Честь вазир - мухтара

Толпа страшнее саранчи,
куда страшнее диких стад,
Когда охрипнет азанчи:
Урус – кяфир! Джихад! Джихад!
Когда растрёпанный мола
терзает на себе халат,
Толпа визжит: Алла! Алла!
Урус – кяфир! Кяфир джихад!

    *      *      *

Уже светло. Уже рассвет.
Но муэдзины не поют.
На площадях народа нет.
Он тут. Он поголовно тут.
Уже ворота снесены.
Бушует оргия ножей.
И головы раскалены
священной пляской дервишей.
У них белее полотна
орбиты выкаченных глаз.
Сильней кок нара и вина
ислама праведный экстаз.

Смотри, они уже близки
мгновенья истины мужчин.
Уже растерзан на куски
Якуб учёный армянин.
Заступничества он просил,
просил защиты от врагов.
И ты немедля защитил
и принял под российский кров.
Шах за живое был задет.
И вот теперь вершится месть.
Но ты же знаешь, «Грибоед»,
дороже жизни только честь.

Что? Зачесались кулаки?
К порогу отступил конвой.
Уже секутся казаки
на саблях с дикою толпой.
А верный доктор Авелунг,
молчун в армейском сюртуке,
педант и настоящий друг
погиб со шпагою в руке.
Он превосходно фехтовал,
был точен и неотразим.
Не отступил и не предал,
и честь его осталась с ним.

Как ты находишь, «Грибоед»,
(По здешнему вазир – мухтар.),
Вполне обыденный сюжет
типичных азиатских свар?
Какое горе без ума!
Вселенский разума разлад.
Как будто Азия сама
здесь проповедует джижад.
Что делать дальше надлежит?
Кто задаёт в театре тон?
Вопроса больше не стоит.
Вопрос заведомо решён.

     *      *      *

Но выход. Где его искать?
И где же выбора свобода?
Нет выбора. Придётся ждать
не выхода, увы, исхода.
Всему свой собственный черёд.
Не отдалить и не приблизить.
Но жить, насколько повезёт,
приняв любую из коллизий.
И, грудью воздуха набрав,
решительно расправить плечи
и с верою, что трижды прав,
вершить закон. Но человечий,
а не обычай старины,
вобравший дикость поколений.
Иль видеть гробовые сны,
не встав однако на колени.

Смотри, они уже близки,
твои последние минуты.
Уже сгорели казаки
в мангале азиатской смуты.
И горстка преданных людей
едва удерживает двери.
И жизнь, со всем, что было в ней,
уже не кажется потерей.

Рука сжимает рукоять
оброненной казачьей сабли.
Присел, привстал, чтобы размять
колени. Вытер пота капли.
И, расстегнув воротничок,
проделал пару эволюций.
Уже крошится потолок,
и двери кедровые гнутся.
Гусарской молодости кровь
к вискам редеющим прилила,
и к схватке буйная любовь,
и отвращение к чернилам.
Отдал последней мысли дань
далёкой любящей супруге.
Прощай безумная Тейрань.
Друзья, спасибо за услуги.

     *      *      *

Рука, что двигает толпой
и вероломна, и спесива,
Спешит, расправившись с тобой,
пихнуть чувствительно Россию.
В безумстве дикой суеты
её заметна режиссура.
Простёрты долгие персты.
Маячит тёмная фигура
(Вотще сокрытая от глаз.),
мелькают нити кукловода.
На них нанизаны сто раз
толпы и воля и свобода.
Как будто Азия сама
юродствует в крови и пене.
И значит, «Горе от ума» -
абсурд на азиатской сцене.
Для русских слов: закон и честь
здесь не найдёте аналогий.
Коварство, деспотизм и месть
здесь повелители и боги.
Уму и чести места нет
в исламском фундаментализме.
Не жизнь а горе, «Грибоед».
Но честь посла превыше жизни.