Поляна, на которой растут полночно-синие цветы

Примечания автора:
Мелодия работы: http://www.youtube.com/watch?v=tnQy8AYsoTo

Использующиеся в тексте термины и слова:

Годзэ – бродячие слепые музыканты.

Сямисэн - щипковый трёхструнный музыкальный инструмент. Ближайший европейский аналог сямисэна — лютня.

Гин – Серебряная.

Этсу – Обаятельная.

Хакама - широкие плиссированные штаны-юбка.

Хаори - верхняя накидка, придающая наряду официальность.

Танто - односторонний, иногда обоюдоострый клинок длиной от 25 до 40 см. Танто использовался только как вспомогательное оружие (для добивания, отрезания голов, харакири и пр.).

Кайсяку - помощник при совершении обряда сэппуку (харакири). Кайсяку (обычно друг или родственник) должен был в определенный момент отрубить голову совершающего самоубийство, дабы предотвратить предсмертную агонию.

Оби - пояс для кимоно.

Рокугацу – Июнь.

Хатигацу – Август.

Тамото - карман в рукаве кимоно.

Кимоно - традиционное японское одеяние.

Хизеши – Вечный, Хозяин Священной Горы.

Ёкай – нечисть.

Они – злые духи-людоеды.


***

Слепая годзэ* пощипывала струны своего сямисэна* почти равнодушно, даже не слушая тихое гудение толпы. Седые волосы, подобно лунным лучам струились по её плечам и, на фоне тёмно-синих одеяний, казались более живыми, нежели сама музыкант. Несколько учениц почтительно сидели вокруг неё, дожидаясь своей очереди показать искусство. Чуть поодаль почтительно взирали на пожилую певицу её проводники. Но ей не было до них никакого дела. Ведь сейчас, именно сейчас должна была прозвучать сказка…

- Древняя легенда гласит:

Когда мир был юн и не столь подвержен предрассудкам, когда чудовища и боги бродили среди смертных, жила девушка, - голос у годзэ оказался неожиданно приятный, глубокий и сильный, завораживающий. - Она не была прелестна, подобно цветку лотоса или грациозна, как лесная серна. Но… сердце её было добрым и смелым, а движения порывистыми, как ветер в летнюю ночь.

И однажды – полюбила она. Так же, как и жила, всем сердцем. Отдаваясь и чувству, и любимому до конца… но… не принял её чувств коварный юноша. Обманул девушку в её надеждах, задумав недоброе – извести её. И когда терпеть уже было невмоготу – она отправилась по древней дороге, которую люд обходил стороной…

А дальше… слушайте рассказ, - она усмехнулась, взяв новый аккорд, врезавшийся в душу смутной тревогой…

***

- Гин! – младшая сестра упрямо держала её за руку, пока она всматривалась в заброшенную, поросшую режущей осокой дорогу. – Пожалуйста, пожалуйста… не ходи туда! Я буду послушной, обещаю! – девушка на миг опустила глаза, скрывая за ресницами боль и мягко улыбнулась, поворачиваясь к сестренке.

- Этсу, я вернусь, - ласково потрепала девочку по растрепанным волосам.

- Обещаешь? – требовательно произнесла малышка.

- Обещаю, - мужественно солгала Серебряная. – Беги домой, передай маме, что я вас всех люблю, - коснулась кончиками пальцев пухлой щечки.

- Хорошо, - просияла та, разворачиваясь и убегая обратно, в деревню. Мгновение поколебавшись, одна из лучших охотниц приречной деревушки помахала на прощание обернувшейся у кромки первого дома сестре и, коротко выдохнув, шагнула на запретную тропу.

Одним Стихиям ведомо, когда этот путь стал заброшенным. Старики, порой, поговаривали, что случилось это ещё во времена прежней династии. Когда юный Император повелел возвести на священной горе новый дворец и потревожил одного из духов, спящих там. И некогда широкий, многолюдный тракт стал заброшен. Ведь те, кто по ошибке ступал на эту дорогу – не возвращался…

Одно говорили, что их пожирает страшное чудовище, спущенное рассерженным духом в качестве кары, другие сказывали, что они теряются в туманах, спускающихся со священной горы и это их стенания время от времени доносит ветер. Гин не знала. Но… слишком больно ей было оставаться среди знакомых лиц, слишком горько глядеть на предавшего её доверие, не выдавая истинных чувств ни взглядом, ни вздохом. По-прежнему улыбаясь. Разве что в серых глазах скользила несвойственная ранее печаль. И теперь, когда стало совсем невмоготу, она решила уйти, объявив о своем желании в кругу семьи. Родители долго отговаривали девушку, стараясь убедить остаться, пугая опасностями, поджидающими на трактах, но Серебряная была непреклонна. И родичи уступили. Уступили, не зная, по которой дороге пойдет она. Думая, что выберет путь в Киото. Она и выбрала. Но не окольный. А прямой…

Привычно-упругий шаг, не тревожащий лишней травинки, порывистые движения. Просторные, удобные хакама* не сковывали её. Праздничный, дареный отцом хаори* покрывал плечи. Ведь на свидание со смертью лучше идти в новой, чистой одежде… кто знает, от кого примет достойную погибель?..

Легкий ветерок перебирал светло-серые пряди волос, выбившиеся из туго заплетенной косы. Ласково касался прозрачными пальцами щек, словно уговаривая вернуться. Но она не поддавалась этому сладостно-манящему зову, следуя избранной дорогой. И, словно разочаровавшись в названной сестре, ветер покинул её, оставляя один на один с мыслями и трактом.

В кустах громко стрекотали цикады, ничуть не тревожась её присутствием. Где-то в ветвях старых, покореженных временем и ветром, сосен распевала свою задорную песню иволга. Словно даруя её отчаявшейся охотнице. Чуть примятые шагами травы медленно выпрямлялись, расточая нежный, тёрпковатый аромат лета и солнца. Ведь если солнце и пахнет, то лишь так. Прогретыми травами яркого дня…

Но сколь ни быстро шла она, вечер нагонял её, роняя в душу смутные зерна предчувствия. Будто кто-то следовал за нею, наблюдая, взвешивая, оценивая…

- Сказания не врут… - прошептала удовлетворенно. Все, кому удавалось вернуться со старого пути, не любили распространяться о пройденных испытаниях, утверждая лишь одно. Наблюдение – вот что они твердили. Всю дорогу за ними наблюдало… нечто. Словно некий, незримый судия взвешивал их души, решая – дозволено ли им будет пройти. И Гин надеялась, что ей все же не дозволят. Покарают. Отнимут столь опостылевшую жизнь. Подальше от дома, честь которого она опозорила, спутавшись с тем…

А ещё здесь можно было сбросить приевшуюся маску. Опостылевшую до зубового скрежета, словно приклеенную улыбку. И дать волю всепоглощающей боли.

Ещё несколько шагов – и впереди смутно-знакомая полянка, похожая на ту, на которой некогда она встречалась… нет. Лучше не вспоминать. Тем более, там не было столь восхитительных цветов оттенка глубокой ночи. Пьянящий аромат вскружил ей голову, словно ланцетом вскрывая нарыв горечи, обиды и непонимания, столь долго копившихся в душе.

- Тебе нравится? – негромкий, вкрадчивый шепот, звучащий ниоткуда и одновременно – отовсюду.

- Да… - шепчет она, не удивляясь и не страшась. Словно душа онемела от этого пряного запаха, не в силах испытывать более иных чувств. К тому же, у богов и демонов свои правила.

Она опустилась на колени, касаясь нежных лепестков. Позволяя закатным лучам окутать её мерцающим, багряным сиянием, окрашивая капельки вечерней росы в тон тёмной крови.

- Ты хочешь остаться? – мурлычет все тот же голос и ей мнится сияние льдисто-голубых глаз. Вечно-юное и столь же древнее, как высокогорные озера. Вобравшее в себя загадочную мудрость сияющего пика Фудзи, отражающей рассветные лучи.

- Да… - снова шепчет она, закрывая глаза, опускаясь на колени. Легким движением снимая с плеча лук, а с пояса – танто*, укладывая их перед собой и готовясь вознести последнюю молитву, дабы очистится душой для принятия смерти. Ведь так будет достойней всего – уйти в месте, где сплетается столь дивная красота с неким потусторонним колдовством. Украсить лепестки здешних цветов не закатным багрянцем, а настоящим. Струившемся некогда в жилах.

И преисполнившись решимости, она вынула клинок из ножен, касаясь лезвием живота.

- Жаль, некому здесь стать моим кайсяку*… - шепнула негромко, закрывая глаза и нанося удар… но… он не достиг цели. Словно некто задержал ладонь её, несущую короткую, избавляющую боль.

- Зачем тебе умирать? – все тот же голос, но уже столь близкий. И горячие пальцы на запястье, удерживающие ладонь столь легко.

- Лучше умереть, нежели сломленной и преданной быть, - прошептала она в ответ, ощущая как дыхание неведомого взъерошило волосы. Дыхание, столь же горячее, сколь и прикосновение. Гин захотела открыть глаза, но вторая ладонь незнакомца накрыла веки, не позволяя ей этого.

- Расскажи мне… - шепнул он. Не в силах противится чарующему голосу, а, может, и устав носить в себе эту занозу, она поведала свою историю. Не открывая глаз и не видя собеседника… а он слушал столь внимательно, словно от этого зависела и его собственная жизнь.

- Я исцелю тебя от этой хвори… - шепнул он ей. – Но ты должна дать мне слово – приходить сюда каждую третью ночь и рассказывать мне о мире.

- А если я не найду дороги? – прошептала она в ответ.

- Найдешь, - горячее дыхание пощекотало её шею, ослепительная вспышка пронеслась перед глазами и на душе стало так легко и свободно, словно отпустили неведомые тиски, сжимавшие все это время сердце.

- Постой, - она вслепую перехватила соскальзывающие с её запястья пальцы. – Прошу тебя, назови хотя бы своё имя, - короткий смешок.

- Можешь называть меня Хизеши… - ответил он ей, растворившись в ночи. А когда она открыла глаза – увидела рассвет, сияющий столь празднично и ярко…

- Вечный… - шепнула, запоминая и земно кланяясь в сторону, куда он ушел. С легким сердцем поднявшись, она снова закинула на плечо лук, упрятав в ножны, а затем и за оби*, танто. Обратный путь отчего-то занял так мало времени, словно тропа сама стелилась ей под ноги. А вернувшись в деревню – с удивлением узнала, что уже наступил Хатигацу*, хотя покидала отчий дом она на исходе Рокугацу*.

А в тамото* обнаружились самоцветы столь дивной красоты и огранки, что родным и не потребовалось объяснений, где пропадала столь долго их дочь…

***

Она держала своё слово, каждые три дня возвращаясь на ту поляну и до рассвета рассказывая обо всем, что успевала узнать, порой не чувствуя его присутствия вовсе, порой ощущая лишь внимательный взгляд или ведя незримую и неслышимую для кого-либо другого беседу. Но однажды он вновь вышел к ней.

- Скажи мне Гин, - все тот же голос, пробирающий до дрожи. И снова он не позволяет ей смотреть. – Смогла ли бы ты отдать своё сердце чудовищу?

- Ты о себе спрашиваешь, Хизеши? – она улыбнулась, не осмеливаясь пока произнести то, что узнала совсем недавно. То, что в ту ночь Вечный не только исцелил её, но и заронил в сердце ощущение, зреющее подобно сладчайшим плодам. Немного терпкое, вяжущее, истинное чувство.

- Скажи мне Гин, и… я позволю тебе увидеть меня, - тембр чарующего голоса вызывал невесомый трепет, и Серебряная уже намеревалась ответить, когда кончики его пальцев коснулись её уст.

- Нет, сначала посмотри, - легкая тревога, коснувшаяся и её сердца, словно он боялся открыться ей. Медленно, словно во сне она открыла глаза, разглядывая в неверном лунном свете очертания его фигуры. Гребень-корона, венчающая голову, лицо и тело, покрытые чешуёй глубокого, сине-зеленого оттенка. Массивная, высокая фигура, на которой традиционный кимоно* сидел удивительно ладно. Длинные, заплетенные в странные косицы волосы, когти на руках. Он словно сошел с гравюр в древних свитках, повествующих о богах и демонах. Дикая, неудержимая, хищная и беспокойная красота, западающая в самую душу. И лишь глаза… глаза такие, какими она их запомнила. Глубокие, исполненные загранной мудрости…

- Ты прекрасен… - выдохнула она потрясенно, поднимаясь и протягивая ладонь, желая прикоснуться к этому совершенству. Тихий, искренний смех словно разбил воцарившуюся на полянке хрустальную тишину.

- Ты смогла бы отдать своё сердце чудовищу? – повторил он, позволяя её ладоням коснуться его груди.

- Тебе, Хизеши… - ответила она, лишь на миг опередив его, сливаясь с ним в поцелуе…

***

Так миновала осень, зима и весна. Наступило новое лето. И сжигаемый ненавистью юноша, видя, что жертва вырвалась из его цепких когтей, залечив нанесенные раны, решил довершить начатое. И проследил к кому с такой охотой отлучается Серебряная ночами.

Но непонятной была ему красота хищного божества священной горы. И вернулся он, незамеченный счастливыми возлюбленными, в деревню, переполошив люд известием о чудовище и о страшном кощунстве Гин. Очернив её в глазах семьи и близких. И придя утром домой – угодила она в ловушку…

- Ёкай*! – кричали односельчане, ненавидящими взорами опаляя её душу.

- Спуталась с они*! – выкрикивали в лицо ей обвинение за обвинением. – Навлечешь на нас проклятие! – и лишь младшая её сестра молчала. Суд был скоротечен и приговор суров - со следующим утром её заклеймят, а затем и казнят. И дабы не избежала Гин наказания, избили её и заперли в погребе с одним-единственным окошечком. А поздно вечером к ней пришла её сестра…

- Этсу, - взмолилась Серебряная. – Уходи, иначе и ты будешь виновна…

- На за что, - топнула ногой девчушка. – Я не верю им. Врут они все.

- Этсу… - в её глазах блеснули слезы.

- А я пойду и приведу помощь, - упрямо топнула ногой снова. – Я видела, что ты убегаешь по старому тракту!

- Хорошо, - поняв, что отговорить её не удастся, Гин поведала о пути, по которому ходила, дабы встретится с возлюбленным.

- Жди, - твердо постановила юная прелестница, торопясь.

Ночь тянется долго, неимоверно долго, особенно, когда ожидаешь казни. Но вот – коснулись горизонта первые лучи рассвета. А помощи все не было. Вот стражи, подхватив под руки, тащат её, молча упирающуюся на эшафот. Вот злобно-довольное лицо губителя, свершившего своё дело…

Стражи бросили её к ногам палача и вытерли ладони о полы траурных хаори, словно брезгуя даже касаться несчастной.

- Ёкай! – прилетело ненавидящее, подобно хлесткой пощечине.

- Где же ты?.. – прошептала она, когда палач извлек из жаровни клеймо и шагнул к ней, хватая за длинную косу. И… выронил раскаленную железку, отшатнувшись. Её божество, её грозный Хозяин Священной Горы стоял позади стремительно расступающейся толпы. Этсу, гордая собою, выглядывала из-за его спины, и никто не смел поднять глаз. Ощущение тяжелого, обжигающе-холодного гнева растекалось подобно волнам зарождающегося шторма, грозя смыть все на своем пути. Беспрепятственно прошествовав к эшафоту, он одним ударом боевого посоха рассек сковывающие её кандалы, затем подхватывая Серебряную на руки.

- Кто повинен в том, что на мою возлюбленную подняли руку? – грозный рык вынудил пасть её односельчан на колени.

- Он повинен! – выкрикнула Этсу, указывая на истинного обвинителя. Трясущийся ненавистник был жалок, сродни полураздавленной крысе. Он заламывал руки, глядя злобно, но не имея возможности утолить свой яд, вынужденный пресмыкаться.

- Ты – хуже, чем мертв, - произнес спокойно её Бог, одним ударом разбивая его голову. И никто не посмел усомниться в справедливости суда божества.

- Ты пришел за мной… - шептала она, касаясь его лица нежно.

- Да… и заберу тебя с собой… - тихо отвечал ей Хизеши. – А тому, кто посмеет тронуть семейство Гин – придется испытать всю тяжесть моего гнева, - сурово оглядев судорожно кланяющихся людей, молвил Хозяин Священной Горы, в следующий миг истаяв в рассветных солнечных лучах вместе с Гин, не побоявшейся коснуться того, кого называли чудовищем…

***

Отзвенела последняя нота, годзэ улыбалась чему-то своему, невидящим взором глядя за горизонт.

- А что было дальше? – спросил кто-то из толпы. – Ведь старый тракт стал безопасен!

- Не знаю, - просто ответила она. – Говорят, и по сей день возлюбленные живут на склонах священной горы. И лишь изредка, в ясные лунные ночи можно увидеть их тени на той поляне, где растут полночно-синие цветы…