А что делать?

Несказанные благодарности:
- Моему сыну Мите - за яркие сны
- Психиатру и популярнейшему блоггеру Максиму Малявину, за профессионально выдержанные галлюцинации
- Моему мужу, Сергею Козловскому, за многократное вычитывание и лиценеприятную критику

 *               


                Между Пруссией и Россией
                очень много общего. Только наоборот.
                Теодор Пруссак, философ Чистоты и Порядка
                *   


                Наши бравые ребята
                Нацепили автоматы.
                Кто бы слушался ребят,
                Если бы не автомат?
                Гимн пилиции [1]

Улицы Лукопольштадта [2] сияли чистотой. Пламенели на тщательно вымытых после зимы окнах (за грязное окно штраф – десять минималок [3]) герани, пышно, как груди эпической селянки через плетень, свешивались с балконов яркие разноцветные петунии, снизу упарто, чисто штурмовик на стену несговорчивой крепости, пер девичий виноград. Парень поднял окурок и, вдохновляемый укоризненным взором стража порядка поверх черного дула, осторожно положил мерзость в ярко-желтую урну.
Лёха не местный, хотя и родился в Лукопольштадте. Местные, то есть собственно народ Белопрусии, - в основном чиновники, военные, добротно вооруженные автоответчиками Пирожникова [4] пилицейские, а из женского пола – их не работающие жены да уборщицы на реактивных помелах. Остальное население – понаехавшие тут гастарбайтеры, болбочущие на десятке языков, а с местными объясняющиеся на матерном. Родители Лёхи эмигрировали в Штаты, когда ему был всего-то год. Он не помнит родину. Он вообще мало что знает о ней, но почему-то твердо уверен, что родная страна стонет под игом. Четырехсотлетним. Лёха переживает период юношеского нигилизма, отрицания ценностей, тщательно внушаемых родителями и обществом. Вот он вдруг подхватился и сломя голову прилетел сюда, мечтая сделать для родной Белопруссии что-нибудь нужное, исторически значимое и – внимание! – «чтобы искупить вину родителей перед несчастной страной, которую они покинули в беде, не осознавая своей ответственности за ее судьбу»! Это не смешно, это – нормально, уверяю вас. Вы тоже когда-то такими были, только забыли все.
Родная страна явственно дала о себе знать уже в тесном брюхе Убоинга. Лехе бы призадуматься, но он, жадно впитывая новые впечатления, вместо этого трепетно прислушивался к интуитивно родным, но каким-то невнятным словам, которыми обменивались на повышенных тонах его соседи, не поделившие одно кресло, и старался запомнить.
В аэропорту Леху встретили угрюмые лица таможенников. Это тоже было необычно – в Штатах все широко улыбаются друг другу, и на вопрос “Are you o’key?” отвечают “Fine!” даже если на последнем издыхании. Похоже, таможенники не испытали ни одного качественного файна за всю свою неулыбчивую жизнь. После шмона пассажиры плотненько упихались в одинокий истошно-зеленый Икаю-С, и, после часа потной толкотни и руготни, наконец, въехали в столицу. Леха уже слегка обалдел от родины и, как только оказался на воздухе, жадно закурил.
- Подними!
- А на @@й? – вежливо спросил свежеподкованный в самолете Леха.
- …!!!
- Не стреляй! Уже поднимаю...
*

А ведь меня предупреждали, вяло размышлял Леха, отходя от стресса на парковой  скамеечке и машинально теребя буйную нечесаную шевелюру. Снова смертельно хотелось курить. Все не верилось, дураку. Спокойствие, только спокойствие. Я здесь, чтобы все это прекратить и восстановить историческую, мля,  справедливость – хаос и бардак форевер.
…Она присела на самый краешек скамейки. Наклонила головку, посмотрела круглым черным глазом, оценивая. Мол, я тут пролетом, не очень-то и хотелось, а вдруг? Лёха замахнулся на нее грязной лапищей с обгрызенными ногтями. Как хочешь, пожала плечами синица и улетела в северные края вить гнездо – весна, скоро уж Заячий Спас [5].
Молодая женщина в короткоюбом костюмчике, деловом по форме, но весьма легкомысленном по лоснящемуся, с блесткой, материалу, с сумкой через плечо, кося густо накрашенным глазом, резво прошкандыбала мимо на каблучках (цок-цок-цок - и как только эти бабы с них не падают?), не иначе, на работу. Время-то подходящее, вот только прикид у нее – как на свиданку. Посреди обширного декольте переливался всеми оттенками яичного желтка и весело подпрыгивал в такт шагам двухдюймовый медовый сердолик на черном кожаном шнурке. Горячо любимая работа, видать, хе-хе. Носик дамочки, уловив незамысловатые Лехины ароматы, непроизвольно сморщился. И как его из автобуса не выкинули по дороге? Уж точно, народ Белопруссии не только сер и мудр, но и безмерно, ангельски терпелив.
*
Наталья Павловна закрыла за собой дверь в кабинет, сбросила сумку на стул, шпильки поставила в шкаф, сменив на шлепанцы, тоже на небольшом кокетливом каблучке. Надела отглаженный халат, шапочку, вымыла руки. Как обычно, как каждый день. Из года в год… Из века в век, между прочим. Миллениум был недавно, лет пять как. Эх, погуляли, до сих пор как вспомнишь, так вздрогнешь!
Вы уже догадались, что она старшая медсестра в абортарии при женской консультации? Когда она пришла сюда, неважно, сколько лет назад, все звали ее Натусей. Теперь она Наталья Павловна. Хорошее имя для героини, я так думаю, ничего, что оно уже где-то встречалось? Или нет? Она ставит назначенные врачами уколы и клизмы, раздает таблетки, следит за чистотой и сменой белья (нет, нет, утки почти не выносит) – рутина, в общем. А работы много, и времени на личную жизнь почти не остается. И платят мало. О своей работе Наталья Павловна распространяться не любит. Ну, кому и где расскажешь в непринужденной светской манере, закинув ногу на ногу, зазывно покачивая изящной туфелькой (две зарплаты и полугодовой пост),  о тетках, бредящих после наркоза, а в здравом уме настырно спрашивающих, есть ли у нее собственные дети, или скучно костерящих своих сожителей? «Если после всех моих страданий этот редкой породы дятел/пенетратор/перфоратор (ненужное зачеркнуть) — посмеет заикнуться про секс без презерватива иначе как с целью пополнения в семье... да я ему лично все канатики бантиком завяжу!» - тоже мне тема, есть о чем рассказать при встрече подруге или любовнику! Кстати, о любовниках… а, да ладно! Нет сегодня настроения.
Болеутоляющие у нее всегда под рукой, в сейфе. А вот волевые качества – не всегда. И жизнь, конечно, тяжелая. А кому сейчас легко? Кому и когда было легко в этой стране? Кто бы ответил.
*
                Они сошлись…
                А.С. Пушкин, «Евгений Онегин»

С квартирой разрешилось быстро. Говорливая риэлтерша привела его в стандартную двушку, комнаты раздельные, одна сдается. Глаза у риэлтерши слегка косили к носу, а по извилистым губам временами пробегала хитрая ухмылочка. На вопрос, кто хозяин, дамочка защебетала, что медсестра, средних лет, интеллигентная, одинокая, за дополнительную плату еще и готовить будет… Сама сейчас на работе, у нее сутки дежурства, появится завтра с утра… Подходит? Вот и ладненько, располагайтесь, будьте как дома.
Леха расположился, рухнул в койку и мгновенно уснул – сказалась разница во времени. Ему приснилось, что он робот, который выключился, и его похоронили. А он вдруг снова включился, отвинтил крышку деревянного гроба похороненным вместе с ним набором отвёрток и попытался выбраться - но не тут-то было! Похоронная процессия не успела отойти далеко, крышку снова завинтили и закопали гроб в землю -  почему-то в цветочную клумбу на перекрёстке улиц. Когда роботы-священники ушли, он снова отвинтил крышку, спугнул парочку гробокопателей (работников Зеленстроя?), забрал похороненный вместе с ним горшочек золота и пошёл домой. А там всё уже поменялось: куст сирени у подъезда срублен, роботесса ушла, дома пусто и табуретки составлены пирамидкой. И только назойливо стучит в голове стишок:

В гробу дровяном,
Под церковное пение,
Залитый говном,
Я теряю терпение.

Стоит ли искать логику в снах? Откуда говно, если ты робот? Впрочем, фекалии недаром называют золотом, и снятся они – к счастью. Страшно только подумать, что снится миллионерам.
*
Наталья Павловна вернулась под утро усталая, глаза вдобавок к косметике подернуты синими тенями бессонной ночи. Дежурство выдалось беспокойным, несколько кровотечений по скорой, она ассистировала, прикорнуть даже на пару часиков не удалось. Дома она застала нового спящего жильца и записку от знакомой риэлтерши, тоже Наташи. В записке было одно слово: «Удачи!» И пошлый рисунок. Ну, Наташка! Жилец был совсем мальчишка, лет на …адцать моложе нее.
Леха открыл глаза. На него сверху смотрела нестарая приятная женщина в домашнем халатике. Ему показалось, что он уже видел это лицо, только не мог вспомнить, где. Белая грудь, как квашня, распирала края халата и норовила выползти на сексуальный простор. Через неделю они спали вместе. А чего тянуть? Кстати, отмыть парня оказалось проще простого, стоило намекнуть, что ароматы немытого тела вызывают желания, противоположные сексуальным.
Леха вначале даже гордился своей связью. Но постепенно ситуация начала его тяготить. Наталья была нежна, безмятежна, заботилась о нем, как мать или жена, с которой прожили вместе уже лет сорок. Готовила, стирала, ублажала. Но что потом? Неужели она сама не понимает, что все это временно и ненадолго? Да ладно, отмахивалось тело. Она взрослая. Ты за нее ответственности не несешь.
*
Внедрение свое в белопрусскую действительность и перманентный ее развал Леха решил начать с устройства на работу. У родителей остались кое-какие связи и знакомства, и Леха, сделав пару звонков и вежливо представившись, без особого труда стал обычным белопрусским чиновником, каких даже слишком много. Делать он ничего не умел, но этого от него и не требовалось. Он был грамотен, спасибо бабушке, а перекладывание файлов из одной папки в другую и заполнение пустых клеток ведомостей методом копи-паст особых способностей не требует.
На первый раз он опоздал на службу всего на минуту. Сошло. Прощупав почву, опоздал на пять, потом на десять минут. Глядя на него, сотрудники конторы тоже стали появляться на рабочем месте, кому когда вздумается. Их отсутствие или присутствие ничего не меняло. Лехин крестовый поход потихоньку набирал обороты.
*
В конторе появилась новенькая – девушка Глаша, Глафира. Через пару недель Леха с ее помощью осознал, что ему пора жениться. Надо было что-то решать с Натальей. Секс с ней за два года стал привычным и не волновал, как раньше. И он решил – резко, мужественно. Трахнул ее в последний раз и утром объявил, что уходит. Забрал пару трусов и сгинул, как и не было его. Втайне гордясь своей порядочностью и принципиальностью. С Глашей поначалу жили хорошо. Поселились на Мазаевской, дом четырнадцать, там раньше жила Глашина бабушка, а потом умерла. Слушали вместе Ивасей

Приходи ко мне, Глафира,
Как стемнеет, приходи…

и упоенно целовались в сумерках. Колыхалась пунцовая штора в проеме открытой  балконной двери, снаружи пахло сиренью. Зимой, на Трех Медведей [5] родилась дочка, Наташенька. Зарплаты чиновника в принципе хватило бы, если бы Глафира не мечтала страстно о  гораздо большем. Леха ушел из конторы и заделался дилером. Возил мелкие партии всякой всячины из соседнего региона. Однажды его притерли к обочине и ограбили вчистую – уже сказывалась его деятельность по подрыву дисциплины и трудолюбия, пилиция не справлялась, бандиты все наглее промышляли на дорогах. Жена была недовольна, денег на жизнь требовалось все больше, любви и ласки становилось все меньше. Они яростно ругались – не только из-за денег, чаще из-за всякой ерунды от общего раздражения. Иногда он с грустью вспоминал спокойную бесконфликтную жизнь с непритязательной Натальей. Как там она без него?
*
Без него было таки плохо. После ухода Лехи Наталья сделала аборт, не у себя, а в другом городе, у сестры, во время подоспевшего отпуска. Вернулась похудевшей и постаревшей, какой-то вялой, покоцанной больше морально, чем физически. Стала все чаще манкировать обязанностями, несколько раз лишилась премии и нечувствительно снова стала Натусей. Люди, особенно в женском коллективе, очень чутко позиционируют тех, кого жизнь уже переехала. Еще недавно Наталья Павловна – и вот, пожалуйста, опять Натуся и «ты». Она изо всех сил крепилась, но время от времени становилось так паршиво, что измученная душа отпускала вожжи и по выходным безвольно проваливалась в ворованные из сейфа яркие сны, обретая в них полноту жизни и ощущений.

1. Первая галлюцинация Натальи Павловны [6]
Она безмятежно летала над горами, и так ей было хорошо, что пропали все прежние обиды и желания – вот так бы парить и парить вечно, а сука, которая вздумает этому помешать… Наталья грязно и заковыристо заругалась на гипотетическую суку (ос-споди, да откуда же я такие слова-то знаю, ведь ничего страшнее «жопы» никогда не произносила), и тут же очутилась совершенно одна посреди бескрайней раскалённой пустыни, охваченная жесточайшим приступом агорафобии — первым в её жизни, а оттого до усрачки жутким. Больше всего её напугало небо — пронзительно голубое, бескрайнее и грозящее обрушиться и раздавить. Послышался нарастающий вой, и Наталья осознала, что бывают вещи более страшные, чем одиночество в пустыне. Из-за горизонта на отметке не выше маковки полупрозрачной пальмы миража выскочило звено из шести черных остроносых треугольников, идущих в идеальном строю и, вытянув весь воздух из ее груди, через несколько секунд скрылось за противоположным краем серой горячей земли, оставив по себе звенящую глухоту. А за горизонтом один за другим встали грибы разрывов. Наталья, как учили когда-то на школьной военной игре «Сполох», легла на землю лицом вверх, ногами к грибам, взмахнула ресницами и приготовилась умереть, растертая в пыль волной раскаленного воздуха с камнями. Но волна не пришла, а вместо этого над ней пронеслись совершенно неслышно все те же шесть хищных машин, уже в обратном направлении. Не всем открытые пространства по нраву, но она бы уже потерпела и жару, и одиночество, только бы вот всего этого всего никогда в жизни не видеть, увольте!
  Реальность, конечно, вернулась (куда ж от нее денешься), но глухота и ощущение горячего песка на зубах донимали еще чуть ли не сутки. Пора завязывать с калипсолом, думала Наталья, заторможенно возя в понедельник тряпкой по стеллажам и не веря самой себе. И почему всегда приходится выбирать между иудо-махмудским конфликтом и этой долбаной действительностью? Почему не может быть просто хорошо, а не хорошо потому, что не случилось какой-нибудь гадости?

2. Вторая галлюцинация Натальи Павловны
Она продвигалась по ярко-жёлтым, ослепительно-белым и непроглядно-чёрным тоннелям, пересекающимся под немыслимыми углами, переходящим один в другой, меняющим уровень и направленность.  Движение по ним становилось всё быстрее и быстрее, с одновременным вращением вокруг оси, проходящей через пупок и леденящей всё тело... Нащупав эту ось, Наталья попыталась убрать от себя это вращение и холод — в результате засандалила лежавшую почему-то на животе ледяную бутылку пива через всю комнату и частично вернулась, но, обозрев затуманенным взором пространство и криминала не обнаружив, провалилась обратно. Теперь она плыла по коридорам медленно и крайне осторожно, поскольку чётко знала, что она — это мина, а все эти ярко-алые и сизые трубы — это её (той, которая она, только ОНА, КОТОРАЯ НА САМОМ ДЕЛЕ) кровеносные сосуды, и если она вдруг коснётся стенки — то взорвётся, и ТА истечёт кровью, а трубы всё сужались и сужались... Пора назад, пока капилляры не начались,  решила она, и вернулась окончательно.
Комната воняла пивом, на обоях подсыхали потеки, но, слава Мазаю, что не в окно. Опять «повезло», кривилась Наталья, подтирая пиво с пола и длинными ногтями осторожно подцепляя острые осколки.

3. Третья галлюцинация Натальи Павловны
Доступное пространство на этот раз чётко ограничивалось комнатой, в которой она просуществовала почти всю свою сознательную жизнь. Комната, как аквариум, была заполнена густым воздухом, в котором она плавала, словно рыбка,  то  взмывая к потолку, то ныряя к самому полу, наблюдая в различных ракурсах знакомую мебель и саму себя на тахте. От себя, лежащей, к себе же, плавающей по комнате, тянулась серебристая пуповина, почти невидимая, но ощутимо прочная. Перед возвращением было несколько тревожных минут, когда она пыталась попасть обратно в себя, лежащую, и несколько раз промахивалась, но потом догадалась перебирать руками по пуповине, как по веревке, и всё отлично получилось. С воплем «ну что, блин, кто тут мастер парковки?!» она открыла глаза.
… становится все скучнее и обыденнее, не хватало еще, чтобы работа привиделась, посетовала она на собственную галлюцинацию. Может, фантастику какую почитать, для обогащения образного ряда? Но Наталья не любила фантастику. Там все было, как и в этой жизни, только намного страшнее. Чтобы тебя за твои же деньги еще и пугали всякими монстрами? Спасибочки.

4. Четвертая галлюцинация Натальи Павловны
Люди даже с одинаковой иерархией ценностей в зависимости от собственного психотипа ведут себя по-разному в схожих ситуациях. Например, многие могут сказать про себя «я люблю цветы». Но практик пойдет, купит семена, посадит цветы во дворе, и будет их полоть и поливать; нытик будет на все лады повторять «ах, как плохо, что у нас во дворе нет цветов»; мечтатель будет вздыхать «хорошо бы жить в таком месте, где растет много цветов»; блюститель сладострастно изругает каждого, кто покусится сорвать цветок с клумбы … Наталья Павловна у нас, вы уже поняли, мечтательница. И тоже любит цветы.
Она была большой яркой бабочкой и летала с цветка на цветок в необъятном дивном саду. Все пространство вокруг было уставлено стволами, с которых свешивались до земли роскошные плети – лиловые, розовые, белые. Пахло соответственно. Наталья-бабочка раскручивала длинный пружинистый хоботок и пила из цветов божественный нектар. По саду гуляли миниатюрные узкоглазые красавицы в ярких одеждах, сами как бабочки, любуясь на цветы и мириады крылатых наталий. В густом от аромата воздухе дрожал тоненький, слегка надтреснутый голос:

Набегают волны синие
Зеленые…Нет, синие.
Как хамелеонов миллионы
Цвет меняя на ветру.
Ласково цветет глициния,
Она нежнее инея.
А где-то есть земля Дельфиния
И город Кенгуру… [7]

Хамелеон был таким же лиловым, как и окружавшие его лепестки. Только никак не пах. Длиннющий липкий язык выстрелил, с отвратительным хрустом скомкал ее крылья, обвил тельце мерзким, последним объятием…Дышать стало нечем…
Натуся очнулась, задыхаясь от спазма. Сердце колотилось как бешеное, горло больно скрутила судорога. Она полежала, расслабившись. Приступ миновал. Вот так умру когда-нибудь, отрешенно подумала женщина. И найдут меня через месяц, уже всю провонявшую… Бррр. Позвонить, что ли, Наташке, пусть нового жильца подыщет?
*
Гегелевская площадь была оцеплена пилицией в два ряда и явственно пованивала. Уже три дня в палатках и просто так, на туристских ковриках посреди нее расположились около трехсот бандарлогов обоего пола, устроивших забастовку против Чистоты и Порядка, которые они именовали Террором и Диктатурой. Беспрецедентный случай в истории Державы, поэтому власти не знали, как на все это правильно реагировать и послали запрос в Метрополию, а покуда оцепили площадь – от греха. Пирожниковы молчали, поскольку забастовщики никакой агрессии не проявляли, скорее наоборот, демонстративную вялость и пофигизм. Они всего лишь не мылись, не брились, не причесывались, прилюдно спаривались, курили всякую дрянь, и, несмотря на голодовку, естественные потребности справляли регулярно. Прямо на площади. Леха тоже был с ними, он был затравкой, дрожжами, но не вождем – нашлись другие, более крикливые и ухватистые, из местных молодых пилиционеров-ренегатов. Доброхоты снимали массовое безобразие на мобильники и тут же складывали в Интернет на всеобщее обозрение.
В Метрополии, едва взглянув на эти клипы, ужаснулись до того, что спешно предоставили Белопруссии право на самоопределение, не желая больше иметь в своих рядах это дегардирующее недоразумение. Белопруссия в одночасье стала независимой и свободной, как ветер с помойки, и столь же духовитой. Революционная молодежь праздновала победу, била витрины пустыми бутылками и куролесила целую неделю. Потом все немного успокоились, но стекла так и не вставили – не до того. Подоспели Выборы.

*
…всеобщие, равные и тайные. Гы.
*
…Леха, перемахнув через турникет, поскакал вниз по идущему вверх эскалатору. Подростки восхищенно свистели и ставили подножки пилиционерам, резво рванувшим вслед нарушителю. Готическая девушка, похожая на чахоточную панду, приветливо улыбнулась навстречу Лехе черными зубами и посторонилась, давая дорогу. Кто-то сзади упал и выматерился, визгливо вскрикнула женщина. Леха вскочил в открытые двери вагона. Погоня, как зубы в ириске, намертво увязла в толпе на перроне.
Недалеко от дома Леха выкорчевал из клумбы подходящее по размеру орудие пролетариата, широко размахнулся и метнул в темноту. Там жалобно звякнуло и осыпалось, а немного погодя грязно заругалось. Молодой радикал удовлетворенно хмыкнул и свернул к себе на Мазаевскую. Эйфория революции плескалась в нем, как свежее пиво в кружке, и перла через край избытком пахучей пены. Он был весьма доволен очередным прожитым днем, полным борьбы за идеалы.
*
Секс-Символ дома номер четырнадцать из второго подъезда Колян старательно оправдывал свое прозвище, громко рассказывая окружающей среде, в каких позах он непотребно поимеет отсутствующие в подъезде лампочки а особливо тех, кто их выкрутил. Среда благоговейно внимала через щели дверей. Малиновый Колянов пиджак после бесславного падения в полной темноте (но не тишине), потерял большую часть своего шика и привлекательности для девиц определенного сорта. Девицы других сортов на пиджак, как правило, не клевали, но Коляну вполне хватало и первых. По самые помидоры. Затаив дыхание, Леха незамеченным просочился мимо бушующего Коляна, прижимаясь к стене. Первую лампочку в подъезде вывинтил, разумеется, он. Остальные соседи, увидев такое дело, охотно поддержали начинание. Скоро в подъезде вечером стало хоть глаз выколи, а поутру на площадках и подоконниках появлялись пустые бутылки, окурки и прочий мусор. И лужицы, конечно. Процесс пошел лавинообразно, скоро в подъезды всего района стало страшно зайти, а, зайдя, не хотелось ни дышать, ни любить, ни жить.
*
О том, что брошенная бумажка притягивает к себе, как магнит, еще десять, разбитое окно побуждает поднять камень самых ленивых граждан, а проезд без билета напрочь рушит экономику, Леха прочитал в Интернете статью какого-то шибко умного мужика, которому было уж точно больше всех нужно. Поэтому действовал не наобум. Только в Белопруссии, в отличие от Штатов, ментальная почва для хаоса и бардака оказалась настолько благодатной, что эффект превзошел самые смелые Лехины ожидания. Обычно на смену образа жизни небольшого народа уходит сорок лет – два поколения. Но на Лехиной родине тонкий слой наносных и глубоко чуждых белопрусскому народу Чистоты и Порядка был сметен и уничтожен за неполную пятилетку. Столицу стало не узнать. Пилиционеры попрятались в щели, как тараканы. Народ ласково разоружал их в темных подворотнях и теперь сам через одного щеголял с Пирожниковыми, лихо постреливая направо и налево. Благо в агрессивных эмоциях недостатка не наблюдалось.
*
Леха мирно спал на заднем сиденье, когда все случилось. Дорогу давно не чинили, машину подбросило на глубокой выбоине и вынесло на встречную полосу. И все бы ничего, выправились бы, как всегда, но навстречу танком перла тяжелая фура. И тоже на хорошей скорости. Шофер почти не пострадал, напарника на переднем сиденье размазало в котлету, а Леха очнулся в больнице, не чуя собственного тела. Рядом сидела заплаканная Глаша. Опухшие глаза ее смотрели  отчужденно. Леха понял, что плакала она по себе, а он теперь совсем один. Из больницы он выехал в коляске. Руки кое-как слушались, ноги нет. Жена подала на развод. Жил он теперь в хосписе при храме, постепенно превращавшемся в задрипанную ночлежку. Дочку привозили все реже, и девочка его постепенно забыла. Родители звали домой, в Штаты. Но Дело было не закончено, и Леха отказался. В Штаты всегда успеется. Как на тот свет.
*
Белопруссия, как пружина, которую долго силой удерживали в сжатом виде, с облегченным вздохом расправлялась, возвращаясь в свое первобытное размазаенное состояние. Вставали заводы (только ликеро-водочный «Бриллиант» пахал, как проклятый), улучшалась экология. Стремительно обесценивались зайчики, превращаясь в наивные детские рисунки, чем, по сути, и были изначально [8]. Из залитых прохудившейся канализацией подвалов по весне перли комары и квакали лягушки. На нестриженых газонах, со страшной скоростью зарастающих лебедой и бурьяном, летом безмятежно спали пьяные, беззаботные и безработные граждане без определенного места жительства, в бодрствующем виде практикуя различные виды национального спорта [9]. Еще в начале перестройки в одночасье пропали все урны и мусорные баки, как в свислочь канули. Бывшие пилиционеры в неглаженой форме с сорванными погонами к людям не приставали. Зарплату им давно не платили, как и всем прочим бюджетникам – учителям, врачам, ученым, военным, уборщицам. Стены домов дружно осыпались, стекла тускнели и бились как бы сами собой, крыши протекали и съезжали, а лица граждан расслаблялись и приобретали дебильное выражение, издревле свойственное позорянам. На помятых утренних лицах углы губ стремительно ползли вниз, не поддерживаемые более мимическими мышцами.
Вертолеты из Метрополии с гуманитарной помощью, не садясь, сбрасывали груз прямо на щербатую площадь Незалежности, бывшую Гегелевскую, и удирали во все винты, спасаясь от бешеного прилива толпы лохматых оборванцев. За летунами забавы ради охотилась хиреющая на глазах беззарплатная ПВО, но так ни разу и не попала. Принц Лягушка в центре линялого Заката над Болотом [10] неубедительно помахивал со шпиля мэрии стрелой, с которой давно обсыпалась вся позолота. Предупреждал, как мог, о грядущих бедах, но на него давно никто не смотрел. Сегодняшних хватало по горло.
Леха никогда даже не пытался протиснуться сквозь толпу, калеке все равно ничего не доставалось в давке, кроме тычков. Спасибо, знакомый бомж, бывший доктор каких-то гуманитарных наук, приносил иногда поесть, когда не был в стельку пьян и вспоминал о приятеле. За еду Леха расплачивался тем, что выслушивал его бесконечную нудятину, претендующую на глобальную философию и общую теорию всего. Центральной фигурой там был Человек Свободный – liber homo. В хосписе кормить совсем перестали, все разворовывалось, так что большую часть своего теперь абсолютно свободного времени Леха откровенно голодал.  В сытые же дни экс-профессор, хорошенько поддав, заставлял его петь дуэтом национальный гимн, что было еще хуже общей теории всего – у обоих не было ни слуха, ни голоса. С грязной Лехиной койки неслись не в склад, не в лад зверские вопли:

Ты синеокая,
ты краснощекая,
цвети, любимая страна… [11]

Обитатели ночлежки посильно подтягивали. Более душевно шло народное:

Широка страна моя родная,
Но во лбу, родимая, узка.
Я другой такой страны не знаю,
Где так сильно любят дурака!

Или лирическое, с надрывом:

Человек свободный,
Грязный и голодный,
Чем тебе, родимому, помочь?

*

…Прошло три года.
*

                История повторяется дважды:
                первый раз в виде трагедии,
                второй — в виде фарса.
                Георг Вильгельм Фридрих Гегель

                ... трижды.
                Третий раз - в виде сказки.
                Автор.

На улицах Лукопольштадта резкий осенний ветер небрежно теребил обертки и окурки, закручивая их в маленькие пестрые смерчи на открытых пространствах. Сидя в инвалидном кресле рядом с полусгнившей скамейкой в бывшем парке, а теперь просто пустыре, Леха с отвращением покурил, пошарил взглядом урну, и, конечно, не нашел.
Худая женщина неопределимого возраста в вылинявшем ситцевом платье и мятой косынке, вся перекосившись, перла неподъемную сумку с чем-то побрякивающим внутри по заросшей сорняками дорожке. Она скосила на Леху подозрительный глаз, обведенный линялым синяком, не узнала и обошла коляску по большой дуге.
- А ведь меня еще когда предупреждали, - негромко бормотал он, прикрывая глаза темными усталыми веками и машинально потирая небольшой шрам на правой залысине. – Не станет этот народ работать, кроме как под дулом чего-нибудь очень огнестрельного. Все не верилось, дураку. Спокойствие, только спокойствие. Я все еще здесь, чтобы все это прекратить и восстановить статус кво до того – Чистоту и Порядок.
Он уже год как устроился на работу ночным сторожем и всегда заступал на дежурство в положенное время, тютелька в тютельку. Прилагающееся к должности старое, не стреляющее ружье он тщательно вычистил и смазал, аж сверкало и лоснилось. На склад чугунных болванок до сих пор никто не покушался, но Леха был всегда готов. Жил рядом, в каморке при складе, стараясь, как мог, поддерживать чистоту и порядок на пространстве в шесть квадратных метров. Снаружи склада он посадил между камней проросток девичьего винограда, и первые робкие побеги с кудрявыми усиками уже тянулись вверх по обшарпанной стене, прикрывая ее убожество багровыми по осени пятипалыми листьями. На крохотном окне сторожки пламенела герань, и Леха заботился о ней так, как будто от этого зависели судьбы вселенной. Впрочем, кто знает, по большому счету так оно, возможно, и было.
…Она присела на самый краешек скамейки. Наклонила головку, посмотрела  круглым черным глазом, оценивая. Мол, я тут пролетом, не очень-то и хотелось, а вдруг? Алексей Михайлович Тишайший, бывший революционер двух мировых держав, стараясь не делать резких движений, протянул к ней чистую открытую ладонь с горстью семечек. Отважная птичка вспорхнула на руку, цепко впилась в нее острыми загнутыми коготками и стала клевать, попадая то в линию Жизни, то в линию Любви.
Натуся жадно прислушалась к побрякиванию заветного шприца в недрах сумки с ворованными на больничной кухне субпродуктами и непроизвольно прибавила шагу. Дома нетерпеливо ждал дозы очередной жилец – нарик со стажем и тяжелыми кулаками. Скоро, очень скоро все будет хорошо.

КОНЕЦ
 
[1]
Пилиция – от слова пилить. Раньше пилиционер наказывал провинившегося, читая ему тут же, на месте преступления, длинную и нудную проповедь. С тех пор и преступления, и наказания, и пилиционеры сильно изменились, а слово осталось.

[2]
Лукопольштадт – столица Белопруссии.
Немного истории. После того, как восточные позоряне продули решающий матч под Хрюквальдом (обозы с запасными битами припоздали – возницы крепко выпили в придорожном кабаке, а потом полдня опохмелялись), постепенно образовалась Держава, в которую вошли Сопруссия (или Собственно Пруссия), Белопруссия, Малопруссия (или Упруссия) и Вопруссия (Восточная Пруссия, иначе - Поллитва). В Метрополии правили мудро, местную инициативу не давили, требовали только, чтобы все регионы свято чтили два столпа великопрусской жизни – Чистоту и Порядок. С этим было строго. Что до разнообразных местных укладов, понятий, суеверий и предрассудков, то центральные власти этим особо не заморачивались, позволяя периферии жить, как она привыкла. Абы работали и не возникали.
В Белопруссии никогда и не возникали, что да, то да, но и нельзя соврать, чтобы крепко работали. Жили здесь издревле не по закону, а по трем понятиям:
1) Тебе что, больше всех нужно?
2) Шибко умный, да?
И, основное:
3) Делиться надо!
В провинции процветал культ старших родственников мужского пола, по-местному – Дедовщина. Самым главным дедом в белопрусском пантеоне был Дед Мазай или Человек с Ружьем. Все народные праздники были связаны с каким-нибудь выдающимся событием из его полной охотничьих приключений жизни, о которых он сам много и правдиво рассказывал всем желающим и нежелающим.
В отличие от истории, географии в Белопруссии практически нет. Болото оно и есть болото. Приходил ледник, да растаял. Есть и возвышенности, и леса, и поля, но не они главные в этом краю, а почему, вы и сами поймете.

[3]
Минималка – мифическая сумма денег, которую озвучить стыдно, а жить на нее невозможно.

[4]
Автоответчики Пирожникова, оснащенные новейшей эмпатоэлектроникой, отличаются от обычного автоматического оружия тем, что никогда не стреляют первыми – только в ответ на агрессивные эмоции противника.

[5]
Белопрусские праздники
Зимний праздник Трех Медведей. Шел как-то Дед Мазай по зимнему лесу на лыжах. Елку искал к Новому Году. Шел давно, призамерз маленько. Кругом одни партизанские сестры. А елок нет. Глядь – избушка. Снял Дед Мазай лыжи, толкнулся в избушку – дверь открыта. Вошел, видит – хозяев нет, а на столе еда горячая в трех мисках, большой, средней и маленькой. Съел Дед Мазай всю еду, вылизал миски, прилег на лежанку – мала, голова свешивается. Прилег на другую – коротко, ноги упираются. Прилег на третью – хорошо, просторно. Так и заснул. Проснулся Дед Мазай от медвежьего рева:
- Кто съел мою еду? Кто валяется на моей кровати?
Дед Мазай, как и все мы, спросонья злой, схватил свое верное ружьишко, да и пристрелил всех трех медведей, буркнув назидательно:
- Вам что, больше всех нужно? Делиться надо радостно и без лишнего рева!
И опять заснул – до весны. Так и стал жить в медвежьей избушке, а медвежьи шкуры потом на пол постелил, чтобы по ногам не дуло.
Весенний Заячий Спас. Как-то в разлив захотелось Деду Мазаю полакомиться зайчатинкой. Насобирав полный мешок ушастых бедолаг по половодным островкам, Дед Мазай приплыл домой и соорудил из них отличное заячье рагу. А один зайчонок не влез на сковородку, и дед Мазай его отпустил, примолвив:
- Иди, косой, и скажи своим, что мясом по весне делиться надо!
Заячий Спас называют еще Весенним Мясоедом.
Лето: песнь про Зубра. Шел как-то Дед Мазай по летнему полю  - жара, мухи, оводы – и захотелось ему пить. А неподалеку пасся Зубр. Обломал Дед Зубру рог, пошел к речке, напился. Потом вернулся, обломал второй – для красоты и симметрии.
- Рогами делиться надо! - поблагодарил Дед Зубра. И пошел себе восвояси, уже с рогами.
Осенний Белкин Хвост. Шел как-то Дед Мазай по осеннему лесу с ружьишком. Смотрит – сидит на сосне Белка, ни жива, ни мертва от страха. Дед Мазай как выстрелит! Белка как прыгнет! Отстрелил Дед Мазай Белке хвост, закружился пушистый вниз ржавым опавшим листом.
- Мехом делиться надо! – гаркнул раздосадованный Дед вслед удирающей на трех лапах куцехвостой Белке. Четвертой лапой зверюшка держалась за сердце. А Дед пришпилил хвост на шапку, и с тех пор всегда его так носил. Так и ходил – с хвостом на голове и с рогами. Ну, и с ружьем, конечно. Осенний Белкин Хвост – начало охотничьего сезона

[6]
Источник галлюцинаций: ЖЖ Максима Малявина http://dpmmax.livejournal.com/. Согласие автора на использование текстов получено.

[7] Песня Новеллы Матвеевой

[8]
Бумажные деньги в Белопруссии - восьмое чудо света, ни у кого таких нет, не было и не будет. На них нарисованы от руки зайчики, белочки, мишки, зубры. Какие понятия – такой и Рынок - Звериный.

[9]
Национальным спортом Белопруссии можно смело назвать скуку. От нее пошли такие специфические национальные развлечения, как тянутие кота за хвост, отрясание груш детородным органом, питие до посинения и валяние дурака.

[10]
Народ называет свой государственный флаг «Закат над болотом». Сверху красная горизонтальная полоса, снизу зеленая, между ними лягушка в золотой короне, со стрелой в лапе. Было тут когда-то волшебное королевство и правил им Принц Лягушка. Но так давно, что Принц нечувствительно сменил пол, а  история стала сказкой.

[11]
Национальный Гимн Белопруссии
 
Боже, храни (вставить имя текущего правителя) для нас,
Как Дед Мазай всех зайчишек спас.
Ведь от тайги до Британских морей
Нам Белопруссия всех милей.

Припев:

Ты синеокая,
ты краснощекая,
паши, любимая страна,
чтоб все могли мы
неудержимо
тащить тебя вперед
за косу изо льна.
Вперед и вверх,
Рванув тельняшку
 из льна

(Ну, и еще стописят куплетов на злобу дня)

Народ, правда, вместо слов «изо льна» в припеве гимна поет другие, на ту же рифму. Но на этом критика власти снизу обычно и заканчивается.