Yiyos yoco живых призываю

14 декабря 1825 года. Сенатская площадь. Неудачная попытка молодых офицеров, из сливок аристократического общества, ликвидировать в России монархию. Наиболее тяжкая судьба выпала на долю Гавриила Степановича Батенькова. Он лично не принимал участия в трагических событиях. Причиной столь тяжкого наказания послужило заявление Батенькова, посланное им в следственную комиссию. Привожу его дословно: « Тайное общество наше отнюдь не было крамольным, но политическим. Оно, выключая разве немногих, состояло из людей, коими Россия всегда будет гордиться. Ежели только возможно, я имею полное право и готовность разделить с членами его все, не выключая ничего. Цель покушения не была ничтожна, ибо она клонилась к тому, чтобы ежели не оспаривать, то, по крайней мере привести в борение права народа и самодержавия, ежели не иметь успеха, то, по крайней мере оставить историческое воспоминание. Никто из членов не имел своекорыстных видов»
     Следствие такого заявления было неслыханное и не имеющее аналогов в мире наказание. О нем и сообщается в стихотворении:
Жизнь не балует нас, одаряя талантом и честью,
Ноша тяжкая – гордость, порядочность, честь,
Пробил час и приходят тревожные вести,
И за это, за все, крест приходиться несть.

Две недели прошло. Опустела Сенатская площадь.
Спит спокойно Нева подо льдом до весны.
Город спит. Ветер северный знамя полощет.
Казематы на Заячьем полны  цвета страны.

Имена: Свистунов, Оболенский, Нарышкин,
Князь Волконский, Каховский и князь Трубецкой.
Голосов часовых и иных здесь не слышно.
Здесь и времени нет, здесь – могильный покой.

Наказания ждут. Кто-то будет повешен,
А другие – в Сибирь, в кандалах, в рудники,
В душах юных печаль; не злодей и не грешен,
Но вернутся оттуда они, подряхлев, - старики.

Среди них есть один, он на площади не был,
Он в отставке давно, сердцем чист и душой,
Двадцать лет суждено не видать солнца, неба,
Да, и после ему не вернуться домой.

Он живыми забыт. Он живым похоронен,
Расстоянье в аршинах: шесть на десять - и все.
На вопрос, часовой скупо слово обронит,
Да тюремщик раз в сутки обед принесет.

Не положено книг, не положено перьев,
И прогулок, чтоб воздух наружный вдохнуть,
Тусклый свет только днем, из окошка над
дверью,
Часовые в него не дают заглянуть.

На прошенья его не бывает ответов,
Счет он дням потерял, они вяло текут,
Отличает страдалец только зиму от лета,
И покончить с собой никогда не дадут.

Он взывал, голодал, головой бился в камень,
Камень серый, сырой был свидетелем мук.
Из железа сердца, можно биться часами,
Но услышать в ответ только собственный звук.

Разум светел его, не оставили силы,
Есть желанье одно – белый свет повидать,
Срок он свой отсидел, но о нем позабыли,
И сверх срока сидел он еще целых пять.

В каземате сидит не за дело, а слово,
Кто за дело страдал, тот отпущен давно,
Двадцать лет просидел, и решенье – готово,
Пусть в Сибири живет, ведь ему все равно…

Батеньков не злодей, он с французами бился,
Двадцать шесть тяжких ран он в боях получил,
Он и в мирных трудах со Сперанским трудился,
И за это, за все, каземат заслужил.

Наконец, покидал стены он равелина.
Силуэты деревьев. Льдом покрыта Нева,
Видит редких прохожих сутулые спины,
Ярким солнцем ему показалась луна.

Дан приказ отъезжать, усадили в повозку.
Рядом тучный жандарм, будет с ним до конца,
Хоть бы раз посмотреть, прогуляться немножко…
Только поступь коней. Тихий храп жеребца.

Ранним утром, когда Батеньков разминался,
Незнакомку увидел и к ней побежал,
На колени упал, к ней губами прижался,
Ноги ей целовал, громко плакал, рыдал.

Незнакомка ни с места, побледнела от страха,
Пожилой, изможденный арестант целовал,
Слезы лились ручьем, он стонал, громко плакал…
Он про женщин забыл, двадцать лет не видал