками, а Роксана начала развозить в тележке сено.
Мишка, Влад, и Ник работали на крыше. Эта кампания Ивана, наряду с искусством кровельщиков, показывала просто чудеса акробатики! Ник прыгал с карниза на трамплин внизу, связка коротких досок летела тут же вверх и мигом распределялась по щербинам. Затем мастера, перебрасывая друг дружке молотки и гвозди, крепили «посылку», вторую, а потом ловили рулон толи и следом поднимали на веревке, бачок раскаленной смолы. Только тогда к ним поднимались цыгане и все дружно мазали доски жидким варом, раскатывали черную толь и старая крыша обретала новую жизнь.      
     Подросший Петька-ирокез с гиканьем пригнал с купанья жеребят-стригунков. Три матки-кабардинки ревниво приглядывали за чадами и недовольно всхрапывали. Петька спешился и лошади, как по команде, тут же начали кататься по песку вольера...
Ирокез расхохотался:
-  А вот и душ! Пардон, - забыл сводить. Вот глупая порода! Одна надежда, что путем селекции я выведу индейских скакунов... За малым дело – нужон самец, тут зебра не подходит... Что ж, видимо придется ехать – в резервации недорого торгуют, а сыкономленные бросим на доставку – с Америки до Крыма путь далек...
Он стянул у проходящей мимо юной цыганки морковку из ведра и, сладко хрустнув, предложил:
-  Поехали со мной, Роксанка, в дороге подрастем, и по-приезде женимся!
Та благосклонно глянула на него и рассмеялась:
-  Дылыно, чтоб я за русского пошла? – Не будет дела!.. Ты ж не лудить не можешь, ни ковать, да и родители запрет наложат.
Петька возмутился:
-  Но я учусь, любимая!
-  Чего?..
-  Я в чувствах...
-  Не смеши!
-  Клянусь!
-  С морковкою в руке?
Ирокез отбросил овощ и сел на шпагат:
-  Да и потом... Не знаю кто отец мой, - быть может он цыган?..
-  А... Ты ж бездомный.
-  И это как достоинство храню!
-  Ну, ну... Я не в обиду, Петя, - мне некогда, веселый белобрысик...
-  Я не болтун, Роксанка, - будь моей!
-  Ха-ха!
Цыганка споткнулась, рассыпала морковку и, покраснев, убежала. Петька приуныл...
Однако лошади скоро закончили «душ» и напали на морковку. Ирокез вскочил со шпагата и от их счастья мигом развеселился:
-  С кем говорил – дитя!.. Погодь, Роксанка, вернусь со Штатов, - по другому запоешь!
Он еще чуток полюбовался на жеребят и побежал в конюшню.

12.

И вдруг, в июле пришел с Афгана, Ваня... Выглядел он уставшим, сильно похудел, на груди блистали две медали, орден, а карман жгла справка о ранении и полным освобождении от второго года службы. Вот дом. Увидев во дворе Нюрку с сыном на руках, Иван расцвел:
-  Порядок в танковых войсках?! Я так берег второго, что выжил, милая!
Нюрка завопила как безумная:
-  Соседи, алиллуйя! О, Господи, спасибо, - спас!.. Сережка, батька воротился!
Она бросилась к мужу и долго, страстно целовала его небритые щеки, загорелую шею, до боли впивалась в потрескавшиеся губы.
Иван, с трудом, оторвал жену от себя и осторожно чмокнул сына:
-  Он копия моя!..
-  А ты че думал, глупый, что я с прохожего ее сняла?
-  Ну и язык... Когда же ты уймешься?
-  Лишь после третьего – Матрешкой назову!
-  Что ж, я не против, дай лишь оклематься пару лет...
-  Так цапнуло, Ванюш? 
-  Ведь пуля – дура...
-  Что делали вы там?
- Зверели, Нюра, окупантом был...
Жена вздохнула:
-  Эх, позабудь, позабудь бродяга, щи я сварила, да-а-вно уж ждут! 
Они, обнявшись, вошли в дом, а юная соседка Натка помчалась с новостью на конюшню.   

13.

Прибег гонец и к Кольту. Худой и горбоносый Колька-Ворон нашел цыгана на рынке. Тот мрачно шагал средь рядов и торговцы бесплатно «угощали» его овощами и говядиной к обеду. Когда сумка затяжелела, Кольт отдал ее Ворону и ответил на весть:
-  Видал Ивана... Опаздали мы, ну что же... Пусть живут спокойно!
Колька удивился:
-  Ты так?.. Они же нас сожрут!
-  Куда им, Ворон, чернорабочим,  аристократы - мы! Пошли ко мне, карманник, время закусить...
-  Пойдем...
-  Каков улов сегодня?
Ворон оглянулся по сторонам и тихо ответил:
-  Два кошелька и цепка золотая.
-  Покажь. 
-  Нет, лучше дома, - мне Петька-ирокез проходу не дает...
Лицо цыгана стало вмиг жестоким:
-  Вот, я кого бы шлепнул! Но Мотька револьвер мой, года три как отнял...
-  Так ножичком!..
-  Нет, рук не стану пачкать, хотя из-за него все началось...
-  Сучара, так и зыркает!
-  Глаза и уши Мотьки!
-  Дождется, - сам его пришью!..
-  Ну, и дурак! Работаем спокойно, а ты мне все «мокрухой» уши крутишь – заткнись, малец!
-  Молчу.
Они свернули к бараку Кольта и вошли в подъезд.

14.

На конюшне закончились работы и начался праздничный переполох! Накрыт стол, лошади накормлены, цыганки красочно одеты: - девчонки в юбках как в букетах, парни – кто в чем, но празднично, а вот трое стариков - в малиновых бархатных жилетах и с трубками. Они важно прогуливались чадя табаком, их древний тарантас стоял верх дышлом, на нем полоскался плакат: «Дэвэс Лачес, Иванко, – будь как дома»! Не без дела была и пара серых таборных лошадей - шугала местных жеребят, что наровили стащить у них то сено, то овес. Коняги покусывали молодежь за бока, лягали понарошку, пока недовольные стригунки не отошли и не закрутились среди людей, надеясь поживиться сладким. Однако и от стола их скоро отогнали, а потом вовсе заперли в вольере.
И вот, на открытом джипе, показался в низине Мотя с Иваном и Нюрой. Следом поднимался на холм кортеж из соседских «Жигулей» - гулять так гулять!
Встречающие запели: - К нам приехал, к нам приехал Иван-солдатик до-ро-гой! -   
А тот, в ответ, привстал и протрубил в блестящий горн – подарок конюшне, чтобы играли лошадям подъем, как в армии.      
.    Минута... И все уж обнимаются, рассаживаются за длинным столом, Петька зажег гирлянду из разноцветных лампочек, хлопнули бутылки с шампанским и праздник начался. Подняли бокалы старики, по-очереди проскрипели тосты за здравие солдата, а потом все разом загалдели, еще пригубили вина и далее лишь смех, песни и музыка... 
Друзья Ивана плясали «Сиртаки», смешили стариков немыслимыми фигурами «Рокн-рола», а Иван с женою великолепно станцевали местное Танго.    
     Когда взошла луна а народ, малость подустав, стал собираться в обратный путь, Мотька повел Ивана в конюшню:
 -  Братишка, мы, как видишь, время не теряли – цыгане сбросились и город, я лошадей купил...
-  Врешь, Мотька!
-  Одолжил, но далеко и все бумаги вывел по закону!
Он, один за другим, открывал денники и показывал лошадей, гордо сообщая выдуманные родословные и место рождения:
-  Тут, Вань,-  сокровище, не кони! Вот чистокровка, это – кабардос, есть пара дончаков, а рысаки!.. Я тройку, брат, съезжал – залюбовался! Глянь – мощный коренник, а пристяжные, - головки в стороны с рожденья, видно, держат! Тебе же с Нюркой дом почти достроил – он за конюшней, еще и джип тягать его дарю – тяжел вагончик, сохнет... А мы с Петрухой грузовик торгуем – зерна привезть, сенца и все такое... Ты рад?
-  Нет слов! Я б раньше возмутился – воруешь, Мотька, но после Афгана, где генералы, «Мерседесы» угоняли самолетами в Москву – смолчу... Разбогатеем – отдадим... Заметано?
-  Как скажешь, брат!
Они обнялись и пошли любоваться семейным красочным домом на рессорах и железным прицепом.   

15.

А в ночь, лишь все разъехались и сторож побродил и задремал, кто-то потравил собак и поджег конюшню.
    В огонь бросались даже прибежавшие раньше всех дети, но удалось спасти немногих... Семь лошадей сгорели заживо, вагончик укатился вниз и чудом выжил, а вот от конюшни остались руины. Погиб и сторож...
Жеребята метались вокруг Мотьки  и плакали как люди не находя своих матерей, цыган мазал зеленкой  подпаленые бока и ноги выживших лошадей, спасателей, а чудилось ему, что лечит жизнь иль души... 
В сердце смолой кипела обида – он не раздумывая убил бы всех кто совешил подобное бечеловечное преступление!..
Страшное чувство... А тут еще прибежал из города Петька с известием, от которого и вовсе можно было рассудок потерять: 
-  Вот, Мотя, пистолет...
 -  Наган.
-  Без разницы – я «Кольта» уложил – он все проделал гад!
Цыган быстро сунул оружие запазуху:
-  Откуда знаешь?..
-  Да сам сознался, когда я взвел курок...
-  И дальше?..
-  Башку ему разнес и драпать!
-  С ума сойти!.
-  Не смог иначе.
Мотя схватился руками за голову и, глядя на дымящиеся останки мечты-конюшни, закачался из стороны в сторону, пытаясь найти один единственный выход из ситуации...
Петька замер, ожидая, что он его выгонит из кампании, навсегда вычеркнет из друзей...
Но цыган встряхнул кудрявой головой, отгоняя, видно, боль и сомнения, встал и неожиданно улыбнулся:
-  Что ж, Петр, надо срочно уходить – зови Ивана.
-  А вон он, сам идет...
-  Отлично. Ты отойди пока, я с ним поговорю...
-  Понятно. Прости, старшой...
-  Там водка в джипе есть – хлебни и знай, - я б сделал хуже – порезал на ремни цыгана-выродка!
Петька, пораженный таким откровением вместо, казалось бы, неминуемого наказания, оглядываясь, побежал к друзьям.
Подошел Иван. Телогрейка на нем дымилась, нос, щеки покрылись мелкими волдырями:
 -  Всех лечишь, брат? Лицо горит...
Мотька замазал его ожоги и тихо сказал:
-  В бега уходим, Ваня, прямо щас, - наш Ирокез убийцу застрелил!
-  Не понял...
-  «Кольта» уложил. Взял у меня наган и стрельнул. Он, говорит, один все запалил, подлюга!.. 
-  Ну, вождь!..
-  «Кольт» сам сознался перед смертью. 
-  Что ж, уходим, брат, - война коль началась, не жди конца! Я это понял там, в Афгане...
-  Цепляй за джип свой дом и на дорогу. Ребенок, Нюрка здесь?
-  Конечно!
-  Ну, вот... Их в дом и пару цыганят моих с женой...
-  Как? Почему не знаю?..
-  Извини. Хотел расстаться с ней – беда не баба! Но, видно, для бегов и родилась – возьму ее! Да, вот еще... Мы город обойдем – опасно! Косяк оставших лошадей сторонкой, полем погоню, мне Ирокез поможет.
-  Поехали!
-  Спаси нас, Бог!
 Минут через десять, они спустились с холма и запетляли по дорогам-тропам.

16.   

До рассвета им удалось отойти от города километров на тридцать. Петька ехал верхом, слева от косяка и не давал жеребятам отстать, а лошадям разбежаться. Несмотря на начало июля в  степи попадались еще целые поляны свежей травы и четвероногие погорельцы щипали на ходу зеленую сладость, переглядываясь и недовольно косясь на Ирокеза. Тот устало помахивал длинным прутом и все больше мрачнел конопатым лицом...
-  Как же так? – Размышлял Петька, – с рождения без дома, без семьи, радость юности конюшня - сожжена, а сам он стал убийцей... Что в природе не так? Чей грех он искупает?..
Тут, к нему крупной рысью приблизился Мотька и с опаской заглянул в глаза:
-  В душе сомнений рой?
-  Не скрою...
-  Гони как пчел, а мне подпой – других взбодрим. 
-  Готов!
-  Ну, «Преулицу»?..
-  Запевай!
И сначала вдвоем, а потом и с друзьями, облаком погнали они над косяком лошадей старинную цыганскую песню... Иван, аккуратно объезжал на джипе ухабы, поглядывая на семейный вагончик, который мотало как лодку в шторм, и смеялся до слез – Мотькины сыны-трехлетки высунулись из окон и тоже пищали: «Пре-у-ли-ца»! Ай, на-нэ... Жизнь продолжалась!

17.

До полного света, беглецы успели добраться до леса и, быстро подвязав к деревьм лошадей, занялись устройством бивуака. Цыгане и Иван пошли к небольшому озеру за водой. Мотька, по дороге, тихо беседовал с Ваней:
-  Решайся, брат, - петлять не дело...
-  Ты прав, - поймают быстро.
-  Месяц, два?..
-  Э, Мотя... Вертолет и баста! Через неделю обнаружат и возьмут!
-  Сейчас везде, Иваша, беспредел...
-  Беда нам не надежда!
-  Так в бега?
-  А лошади?
-  Я их не брошу!
Иван обнял его за плечи:
-  Да, натворил Петрушка дел...
-  Дитя!
-  Убийца, брат, нас всех посадят!
-  Что ж делать?
-  Уйти на Русь пока границы нет.
-  И я так думаю... Хотя к гуцулам б лучше – сейчас там табор дядькин,  горы знаю...
-  Долог путь!
Они остановились в прибрежних кустах, осмотрелись - никого. Цыган махнул своим:
-  Айда, ромалэ, - тихо.   
Те вышли, набрали по два ведра и двинулись обратно:
-  Мы лошадей напоим, а уж потом вернемся искупаться.
Мотька улыбнулся:
-  Коль кони будут пить – вода чиста...
Иван снял рубашку, намочил голову, грудь, но купаться не спешил:
-  Так что же, брат, передохнем и на закате дальше?
-  Как скажешь...
-  Опыт говорит солдатский.
-  Куда?..
-  На Русь!
Вернулись цыгане, набрали еще воды и, наскоро искупавшись, понесли ведра повару. Сегодня вызвалась кормить Нюраша.
Мотька с Иваном тоже сделали заплыв, оделись и пошли к стоянке. Навстречу им, роем пчел пролетели Влад, Петька, Мишка с Ником и с разбегу, в одежде бросились в воду. Побратимы  расхохотались:
-  Их комары заели?
-  Думаю Нюраша..
-  Готовить-то умеет?
-  Кое-как...
-  Ну, поспешим менять стряпуху!
Они, посмеиваясь, зашагали дальше.   

18.

На стоянке стоял гвалт. Мотька сразу оборвал его. Отругал жену, цыган и  ребятишек – те заныли...
-  Сейчас добавлю...
Стало тихо.
-  Значит так... В засаде мы до ночи и говорить всем шепотом – понятно?
Все закивали и занялись, было, костром, но тут вмешался Иван:
-  Нет, братцы, не пойдет – столб дыма и мы как на ладони... Лопату дайте, - в яме будет печка, ребята дым пусть разгоняют, а топим елью. 
Мотька добавил:
-  Горит как порох.
Ирокез пропел:
- До-га-да-лись...
-  И чтоб без стука топоров!
Серджию с Ричо, взяв ребятишек за руки пошли за хворостом, а Иван приставил к Нюрке Роксану:
-  Хотелось бы, чтоб кухня была смежной...
Жена рассвирепела:
-  Как в спальню двери?!
-  Очнись, тут дети!
-  Роксанка? Да ей замуж через год! 
Цыганка смутилась:
-  Я, Нюра, лишь помошник – поднеси, подай...
Та вмиг развеселилась:
-  Тогда – лады! Я – главная?
Иван и Роксана дуэтом пропели:
-  Без сом-не-ний!
Нюрка воткнула руки в боки и важно пошла к вагончику.
Иван шепнул:
-  Роксана, глаз, да глаз! Она крупу попутать может с дробью.
Цыганка отвернулась, зажав ладонью рот, чтобы не расхохотаться:
-  Вы скажете...
-  Ей, ей!
-  Все сделаем, скорее стройте печку.
-  Это – враз!

19.

И вот все уселись вокруг скатерки с подпалинами, помолились и приступили к ужину. Он был скромен. Уезжали-то по тревоге, - взяли уцелевшее после пожара и что успели. Однако, стараниями Роксаны картошка, например, была представлена в трех видах: печеная, толченая и жаренная, а морковь в виде салата пополам с капустой. Мяса не было, зато цыгане прошлись по озеру с бредешком из марли и украсили стол тройкой карпов, юной щучкой и даже раками.
Мотька с Иваном сидели рядом, ели неспешно и, глядя, на «роскошь» стола тихо переговаривались:
-  Ты, Ваня, Мишке с Владом
добычу рыбы поручи, а я и Чиро сходим по барашки..
Иван нахмурился:
-  Не стоит, брат, сельчан врагами делать!
-  Мы у татар, недалеко... Не нравится народ мне, что конину ест!
-  И все же...
-  Верь! Замаскируемся под бирюков, - распотрошим, как научили.
-  Кто?
-  Да дядька мой. 
-  Ха-ха! Одни сородичи по краже лошадей, другие...
-  Кузнец, да плотники!
-  А вы?
-  Мы... Рыбаки, охотники!
Они рассмеялись. К ним подсел Ирокез:
-  О, генералы, поделитесь юмором, - тоскую...
Мотька удивился:
-  По кому?
-  По мирной жизни. Три года шлялся
пока Иван не обогрел, да табор...
 Иван завалил его на спину:
-  О чем ты, Ирокез? Ты ж опытом меня таким вознаградил!
-  Не понял...
- Как нелюдем не стать и выжить на войне!
-  А нынче?..
-  Вот, с боем отступаем в тыл.
-  Из-за меня...
Петька заложил руки за голову и запел:
-  Как, Господи, грехи мне искупить?
Очиститься, ведь я люблю Роксану...
Надежда хрупкая ее достойным стать, и все же... И все же! И все ж-ее-е! М-м-м! С детства - голод, гнев и ярость толкали на такое, что самому себе порой напомнить страшно...
Где мама, Боже, папа где? Сестренки братья, дом под кленом?..
Лишь оборванцы видятся во сне, детдом, побег и анаша с косою! Рок-са-на...
Мотька встал:
-  Петруха, брось хандрить, мне волком выть щас, тебя послушаю – дам петуха...
Ирокез сел:
-  Рок-са-на!
-  Отдам сестрицу, подрастите только,
Ну, а пока пойду барашка утяну.
-  Рок-са-на...
-  Иван, переключи индейца, - я скоро буду... 
Иван тоже встал:
-  Оставь наган.
-  Возьми.
Мотька отдал оружие и, подмигнув Петьке, ушел.   
Вслед за ним, прошла мимо Роксана. Ирокез вскочил:
-  Ну, видно, помогать пора!
Пойду, Иван, сам понимаешь...
-  Ясно!
Он улыбнулся вслед влюбленному и направился к печке за чаем.
Тут царствовала Нюрка:
-  О чем шептались, братцы?
-  Знай свое дело, женушка!
-  Изволь, бери котел и к озеру, - почисти.
-  Не вовремя чайку я захотел...
-  Бери, бери, дневального тут нет,
 а генералом я!
Иван налил чаю, полюбовался как гибкая Нюрка собирает со стола посуду и понес котел к озеру. 

20.

А в это время, в покинутом беглецами Анте, бочкой высился над столом кабинета пузатый начальник городской милиции и выслушивал худющего подчиненного – ни дать ни взять чеховские герои: Толстый да Тонкий – того и гляди поссорятся.
Так вот, сержантик громко докладывал майору о запросе в Симферополь:
-  Ответ был краткий...
-  Не тяни, служивый
-  Но с предисловием.
-  Короче.
-  Вряд ли... Там долго вам характеристику давали...
Начальник достал из стола кисет и трубку:
-  Опустим – кум матершинник всем известный.
-  Ага...
-  Что значит?..
-  Продолжаю я...
-  Как с вертолетом?
-  Ярко или...
Майор снова оборвал юмориста:
-  Разжалую, Ерема!
-  Опускаем!
Сержант зажег о сапог длинную спичку и терпеливо ждал, пока толстяк запалит свою носогрейку:
-  Итак, - нет керосина даже у военных...
Начальник, наконец, раскурил трубку:
-  Когда мне связь наладят?
От мощного выхлопа табачного дыма, худой закашлялся и отскочил к окну:
-  Прям завтра обещали – камнепад!..
-  Не вовремя... Что с транспортом у нас?..
-  Похожая картина – машина на ходу лишь ваша, но есть четыре мотика с коляской...
-  Свою не дам!
-  Да ясно...
-  Ты про убиство брякал?
-  Цыганские разборки всем до фени – страна трещит...
-  А про поджег?
-  Ваш кум предположил, что вы виновник. Аж будто пел, - мол, из участ-ка от ва-шей труб-ки пепел залетел...
-  От подлюка ...
-  Може перепил?
-  Та нет, – он алергол... Замолкни!
-  Есть!
-  Берешь бойцов, на мотики и в путь! Догонишь – старшиною станешь.
Сержант чихнул и стал еще худее на лицо:
-  Мне бы зарплату...
-  Повышу вдвое.   
-  Слово?..
Начальник резко встал и опрокинул животом стол:
-  Заноза, палкою на перекрестке дрыкал, а щас в отделе чуть ли не в «Убойном»!..
-  Простите, Ерофей Лукич, – хоть зуб у дочери болит у вашей, но обниму ее и тронусь тут же!
Он легко поднял стол, папку и потрепанный Уголовный кодекс:
-  Я тут лесничим проработал год – найду и притащу всех.   
-  Надеюсь. Срок – неделя...
-  Исполню. Разрешите...
-  Иди, зятек!   

21. 

Иван возвращался с озера, недоумевая, почему ни Влад, ни Мишка до сих пор не идут на рыбалку? Ведь дело непростое – наловить, распотрошить, запечь на камне.... Он отдышался от вдруг навалившейся слабости, снова рывком подняв надраенный песком котел на плечо и ускорил шаг:
-  Ох и устрою нагоняй лентяям!    
Однако, когда он увидел сквозь кусты связанных друзей и старика-татарина, что держал Нюрку за волосы, приставив к горлу нож, то все понял...
Иван тихо опустил в траву котел и вынул из-за пояса Мотькин наган...
Однако войны не вышло, - старик, не глядя в его сторону, негромко позвал:
-  Солдат, ты ходишь как медведь – или в Афгане не был?..
Иван обернулся по сторонам и никого более не заметив, осторожно вышел на поляну. держа наган за спиной:
-  Я, дяденька, расслабился чуток – вы правы. А давно ль следите?..
-  Я слеп, Иван, а вот сыны тебя на мушке верно держут. Брось револьвер.
Иван не шелохнулся:
-  Ты ж не басмач, старик, и есть кого терять... А сцен таких я насмотрелся вдоволь – пусть выйдут дети.
-  Без нервов!
-  Нет их у меня.
-  Опасно значит...
-  Башка разумная – пойдет?..
-  Не знаю...
Старик не спешил отпускать Нюрку и, казалось, чего-то ждал из вне...
Иван прицелился ему в голову:
-  Выходите, сыновья, –  шлепну папу не задумываясь!..
Из-за возка медленно поднялись двое с ружьями.
-  Я сказал все, джигиты!.
За спиной у него раздался шорох:
-  А ты, младшой, сторонкой обойди...
Татарин лет 15-ти удивленно глянул на него, опустил винтовку и, сделав небольшой круг по поляне, присоединился к братьям:
-  Отец, он и не глядя видит...   
Тот убрал нож от горла Нюрки. Иван погрозил ей пальцем как девочке:
-  А ты, горластая, молчи.
Жена нарочито громко вздохнула.
Еще один татарчонок вышел из кустов, прошел мимо ямы с печкой и встал возле Старика. Тот осерчал:
-  Вы что глупей его?! Он и постов-то не поставил, хотя бегут такой толпой!..
Младший буркнул:
-  Ты нам дороже, дед, - поговори с ним...
Но слепой не унимаался:
-  Раз вы умнее, - приступайте сами, пускай цыгане наше стадо режут!
Он сделал шаг назад. Иван опустил наган:
-  Что вы взамен хотите глупого решенья барашка раздобыть разбоем?
Самый старший из татар повесил ружье на плечо:
-  Двух кобылиц и жеребца.
Иван рассмеялся:
-  Не то людей убъете?..
-  Возможно.
-  Начинай!
Над поляной повисла тяжелая пауза... Старик не выдержал:
-  Твоя взяла, - кобылу и жеребчика!
Иван сел, по-восточному подогнув под себя ноги:
-  Торг мне приятен. Но у нас и сторожа сожгли – не вы ли?
Татары возмущенно загудели:
-  Опомнись, Ваня!
-  Мы что - на извергов похожи?
-  Взяли круто, что ж, озлились...
Иван кивнул:
-  И вы простите юмор черный. Убивчик тоже был цыган... 
-  Как был?..
-  Пацан из наших застрелил его.
Он крутнул барабан револьвера:
-  Осталось шесть патронов... Кстати, - где малец?
-  Старший из братьев удивленно пожал плечами:      
-  О ком ты?..
-  Плохо дело!
Иван вскочил на ноги и вдруг заметил на возке Петьку. Ирокез держал нож за лезвие - для броска... Иван рассвирепел:
-  Ах ты, бездушный, вернется Мотька...
На поляну вышел Мотя:
-  Я здесь, а Серджиу и Чиро следом...
Старик тоже разгневался:
-  Цыганский волк, сколь агнецов порезал?!
-  Не смог, байке, так беззащитны и красивы... Что за порода?
-  Наша!
-  Ясно. Но если не уйдете тут же, - табунчик твой хоть завтра уведу.
Сыны начали, было, что-то горячо  говорить на своем языке старику, но он оборвал их, гикнув как на пошедший вразброд косяк лошадей:
-  Тур! Прошу прощения, Иван, хотя мне и извиняться не по сердцу...
-  Принято, отец. И вы зла не держите.
-  Не бывает!..
Внук подставил ему плечо, сыновья развязали пленных и татары гуськом покинули поляну.
Иван проводил их тяжелым взглядом и жестом подозвал Петьку. Тот спрятал нож, спрыгнул с возка и подошел:
-  В глаза смотри, Петро!
-  Прости.
-  Я не о том...
Иван выдержал паузу:
-  Мне тебя жалко...
Ирокез пал перед ним на колени:
-  Тогда учи, что делать когда нож к горлу подставляют женам?!
-  Я не том...
Петька растерялся:
-  С ума сойду!
Иван обнял его и тихо пропел:
-  Жизнь человека обесценил ты в душе. С чем к Господу придешь, когда твой час наступит?..
-  Приду как ты.
-  Нет слов...
Иван резко побледнел и потер грудь ладонью:
-  Нюра, дай воды.
Жена подбежала, напоила его из кружки и, намочив платок, сунула его за пазуху мужа. Тот медленно лег на бок и вяло махнул своим погорельцам:
-  Займитесь делом, это рана взвыла – еще годок и все пройдет.
К нему подошел Мотька:
-  Ты отлежись и в путь. Коль татарва нас выследила сразу, то и менты уже недалеко...
-  Сколь до границы?
-  Сто...
-  Уходим. Спасибо, Мотя, что не усложнил наш путь...
-  Бог надоумил дурака!
Он встал и кивнул пришедшим Серджиу и Чиро на возки:
-  Джа, ромалэ, в путь!
Те бросились запрягать, Мотька пошел осмотреть подгоревших лошадей, а остальные беглецы забегали по поляне, подбирая вещи и аккуратно укладывая под брезент повозок. Лишь Петька остался сидеть возле Ивана, пытаясь понять сказанное солдатом и отчимом...

22.

Милиция, во главе с тощим зятем начальника, вот уже часа три как тряслась и пылила на мотоциклах по следу повозок беглецов. Старший иногда остановливал своих ищеек и внимательно осматривал дорогу:
-  Вот цыганва! – Цепляют ветки за последнею телегой – след заметают!, Подчиненные поддакивали:
-  На дождь надеялись...
-  Нет, не уйдут!
-  Афганца надо взять...
-  И лошадей бы хапнуть!
-  А я бы баб...
-  Убийство не забыли?!
-  Нет!
-  В дорогу!
И снова подпрыгивали мотоциклы по ухабам, петляя по косогорам и ныряя в низины. Менты, ругаясь от тряски и бесконечных подъемов бегом за старым своим транспортом, с нетерпением смотрели вдаль, однако горизонт был по-прежнему пуст... 

23. 

Через день пути, беглецы снова встали на двухчасовой привал, давая лошадям отдохнуть и Петька, в поисках воды, забрался на дерево оглядеться. Он быстро нашел родник, цыгане поспешили с ведрами в указанном направлении, а Ирокез, начал, было, спускаться, как вдруг увидел далеко внизу милицейские мотоциклы.
– Так, - подумал он, - если до пограничной речки километров 30, то погоня явно идет наперерез... 
Он белкой скользнул с дерева и рассказал о преследователях Ивану. Тот сразу дал команду загнать возки глубже в кусты и собрал всех на совет. Предлагалось: - разбиться на группы, бросить транспорт или пробиваться всем вместе...
После краткого обсуждения ситуации, решили идти на прорыв сообща.
Мотька в случившемся корил только себя:
-  Простите! Это я виновен – с дороги сбился потемну...
-  Брось, баро, ты ж видел след грузовиков военных...
-  Но мы могли форсировать речонку ночью и по Руси уже рысить!
Иван, в раздумье, покачал головой:
-  Погран-застава волонтеров? Кто знает, как бы повели себя...
Цыган сел, вскочил, опять сел и неуверенно закончил:
-  Что ж, можно переждать, разведать...
Серджиу возразил:
-  Потеря времяни - менты с вояками возьмут в кольцо.
Чиро горячо поддержал:
-  Айда с закатом!
Но Иван тут же остудил горячие головы:
-  С детьми и женами?
Мотя бросился к дереву и быстро вскарабкался на макушку. Все долго, с надеждой ожидали его оригинального, возможно единственного решения, но цыган молчал...
И тогда Ирокез попросил слова:
-  А выход есть. Позвольте, господа? 
Все невесело рассмеялись:
-  Давай про скальпы, вождь!
-  Иль про стрельбу из лука...
Петька терпеливо дослушал реплики товарищей:
-  Ну, юмор... Вижу дело так – я выскочу верхом как бы нечайно и всех охотников направо утяну, вы ж вброд и по прямой! А только переправитесь, нырну и я...
Беглецы засомневались:
-  Храбрец, конечно...
-  Отчайный план!
-  Менты и стрельнуть могут...
К Ирокезу подбежала Роксана:
-  А мы вдвоем, - навряд ли кто посмеет! К тому же Петр мне предложенье сделал...
Она покраснела и робко взяла жениха под руку.
Услышав это, к друзьям тут же присоединился слезший с березы Мотька:
-  Благославенья не давал, сестричка, и план опасный. Надумали... Детей врасход, а мы по мелководью, значит... Ай, хороши! 
Роксана силой утянула Петьку за возки и все опять рассмеялись:
-  Да, Мотя, вся в тебя!
-  И он мустанг горячий!
-  Послушен больно Ирокез...
Иван поднял руку:
-  Все не о том мы!.. Мальчишка выход предлагал, пусть и опасный. Я бы сказал военный, стратегический... Права и девочка, однако, Мотька прав – на это не пойдем! Мы с ним не меньше интересны «землякам», к примеру...
Серджиу и Влад возмутились: 
-  Ну, дальше – больше!
-  Предлагаю с песней!..
Мотя живо откликнулся:
-  Спасибо за совет! Взовьются так, что и мозги откажут напрочь. А парочка – цыган с солдатом прочнее детской да и оружье есть! Так отвлечем, что пост покинут до едина!... Проголосуем?
Иван поднял руку:
-  Я против возражений!
Все, опешив, от такого напора старших и самых опытных средь них, молча разошлись. Из-за возков тихо запели Роксана с Ирокезом:
-  У юности достоинство одно – никто не верит!
-  Это р-рок!
-  Печально...
-  Нет места подвигу и на венец запрет!
-  Душа пылает от любви и страсти, а еще больше за людей, друзей!
И в этой кузне Прометея недоверье – придется срочно по-взро-слеть...
-  Пойдем наперекор?
-  И всем!..
-  Заметано!
-  Есть план, Роксана....
Они перешли на шепот.

24.

На закате, когда возрастающий птичий гомон скрыл шум спуска возков и беглецы приблизились максимально близко к заставе, Иван с Мотькой выскочили из кустов и промчались верхом возле ужинающих на берегу вояк и ментов. Своим внезапным появлением они переполошили их как стаю ворон, и ушли наметом по дороге вправо от брода.
Служаки бросились к машинам, и часть из них уже рванула следом, но тут, влево от отставшихся, сидя вдвоем на крупной лошади, галопом прошли Ирокез с Роксаной и все пошло не по плану...
Да, перед возками с беглецами оказался совершенно неохраняемый брод и они быстро его преодолели, но каково им было видеть подобное!.. Ведь дети рисковали ради них жизнью!
Непослушные влюбленные дети...
Роксана правила, а Ирокез сидел лицом к погоне и обстреливал ее из лука. Стрелы, правда, летели не далее 5-6-ти метров и бессильно шлепались на дорогу – тетива подвела вождя, но он не унывал,  – главное разозлить шайку и увести от брода!
Погоня хохотала, однако продолжала преследование...
И тогда цыганка, со всего хода, повернула коня к реке, заставив прыгнуть его с берега в воду.
На миг и он, и дети скрылись из виду, а когда вынырнули, кто-то из вояк выстрелил. Петька пронзительно вскрикнул, судоржно вцепился в хвост лошади и течение понесло их к каменистой гряде перед бродом...
Роксана, держась за гриву коня, грозно покрикивала на него, стремясь переплыть до опасных пенящихся валунов и беспокойно оглядывалась на любимого – за храбрым Ирокезом боевой краской стелился шлейф крови...
Весь этот краткий траги-фарс полностью видели только Влад с Мишкой, а присоеденившиеся к ним Иван с Мотей, ушедшие от погони вплавь ниже брода, - только финал...
Возки же, с детьми и женщинами, управляемые Чиро, Серджиу и Ником умчались уже, к счастью, километра на три вглубь российских земель...            
Сначала Ивану показалось, что Петька и впрямь лишь имитировал кровь, и, несмотря на выстрел, он даже улыбнулся выдумке Ирокеза, но потом понял – все серьезно и прыгнул в воду...
Беглецов пронесло мимо него, однако умный конь скоро сам вылез на полуразмытый глиняный берег, вытащил на хвосте и Петьку...
Роксана бросилась к жениху, он попытался было встать, но не смог... Цыганка кинулась помочь - он воспротивился, и тут подоспевший Иван подхватил раненого на руки и унес в кусты.
Мотька выехал из укрытия на берег с наганом в вытянутой руке и замер угрюмо глядя на нелюдей, которые посмели выстрелить в подростка...
Среди кучки преследователей начался скандал, но потом к ним подъехала машина и распря перешла в драку между военными и ментами. По тому, как она развивалась, цыган понял, что стрелял тощий мотоциклист, в котором он узнал зятя начальника милиции их городка - его уже не раз сбивали наземь вояки. Мотька тщательно прицелился и дважды выстрелил в мента. Тот дернулся и замер, - цыган тут же скрылся под беспорядочные ответные очереди из автоматов.

25.   

С Петькой на руках, управляя конем лишь голосом и ногами, Иван мчался вслед за показавшимися вдалеке возками. Следом скакали Мотька с рыдающей, Роксаной, а Влад с Ником остались в дозоре. 
Цыгане увидели своих и придержали лошадей. Последний возок остановился. Иван спешился, уложил Петьку вовнутрь, на солому, рядом тут же устроилась Роксана и Мотька, дал команду беглецам гнать дальше и тем же аллюром.
     Еще час шли размашистой рысью опаленые пожаром кони, раздирая только поджившие раны упряжью, потом обоз настигли Серджио и Чиро с вестью, что следа за ними нет – не посмели ироды! Кони перешли на скорый шаг, а в лесу и вовсе встали. Замер над ними и узенький серп луны – месяц кончался, уходили и последние минуты жизни Петра...
Храбрец, пораженный выстрелом в грудь, чудом не погиб сразу – так близко к сердцу прошла пуля. Тяжело, с присвистом дыша, Ирокез смотрел на Роксану влюбленными, печальными глазами и было ясно, что только это чувство гасит угли острой боли... Говорить он уже не мог и Роксана тоже – она тихо пела, каждой ноткой показывая избранному свою нежность, любовь и верность: 
-  Нет погони, враги не посмели помешать нам любить, лю-би-ть...
Знай, я скоро рожу цыганенка - ты поэтому должен жить!
В ночь вчерашнюю стал мужчиной, а сегодня героем, Петро,
Все сиротское детство, бродяга, ты любовью раздал щедро!
Будет сын, - назови как хочешь, дочь родится дам имя Луна,
Все ж цыган появится, муж мой, вишь как прячет лицо она...
Роксана откинула полог возка. В глазах любимого отразились две синих искры - и глаза остекленели... Роксана поцеловала каждый и закрыла смуглой ладошкой.
Потом, она приподняла легкий торс Петра и стала укачивать как дитя:
-  Вижу вдаль ты, любимый, скачешь на пятнистом индейском коне,
Вот и все... Теперь будет иначе – приходи хоть во снах ко мне...
Краткок день - наша жизнь земная,  Скоро встретимся, не грусти!
Ты не сможешь, - так я подъеду, ясным звуком цыганской струны...
Ай-ай-ай, Петя, Петя родимый, ой-ой-ой как же больно в груди!
Это сердце слышит последнее: – «Цыганенка мне народи!»..
Роксана плакала и качала, качала на острых детских коленках, своего Ирокеза, никого не видя и не слыша вокруг, плакала и качала.
До самого утра слышалось из возка горькое ее «Ай-ай-ай», а лишь встало солнце, похоронили Петра под березкой, с молитвой, и «Прощальной», что тихо спели ему цыгане, – с нею и тронулись дальше, на Русь.

.