Пройти по краешку... Глава 2

Глава 2. 19 июля 1972 года

Частный сектор. Анапа. Оксана.

Она была на море! Подумать только!
Она была на море….
Была на море…
На море….
Честно говоря, ничего волшебного в этом море не оказалось. Впечатления от поездки в жаркую и многолюдную в разгар лета Анапу были для Ксюши совсем не такими запоминающимися и яркими, как, скажем, недавний переезд в новую квартиру в Новосибирске.
 Точнее, квартира была старой. Даже очень. В самой первой хрущёвке Академгородка, да еще и на первом этаже. Но зато она была совсем рядом со всякими там институтами, а это, как говорила мама, «прелесть, как удобно».
Квартиру родители получили потому, что в их семье ждали прибавления. То есть – братика.
Ксюша, конечно, не верила во всякие там сказки про аистов или капусту. Она точно знала, что братика подсадили в живот её мамы каким-то волшебным образом, и теперь он там растёт и вовсю хулиганит, толкаясь ножками.
Сама Ксюша, по рассказам той же мамы Шуры, вела себя в животике совершенно иначе. Она никогда никому никаких проблем не доставляла. Папа смеялся, что они самые счастливые родители на свете, поскольку с самого первого дня появления на свет их дочь никогда не плакала по ночам, не капризничала и даже не требовала её покормить. Напившись молока из маминой груди (девочка уже не помнила, каким образом у неё это получалось – пить молоко из мамы), она засыпала в девять вечера, сладко спала всю ночь и просыпалась только к восьми утра.
Оксана задумалась и аккуратно облизнула испачканный вишневым соком палец…
О чём-то страшно важном думалось ей минуту назад. Но о чём?
Ах, да! О новой квартире!
Когда они всей семьёй пришли обозревать обновку, сверхаккуратная девочка чуть не упала в обморок от ужаса. В их прежнем жилье царил почти армейский, безупречный порядок. Здесь же полы не мылись, наверное, лет сто, окна почти не пропускали света, в углах клубились клочья седой паутины, но больше всего Ксюшу поразили стены – они были в каких-то отвратительных жирных пятнах.
- А … вы об этом? – не переставая флегматично жевать баранку, пожала плечами бывшая хозяйка, - Это у Петрухи на дне рождения детишки расшалились и начали швыряться друг в друга пирожками. Ума нет, а силищи хватает. Вот и угвоздали мне тут всё. Пироги-то с мясом были, жирные, жареные. Целый таз.
В этот момент, словно подтверждая  слова женщины, в комнату вошёл сам Петруха – долговязый мальчишка лет девяти. Он точно так же как и мама что-то жевал. Кажется, большую булку с изюмом… А следом за Петрухой (у Ксюши до сих пор при воспоминании об этом случае глаза увеличиваются до размера блюдец) вошли две самые настоящие курицы. Они что-то рассеянно склёвывали с пола, не забывая при этом оставлять серые кляксы помёта, а Петруха так же рассеянно отрывал и кидал им кусочки своей булки…
Ох, и славно же им пришлось потрудиться с ремонтом! Хорошо, что у папы были поистине золотые руки. Он не только сделал сам всю мебель, но и перестроил, перегородив самодельными шкафами, квартиру так, что у Ксюши и её будущего братика появилось по крохотной, но отдельной комнатке. А ещё папа сделал полы, красивее которых Оксанка никогда в жизни не видела. Он купил самую обыкновенную кухонную клеенку, приклеил её на клей со смешным названием "бустилат", а потом несколько раз покрыл эту клеенку каким-то сверхпрочным «пищевым» лаком. И теперь полы в их квартире выглядели очень симпатично: ты словно шел по настилу из спиленных березовых и сосновых кругляшков-пенечков, отливающих зеркальным блеском (это такой узор у клеёнки был).
Девочка доела всю вишню и с грустью посмотрела на двери маленькой времянки, увитой диким виноградом. Сейчас проснутся родители, и им опять придётся идти на море. И папа опять будет уговаривать дочь поучиться плавать. А она, как выяснилось, очень боится воды! Море казалось ей чем-то опасным, коварным, необъяснимым….  Недаром же в сказке о царе Салтане злые бабки и враги царя Салтана взяли, да и бросили бочку с царицей и маленьким Гвидоном именно в бушующее море…
Ксюша зябко повела плечами…
Туча по небу идет,
            Бочка по морю плывет.
            Словно горькая вдовица,
            Плачет, бьется в ней царица;
            И растет ребенок там
            Не по дням, а по часам.
            День прошел, царица вопит...
            А дитя волну торопит:
           «Ты, волна моя, волна!
           Ты гульлива и вольна;
           Плещешь ты, куда захочешь,
           Ты морские камни точишь,
           Топишь берег ты земли,
           Подымаешь корабли —
           Не губи ты нашу душу:
           Выплесни ты нас на сушу!»…
- Эй, красавица, ты, что это там причитаешь? – из домика вышел улыбающийся отец, со слегка опухшими после дневного сна глазами. – И что за словечко «гульлива»? Я запамятовал, разве у Пушкина так было?
- Это она море заговаривает…, высоким штилем, так сказать, - засмеялась мама, - Что, Оксана, так-таки и не хочешь идти на пляж? Лето кончится, а ты даже не искупаешься!
Ксюша с испугом прикрыла рот ладошками. Ей совсем не понравилось, что родители сейчас смотрят на неё так, словно она какая-то малышка несмышлёная.
- Доченька, а давай сегодня я снова возьму тебя на руки и мы с тобой зайдём в море чуть-чуть дальше, чем по коленки? Ну, хотя бы вот по сюда! – Папа показал рукой куда-то на ремень своих брюк.
Ксюша сжалась от страха. Но отказать отцу всё же не решилась:
- Давай, папуленька.
- И ты не будешь плакать?
Ксюша зажмурилась, потом снова распахнула огромные васильковые глаза и чуть дрогнувшим голоском произнесла:
-Не буду. Честное слово.
- Что ж, у меня взрослая дочь, которая уже осенью пойдет в первый класс. А словам взрослого человека я привык доверять….

Санаторий «Анапа». Анапа. Инна.

Торжественный обед подходил к концу. Партийные боссы со всего Союза съехались сюда, в Анапу, чтобы присутствовать на открытии первой в городе бальнеологической лечебницы.
- Ба, а что такое бальнеологической? – доедая вкусный абрикосовый десерт, поинтересовалась угловатая, рыжеволосая девчонка, которой уже порядком надоела затянувшаяся трапеза, на которую Анна Георгиевна взяла её с собой.
- Это такая грязь, деточка, - объяснила бабушка.
- А что в СССР уже грязи не хватает? – звонко, на весь зал произнесла Инна.
За столом повисла напряженная тишина…. Потом кто-то из дяденек хмыкнул, за ним прыснул в кулак второй, третий… И вот уже вся парт-элита смеялась до хрипоты, шёпотом и на разные лады повторяя фразу внучки первой запорожской обкомовской дамы…
На этой весёлой ноте мероприятие как-то само собой закончилось, и «Актив» (как называла его бабушка) потянулся кто куда. Большая часть народа – в гостиничные номера «Анапы», наспех отреставрированные и задекорированные к торжественному событию новенькими шторами и покрывалами. Те же, кто пил меньше, собрались прогуляться к морю.
В числе последних оказалась и Анна Георгиевна со своей любопытной спутницей.
- Ба! А почему Анапа так называется? Такое смешное слово… Как канапэ, или… макака…
- Господи, почему «макака»? – нахмурила бровь пожилая дама.
- Не знаю. Просто мне так чудится. Если бы мне сказали нарисовать слово «анапа» у меня непременно получилась бы мартышка.
- Ты сама, словно мартышка. А ведь тебе скоро девятый год пойдёт… Знаешь ли ты, что Анапа – один из старейших городов нашей родины? Ах, как чудесно написал о ней как-то Максимилиан Волошин… Вот, послушай: «Здесь город был и порт...
Остатки мола видны под волнами.
Соседний холм насыщен черепками
Амфор и пифосов…
Но город стерт, как мел с доски
Разливом диких волн»….
- Ну, как это он стёрт, когда мы же по нему идём? – Инне нравилось, когда бабушка читает стихи, правда не всегда те, что любила читать сама девочка. Например, бабуля никогда не цитировала Константина Ваншенкина. А как раз именно его строчками про любовь они с подружками исписали все свои «секретные тетрадки».
Инна пригорюнилась. Ах, подружки….  Да даже и друзья-мальчишки… Особенно Аркаша Иванченко и красавчик Сережа Сташенко…. Как им, небось, сейчас весело дома, в Запорожье, на Днепре. Весь июнь, пока Инну не отправили на две недели в пионерлагерь «Орлёнок», приятели удирали со двора и неслись в Дубовую Рощу, откуда до острова Хортица ходил маленький теплоходик. В принципе, они могли бы переплыть Днепр и сами, но на кораблике было значительно интереснее. На острове они ели унесенные тайком из дома яйца, огурцы, редиску и первые помидоры, а потом запивали всё это большущими кружками кваса, который продавался в бочке прямо на пляже.
- …Слушала вчера внимательно, а не вертелась по сторонам, то узнала бы из рассказа Сталины Ивановны о местном музее — раскопках древней Горгиппии. А так же о городе Россия (на месте нынешней станицы Голубицкой), откуда, по мнению академика Трубачева это имя перешло на государство Российское. Пока ты каталась на качелях в городском парке, нам очень интересно рассказали об игумене Никоне в Тмутаракани, писавшем начальные строки «Повести временных лет», о дочери Темрюка — второй жене Ивана Грозного, и о Лермонтове, конечно…
 Анна Георгиевна продолжала вещать и девочка вдруг с ужасом подумала, что бабушка сейчас может попросить её повторить свой рассказ, а она, как назло, совсем его прослушала, замечтавшись.
К счастью, в это время они подошли к самому пляжу. Время близилось к семи часам вечера и народу было совсем не много, не так как днём, когда пробираться к морю приходилось лавируя среди плотно уложенных на полотенцах и простынях тел курортников-дикарей. (Инне очень нравилось это хулиганистое слово – «дикари»).
 Анна Георгиевна аккуратно расстелила симпатичный клетчатый коврик (подарок молдавской партийной делегации) и воткнула большой парусиновый зонт. Рядом с ними, буквально в двух шагах, расположилась на отдых семья: стройный, мускулистый мужчина, женщина с округлившимся животом в ярком ситцевом сарафане и малышка-девочка, с удивительно большими и почему-то испуганными глазами.
Инна рассмеялась, услыхав причину этого испуга – девочка очень боялась идти в море, а папа уговаривал, что только подержит её на руках, чтобы хоть чуть-чуть намокли ножки.
- Ба, а помнишь, у нас тоже есть такая фотография: мама, я и папа в Алуште. Я тогда тоже воды боялась, и папа держал меня на ладошке, прямо в носочках.  Правда, я тогда совсем глупая была. Зато сейчас запросто Днепр переплываю… - Инна захохотала, но увидев посеревшее лицо бабушки, мигом прикусила язык.
- Ты, что???? Что ты делаешь? И-ик…, - у Анны Георгиевны началась сильнейшая икота. – Ну-ка немедленно мне отвечай! И-ик!!! Какой, к чертям, Днепр? Ты соображаешь, что это смертельно опасно! И-ик!!
Отдыхавшая рядом семья с удивлением посмотрела в их сторону.
- Ну, ба, это я так говорю, образно…
- Ах, образно?!! И-ик! Так вот, говорю тебе со всей ответственностью, что по возвращение в Запорожье у меня будет серьёзнейший разговор с твоей матерью. Пусть Людмила или уходит с работы, или сдаёт тебя на всё лето в лагерь.
- Ну, буленька, ну милая… Ну мы же и так с мамочкой поедем в Бердянск, когда вернемся. А потом, чик-чик - и уже школа… Я страшно не хочу в лагерь…
- А это уже, сударыня, не ваше дело. Никого не интересует, чего хотите именно вы!
Инна приуныла. Когда бабушка начинала её называть «сударыней», или «барышней» и принималась «выкать», значит, дела обстояли совсем плохо..


Спортивный лагерь «Дружба». Анапа. Виктория.

Вика сидела на городском пляже, ускользнув от бдительной охраны их спортлагеря и тихонько поскуливала. Как жить дальше, она просто не представляла. «Даже утопиться не получится, - размазывала девочка по смуглым щекам горючие слёзы, - Я, как назло, плаваю словно рыба».
Прошедшие после отъезда бабушки Фриды три года совершенно изменили когда-то тихую и смышлёную еврейскую девочку. От прежней Вики у неё остался только фамильный нос и жестко курчавящиеся темно-каштановые волосы. Всё остальное было и не её вовсе. Даже мысли, не говоря уже о теле, о вытянувшихся до полного 38-го размера ступнях, свисающих почти до колен сильных руках, широких, словно у мальчишки плечах и этой…, как её… груди.
Проговорив про себя это последнее слово, Вика опять расплакалась. Да-да, что уж там греха таить, именно её округлившаяся, взявшаяся непонятно откуда грудь и стала для неё кошмаром последних нескольких дней.
В Анапу из их спортивного интерната взяли только восемь человек. Исключительно пловцов. Семь мальчишек и её, Викторию, надежду всей таганрогской юношеской сборной по плаванию. А, может быть, и надежду всей области, или даже республики…
 Александр Матвеевич (её любимый тренер) и его молодая помощница Тамара поехать не смогли. С одной стороны, Вику это огорчило, поскольку посторонних людей она в связи с безвылазной жизнью в интернате стала стесняться. Но с другой стороны… Новый тренер, скорее всего, не подозревает о том, какие колоссальные нагрузки даёт ей Александр Матвеевич, как поднимает её в пять утра, чтобы до школьных занятий успеть сделать пару смен равномерной, переменной, интервальной, повторной и контрольной тренировок. А потом всё повторяется после обеда. Час на подготовку к урокам и снова бассейн.
Особенно сложно давались девочке «интервалы». Это методика, при которой пловец должен проплывать определенные участки воды (от пятидесяти до четырехсот метров) с небольшими интервалами на восстановление пульса. «Частичное восстановление», - всегда подчёркивал тренер. Вика выходила из воды совершенно обессилевшая, когда не то что пульс, а само сердце начинало гулко колотиться где-то прямо в горле, лопались сосуды в глазах, а ноги подворачивались от усталости.
Здешний, анапский, тренер ей поначалу понравился. Был он примерно такого же возраста, как и Александр Матвеевич, то есть старый, лет сорока. При этом он был лысоват, полноват (что не очень свойственно спортсменам, пусть даже и бывшим), зато улыбчив и совсем не криклив. В его группе Вика была единственной девочкой…
Кошмар начался на третий день после приезда, когда у папы Толика (так тренер попросил называть его Вику и мальчиков) был день рождения. Тренер собрал всех своих подопечных, принес ведро прозрачно-багровых вишен «шпанка», тазик малосольных огурцов, две большие железные миски с отварной молодой картошкой и умильно смотрел, как его «птенцы» уминают угощение. Сам он пил только водку. Особенно довольны были щедрым подарком тренера Вика и её друзья по интернату, ведь «домашней» и такой вкусной еды им пробовать давно не доводилось.
Зато потом, когда все тарелки были подчищены, папа Толик объявил «отбой», попросив задержаться из всех спортсменов одну Викторию. Он усадил девочку к себе на колени и попросил рассказать о том, как она оказалась в интернате, где её родители, как ей живётся и чем он может ей помочь.
Вика поначалу даже расчувствовалась и начала рассказывать «за жизнь», про погибшего папу, про пьющую беспробудно маму Валю, про бабушку Фриду, живущую в городе со странным названием Израиль…
Папа Толик мерно раскачивал Вику на коленях, словно убаюкивал, но тут вдруг девочка случайно взглянула тренеру в лицо, увидела закатившиеся куда-то под веки глаза, выступившие на лбу и над верхней губой капельки пота, услышала его тяжелое, прерывистое дыхание, почувствовала, как его руки всё плотнее обхватывают, раскачивая, её бёдра и поняла, что происходит что-то совсем нехорошее, ужасное, стыдное…
Виктория совсем не была паинькой и старшие подружки по интернату давно просветили её, что происходит по ночам между мальчиками и девочками, но то, что «это самое» может быть таким гнусным, жарким и противным Вика даже не подозревала.
Ей пришлось приложить все свои силы, чтобы вырваться из рук тренера. Точнее, в какой-то момент папа Толик странно всхлипнул и затих, так что Вике никто не мешал убежать.
Зато уже на следующее утро тренер без предупреждения зашел в раздевалку, когда Вика надевала купальник, и пребольно ущипнул её за соски:
- Ты это, Блюм, ты зря себе такие сиськи отращиваешь. Пловчихе они ник чему. Вечером придёшь ко мне в палатку, будем бинтовать твоё хозяйство эластичными бинтами… И не вздумай никому пожаловаться! Я обещал сделать из тебя чемпионку, я её сделаю. А будешь отлынивать от вечерних … гм-м тренировок, пулей вылетишь из лагеря. И из спортивного интерната тоже. Нам нужны покладистые, умные советские спортсменки. Ты меня поняла?
- Да, - пролепетала Вика и в этот момент её вырвало прямо на голубые спортивные штаны папы Толика.
- Отравилась вчера чем-то, что ли? – обеспокоился тренер и приказал сходить в изолятор, к доктору.
Два дня Вика честно ела хозяйственное мыло, чтобы вызвать у себя рвоту. Сегодня пошел третий день, и девочка поняла, что сил у неё совсем не осталось. Ей дико хотелось есть. Она очень устала. И еще она очень боялась…
Вика нашла лазейку в старом заборе, окружавшем лагерь, и сбежала сюда, на пляж.
Сейчас она сидела и плакала, глядя как неподалеку от неё старая грузная женщина, чем-то похожая на бабушку Фриду, отчитывает свою внучку. А чуть левее папа, беременная мама и симпатичная малышка едят вкусные бутерброды с колбасой, запах от которой чуть не заставил ребенка потерять сознание…